Глава одиннадцатая
Роль, сыгранная до конца
Из края в край,
Из града в град
Могучий вихрь
Людей метет.
Федор Тютчев
1
Обвинительное заключение занимало семь страниц плотно отпечатанного текста. — Распишитесь в получении и ознакомьтесь. Плевицкая недоуменно взглянула на листы. — Простите, господа, я не читаю по-французски. — Но почти двадцать лет живете в Париже.
— Не все годы, — уточнила Надежда Васильевна. — Тем не менее говорю с грехом пополам, читать, увы, не научилась.
Пришлось обвинительное заключение (а с ним и другие документы) переводить на русский.
Плевицкая Надежда Васильевна, урожденная Винникова, по мужу Скоблина, постоянно проживающая на территории Французской Республики, без подданства предавалась суду присяжных заседателей.
…22 сентября 1937 года проявила себя участницей покушения на личную свободу генерала Миллера Е. К., сделала это с заранее обдуманными намерениями…
Будучи на семь лет старше мужа, Скоблина-Плевицкая имела огромное на него влияние, была в курсе действий мужа, принимала деятельное участие во всех его начинаниях, получала на свое имя шифрованные письма и документы политического назначения. Свидетели называют ее злым гением Скоблина. Экспертиза домашних счетов супругов показала, что они жили значительно шире своих средств, существовали другие, скрытые ими тайные доходы…
В обвинительном заключении деликатно не называлась страна и ее разведка, на которую работали обвиняемая с мужем.
1. При аресте г-жа Плевицкая хотела утаить от властей записную книжку мужа, в которой отмечено свидание с Миллером.
2. Г-жа Плевицкая имела недостаточно легальных средств для того образа жизни, который вела.
3. Из показаний г-жи Плевицкой явствует, что в день похищения ген. Миллера супруги не расставались до 19 час. 30 мин.
4. Г-жа Плевицкая пыталась создать алиби мужу, будто он был с ней в ателье.
5. Поведение г-жи Плевицкой после ареста говорит о ее предварительном сговоре с мужем.
6. Г-жа Плевицкая имела влияние на мужа, была в курсе его дел, не могла не знать о готовящемся покушении на Миллера.
На основании вышеизложенного г-жа Плевицкая-Скоблина (Винникова)
Надежда Васильевна предается суду. Николай Скоблин также предается суду, но заочно, обвиняясь в том, что лишил свободы и держал в заключении ген. Миллера, учинил над ним насилие с заранее обдуманными намерениями…
Суд назначался на 5 декабря 1937 года, обещал быть скандальным, а потому привлек внимание общественности. Проходил в главном вместительном зале Дворца правосудия.
Ровно в час дня вошли председатель суда Дельгорг и заседатели. Ударил гонг. Процесс начался.
Плевицкая сидела на скамье подсудимых за перегородкой, одетая в доставленное с воли кашемировое платье. Одеваясь, с грустью отметила, что изрядно похудела.
Когда ослепили вспышками фотокамер, перестала горбиться, приосанилась.
«В газетах нельзя выглядеть подавленной, тем более виноватой…»
Председатель сделал необходимое предисловие, напомнил, что дело сбежавшего от правосудия Скоблина разберут заочно после вердикта по делу его жены, через переводчика обратился к подсудимой:
— Вам понятно обвинение?
— Да, ваша честь, — ответила Плевицкая. — Но желаю сделать заявление. Прошу исключить из обвинения мое влияние на мужа — это более чем смешно: любая любящая жена в той или иной степени оказывает на мужа влияние, а порой главенствует в семье, делает это тактично, не подрывая авторитет супруга.
В зале возник шум: певица оказалась строптивой, такая не признает вины, не станет вымаливать прощение.
— У вас еще будут возможности делать заявления, пока с ними повремените, — потребовал Дельгорг, но Плевицкая не подчинилась.
— Все пункты обвинения абсурдны, обвинение построено на песке и легко развалится как карточный домик!
Вновь защелкали затворы аппаратов — заявление русской певицы всколыхнуло репортеров.
«Пусть снимают, пусть читатели видят меня несломленной», — пожелала Плевицкая, всем своим видом демонстрируя невиновность.
— Слово предоставляется подсудимой. Расскажите о себе то, что пожелаете, — предложил судья.
— Что именно? — спросила Плевицкая.
— Например, о жизненном пути, который привел в этот зал.
— О себе, начиная с детства, уже поведала в двух книгах. Что касается проведенных в эмиграции годах, рассказала на предварительном следствии.
— Замужем были дважды?
— Четырежды. Последний брак, на счастье, удачный.
— Имеете связь с бывшими мужьями?
В зале вновь поднялся ропот: публику удивило ничем не обоснованное, бесцеремонное вмешательство судьи в личную жизнь подсудимой. Дельгорг это понял, не стал настаивать, перешел непосредственно к деятельности РОВС, но защитник актрисы адвокат Филоненко заявил протест:
— Суд неправомочен разбирать работу эмигрантского объединения, к слову, зарегистрированного и разрешенного во Франции. Высокий суд может лишь определить степень участия моей подзащитной в пропаже генерала Миллера, именно пропаже, а не в похищении, тем более не умерщвлении, так как это не доказано!
— Миллер пропал не по собственной прихоти, неосторожности, а в результате преступных действий неких сил, — уточнил прокурор. — Эти силы незаконно проникли на территорию Франции и осуществили похищение с помощью подсудимой и ее мужа!
Прокурор не согласился с формулировкой обвинительного заключения, где Плевицкая называлась соучастницей, тогда как была активной исполнительницей насилия над личностью, и потребовал вызвать в качестве главного свидетеля советского посла Потемкина Владимира Петровича. Судья проигнорировал требование.
Филоненко не сдавался:
— Прошу обратить внимание на последнее письмо Миллера! Оно недостоверно, это фальшивка, направленная на увод суда в нежелательную сторону! Не было почерковой экспертизы!
Нанятый РОВС адвокат Рибо напомнил, что русская эмиграция в своей основе состоит из остатков союзнических армий, призвал присяжных вынести справедливый вердикт, осудить вдохновителей преступлений:
— В нашей Франции царила и должна царить справедливость, любое преступление не должно быть прощено!
Вновь попросивший слово защитник сослался на показания офицера Добрармии Саввина, утверждавшего, что похищение Миллера — дело рук испанской агентуры, к сожалению, важный свидетель отсутствует.
После перерыва начался допрос обвиняемой.
— На следствии вы заявили, что не знали о подготовке покушения на генерала. Подтверждаете показание?
— Да. Клянусь, что о пропаже, именно пропаже, а не покушении узнала лишь после ареста, — твердо ответила Плевицкая.
— Назовите источники доходов, откуда к вам поступали деньги. Судя по счету в банке, приобретении дома, двух автомобилей, вы жили не по средствам.
— Все финансовые дела вел исключительно муж. Супруг имел генеральский пенсион, получал за службу в РОВС, как мой антрепренер имел прибыль от концертов. Лично я высокооплачиваемая певица, получала хороший гонорар за сольные выступления, запись на грампластинки. Немало драгоценностей вывезла из России, часть продала, деньги положила в банк под проценты.
— Известно, что давали концерты в пользу больных, в частности в Америке, сбор за одно выступление передали детям советских служащих, за что подверглись обструкции в русских газетах Штатов.
— Никогда не забываю про неимущих соотечественниках за рубежом. Помогать деньгами малюткам советских работников в Америке не имело смысла: эти ребятишки живут в обеспеченных семьях.
— Почему в России вас называли «Красная матушка»?
— На моей родине матушками с любовью кличут женщин бальзаковского возраста, прилагательное «красная» значит «радостная», «дорогая», «праздничная». Если заинтересовали мои прозвища, то окрестили еще «Соловушкой».
Несколько человек в зале зааплодировали, пришлось судье призвать к порядку.
На требование рассказать, как подсудимая провела 22 сентября минувшего года, Плевицкая почти дословно повторила то, что показала на предварительном следствии.
— Свидетели утверждают, что Скоблин находился под вашим влиянием, так сказать, был под каблуком. Напрашивается вывод: генерал был простым исполнителем, вы же руководительницей, вдохновительницей противоправных действий.
— Как любая на свете женщина, во имя семейного благополучия, всегда и во всем подчинялась воле мужа. Захватывать в семье власть, верховодить мужем — значит разрушить мирный уклад. Муж опытнее и мудрее меня, имеет высшее воинское образование, способен командовать, вести за собой целые армии и не мог танцевать под дудку слабой, беззащитной жены.
Плевицкая победно взглянула в зал, затем на заседателей и по их реакции поняла, что выиграла в схватке первый раунд.
«А публика явилась из праздного любопытства поглазеть, как судят известную певицу, чтобы увидеть, как от пережитого лишусь чувств, зальюсь слезами — не дождутся!»
— Приглашается свидетель Деникин!
Плевицкая привстала: Антона Ивановича последний раз встречала в Константинополе, куда генерал-лейтенант приплыл из Феодосии на британском миноносце сразу после сдачи командования Врангелю. Деникин запомнился хмурым, насупленным, чем-то или кем-то смертельно обиженным. Сейчас был не в военной форме, а в партикулярном костюме-тройке. Четко печатая шаг, держа на локте трость с монограммой, прошел к кафедре, встал за нее.
— Желаете говорить по-французски? — спросил секретарь.
Бывший главком вооруженных сил юга России ответил:
— Только по-русски.
Допрос важного свидетеля начался с уточнения: состоит или нет генерал в родственных связях с подсудимой?
— Никак нет, — ответил Деникин. — Обвиняемую видел на концерте, слышал на граммофонной пластинке. Что касается заочно судимого генерала Скоблина, то одно время он служил под моим началом.
— Имели со Скоблиным контакты во Франции?
— Встречались редко, от случая к случаю, перебрасывались парой-другой фраз и расходились каждый по своим делам. Последний раз был излишне назойлив, предлагал съездить на инспекцию русской части, но я отказался.
— Чем это объясните?
— Был несимпатичен, чувствовалось, что прячет камень за пазухой, так сказать, человек с двойным дном.
— Подозревали в большевизме?
— Не в принадлежности к партии, а в приверженности ее идеям. Известие, что причастен к пропаже генерала Миллера, кстати, его исчезновение до мелочей похоже на случившееся с генералом Кутеповым, не удивило, лишь убедило, что был во многом прав, подозревая Скоблина.
— Если бы своевременно доложили о подозрениях, он бы давно был судим, сейчас не разбиралась его деятельность, приведшая к трагедии.
— Простите, но я, к вашему сведению, не доносчик! И что бы доложил? Что Скоблин звал поехать, но я не имел на то желания?
— Вы его опасались?
Вопрос не понравился, Деникин ответил вопросом:
— Считаете меня трусом?
— О нет, вы не так меня поняли, — извинился судья и позволил задать вопросы прокурору.
— Как давно отошли от политики?
— С той минуты, как покинул многострадальную Родину.
— Имеете ли доказательства связи Скоблина с политической разведкой другого государства?
— Искать и предъявлять доказательства дело следствия, а сейчас суда. Интуитивно чувствовал, что Скоблин ведет двойную игру. Предвижу вопрос о мадам Плевицкой. Считаю, что если она не помогала мужу в его черных делах, то по крайней мере была о них прекрасно информирована.
Вопросы иссякли. Не глядя по сторонам, с гордо поднятой головой Деникин покинул зал.
Следующим давал показания генерал Шатилов. Он заявил, что считает чету Скоблиных виновными. Без всяких сомнений, жена знала о делах мужа, была его злым гением, быть может, оказывала помощь. Скоблин интриговал, разжигал недовольство деятельностью начальника, желал занять его пост и для этого мог пойти на самые крайние меры, дабы освободить желаемое кресло.
Когда спросили, как часто свидетель встречал Плевицкую с госпожой Кутеповой, где происходили встречи — на прогулках, собраниях, Надежда Васильевна опередила Шатилова:
— Я не дружила с Лидией! Однажды пригласила на концерт, за что она благодарила. На последней случайной встрече на чем свет стоит поносила Шатилова!
На этом первое заседание завершилось. Плевицкую вернули в тюрьму. Публика разошлась по домам, редакциям.
На очередном заседании показания давал необычный свидетель — стоило назвать его имя, как репортеры ринулись занимать выгодные места, откуда снимки получались лучше.
— Господин Беседовский!
Бывший сотрудник советского посольства в Париже, невозвращенец с 1929 года (из посольства на рю де Грегель бежал через забор), был взволнован, то и дело расстегивал и застегивал пуговицу на сюртуке.
— Знали подсудимую?
— Имел удовольствие видеть и слышать на сцене. Как-то о ней проговорился Янович, который у нас считался архивариусом, на самом деле ведал всем аппаратом ОГПУ во Франции. В приватной беседе признался, что деятельность РОВС освещается для Москвы изнутри, у чекистов нет тайн о белоэмигрантском движении, главный осведомитель близок к руководству, мало того, входит в него.
— Назвал фамилию осведомителя?
— Намекнул, что он генерал, а супруга из мира искусств.
— Где Янович? Необходимо вызвать для дачи показаний.
Беседовский развел руками.
— Это невозможно, он покинул Францию сразу после пропажи господина Миллера. В Москве, по моим сведениям, арестован, быть может, уже расстрелян по приказу генерального комиссара госбезопасности Советского Союза.
— Вы живете в Европе довольно давно, что подтолкнуло принять решение не возвращаться на родину?
— Опасался за жизнь детей, жены, свою собственную. Желал обрести реальную, а не призрачную свободу.
В Париже, а следом в Европе Беседовский стал известен после выхода его книги «На пути к термидору», где поведал о работе советских спецслужб, агентах НКВД, внедренных в различные организации и работающих под крышей посольств. Советник полпредства, затем поверенный в делах СССР во Франции (а до этого в Варшаве, Южной Америке, Токио, Харбине) обладал богатой информацией, в том числе секретной, пытался издавать газету «Борьба», создать партию беглецов из России и с радостью принял приглашение участвовать в шумном политическом процессе.
В перерыве публика с жаром обсуждала в коридоре ход судебного разбирательства:
— Русскую певицу загнали в угол, откуда нет выхода.
— Думаете, сознается? Пока все отрицает, держится стойко.
— Глядя на нее, не скажешь, что боится приговора: кокетничает, позирует…
— Играет на публику, как делала всю жизнь. Ныне исполняет роль жертвы. Защищает лишь себя, о муже ни слова. Между прочим, суд менее строг к женщинам, которых мужья толкнули на преступление.
— На ее месте оделась бы скромно, как монашка, она же в котиковой шубке.
— Шубку дали, чтоб не мерзла. Очень бледная, щеки запали, руки дрожат, смиренно держит их на коленях, поза поникшая.
— Все игра!
— Готов спорить на сто франков, что приговор будет строгим.
— Имеете в виду гильотину?
— До обезглавливания дело не дойдет, но каторга обеспечена.
— Если приговорят к десяти годам, это равносильно медленной смерти — столько в заключении не проживет.
— Ей несказанно повезло: военный суд приговорил бы к расстрелу, как сделал в шестнадцатом году с такой же авантюристкой-шпионкой Матой Хари.
— Тогда шла война, судили по законам военного времени.
— Она Иуда женского пола! Продалась не за тридцать сребреников, а подороже!
— Деньги не единственное, что толкнуло к предательству, Скоблин с женой завоевывали шпионажем право вернуться в Россию.
— Все поступки Скоблина несовместимы с честью русского офицера, генерала!
Пока за дверью зала заседаний шли жаркие споры, Плевицкая сидела в специально отведенной комнате. Отказалась от обеда и гадала, долго ли продлится процесс, кого еще пригласят для дачи показаний, каких ловушек ожидать от прокурора?
Свидетелей оказалось немало, среди них офицеры, генералы, адмирал Кедров, полицейский комиссар, начальник Парижской полиции. Все были едины во мнении: Плевицкая виновна.
2
Новый человек появился в зале к концу третьего дня судебного заседания. Отыскал в последнем ряду свободное место и стал внимательно слушать, что говорят свидетели, за судейским столом председатель, на скамье подсудимых обвиняемая.
Надежда Васильевна почувствовала себя неуютно от сверлящего, пристального взгляда. Повела головой и увидела Третьякова.
Сергей Николаевич не был похож на бывшего министра Временного сибирского правительства, выглядел как рядовой клерк: неприметный костюм, серый галстук, сорочка в мелкую полоску. Совсем не таким был при последней встрече на вернисаже: в смокинге, лакированных штиблетах, лайковых перчатках, трость с позолоченным набалдашником.
«Настоящий денди!» — подумала тогда Плевицкая, выслушивая восторженный отзыв на свое выступление. Третьяков взял певицу под руку, повел вдоль выставленных полотен. При прощании приложился губами к руке, отпустил пару комплиментов. Поздно вечером, готовясь ко сну, Скоблин словно между прочим сказал:
— Третьяков известен тебе по шифровкам, где значится «Ивановым».
Плевицкая искренне удивилась, муж продолжал:
— Оставили прошлую биографию, так что живет не по легенде.
— Он унаследовал миллионы?
— Точнее, тысячи, — поправил Скоблин. — Среди наших в Париже занимает весьма важное место — Москва его ценит: умен, находчив, сообразителен, заводит нужные знакомства, собирает сведения, главное, вне всяких подозрений у белой эмиграции.
И вот новая встреча, неожиданная и радостная.
«Здравствуйте, Сережа! Раз появились, значит, Центр в курсе моего ареста, суда! Могу теперь ничего не бояться! Спасибо, что пришли, тем самым поддерживаете! Пусть в Москве узнают, что «Фермерша» тверда, умеет хранить тайны!..»
Плевицкая не сводила взгляда с Третьякова, а тот, чуть подавшись вперед, смотрел на нее, словно желал, но не мог произнести успокаивающие, придающие сил, уверенности слова.
Надежда Васильевна невольно приосанилась, как делала перед нацеленными на нее фотокамерами или выходом на сцену.
«Через защитника передаст деньги, чтобы могла расплатиться с адвокатом, приобретать свежие продукты, всякую мелочь. Уже не буду чувствовать себя одинокой — обо мне не забыли!.. Дорого бы заплатила, чтобы поговорить, узнать, что с Колей».
Она убеждала себя, что следом за Третьяковым увидит другие родные лица, быть может, многолетнего курьера, связника Центра Ковальского.
«Напрасно считала, что брошена в беде! Раз Москва прислала на процесс Третьякова, значит, скоро вызволят из тюрьмы — то ли подкупят охрану и организуют побег, то ли придумают другой способ!..»
Забыв, что на процессе это неуместно, улыбнулась.
«Когда Коля рассказал, к какому древнему роду принадлежит «Иванов», кем был до революции, а потом в Сибири, что владеет домом в Париже, где квартирует штаб РОВС, — удивлению не было предела. Что могло привести его к работе на чекистов, как Москве удалось завербовать?..»
Плевицкая продолжала улыбаться и не знала, что Третьяков нарушил строгий закон конспирации: за появление без позволения на процессе ждал нагоняй Центра.
Плевицкая улыбалась и не догадывалась, что Третьяков не признается Центру в посещении суда, по-прежнему исправно будет отсылать на Лубянку освещающие суд над шпионкой ОГПУ — НКВД вырезки из газет, не давая комментариев.
Плевицкая была несказанно благодарна Третьякову за моральную поддержку: когда почти рядом верный товарищ, сподвижник, можно уже ничего не бояться. В перерыве с аппетитом съела обед, поправила прическу, подкрасила губы. Но когда вернулась в зал заседаний, Третьякова не увидела.
«Видно, очень спешил, может быть, на встречу с Ковальским — с отсутствием «Фермера» и «Фермерши» связь не прервалась…» — решила Надежда Васильевна.
Процесс продолжался.
Выступил нанятый РОВС адвокат Рибе, заявивший, что Плевицкая сознательно участвовала в шпионской деятельности, не муж руководил ею, а она им, попросил присяжных не верить слезам актрисы — им грош цена.
Предоставили слово адвокату семьи Миллер Стрельникову, который напомнил, что вдохновительница преступления не должна остаться безнаказанной.
Больше часа выступал защитник Филоненко, вновь попытался доказать невиновность своей клиентки, непричастность ее к пропаже двух генералов, поставил под сомнение все улики. Завершил речь обвинением Кусонского в устранении Скоблина, дабы освободить для себя место в штабе. Заявление взбудоражило публику, чего и добивался адвокат.
Многие вопросы на процессе не поднимались, другие остались без четкого ответа. Зачем советской разведке понадобилось похищать малоинициативного престарелого Миллера, который вскоре добровольно передал бы бразды правления более молодому, сам ушел на покой? Куда делся Скоблин, если сбежал от ареста, то кто этому помог? Откуда и от кого на банковский счет Скоблина поступали крупные суммы? Почему не сказано, на кого работали Плевицкая с мужем, на какое государство? Ни судью, ни прокурора все это не интересовало. Вершители правосудия не акцентировали внимание заседателей на явных оплошностях полиции и пограничной службы.
3
Первыми из-за отсутствия сенсаций заскучали репортеры, затем интерес к процессу потеряли зрители — происходящее в зале Дворца правосудия казалось переливанием из пустого в порожнее. Все ожидали «жареных» фактов, которые могли взбудоражить, заставили бы заговорить, но таковых не было. Скучая, журналисты слонялись по коридору.
Продолжался допрос уже не столь важных свидетелей. Давали показания консьержка, отставные генералы, ночные сторожа, сотрудники РОВС, случайные прохожие, полицейские. Лишь единицы сомневались в вине певицы, среди них вдова Кутепова, приславшая из Югославии в адрес процесса заявление:
Не берусь судить, виновата ли Плевицкая в похищении моего мужа, но они со Скоблиным в свое время приезжали в Ригу, где ругали деятельность, точнее, бездеятельность Миллера… Дружба моей семьи и семьи Скоблина исчисляется почти двумя десятилетиями, проверена, причины вражды актрисы к моему супругу не вижу, ее просто не было…
Суд проигнорировал письмо Лидии Кутеповой. Прокурор заявил, что ему безразличны мотивы преступления, важен сам факт совершения похищения.
— Сообщница Скоблина несет полную ответственность перед законом! Требую для госпожи Плевицкой пожизненного заключения.
Заявление ошеломило не только Надежду Васильевну, но и публику в зале. Все умолкли, возникла тишина, которая зовется «гробовой» или «могильной».
Плевицкая лишилась дара речи, когда о чем-то спросили, не прореагировала. Уставилась в одну точку, как делала в камере. Стоило адвокату наклониться, тронуть за руку, встрепенулась.
— Вам предоставлено последнее слово! Не волнуйтесь!
Плевицкая медленно поднялась. Поправила упавшую на лоб прядь и тихо, без дрожи в голосе произнесла:
— Видит Бог на небесах, что я не виновата! Господь — свидетель всему и может подтвердить, что никогда и никому не только не делала зла, но и не желала, всю себя без остатка отдавала вокалу и мужу!
Опустилась на скамью, снова стала безразличной ко всему. Судья с присяжными покинули зал. Защитник не отходил от Плевицкой, просил не отчаиваться, надеяться на лучшее, обещал при любом приговоре подать кассационную жалобу.
Наконец судья с заседателями вернулись, заняли свои места, и зал тотчас наполнился публикой.
Плевицкая смотрела в пространство. Не могла забыть слов прокурора, с жаром доказывавшего, что Плевицкая с мужем сознательно участвовали в шпионской деятельности, за что получали немалые деньги:
— Не верьте ее слезам, ее простодушной наивности! Перед вами не обделенная талантом актриса, ей ничего не стоит сыграть наивность, беззащитность. Не надо забывать о страданиях сотен тысяч русских в Европе, Америке, Азии, которых подсудимая предавала и продавала! Выразим презрение корыстному предательству!
В зале многие склонялись к мнению, что женщине в летах, известной в артистическом мире, вынесут мягкий приговор.
Присяжным предложили ответить на ряд вопросов:
1. Был ли 22 сентября 1937 года в Париже похищен (лишен свободы) генерал Миллер?
2. Была ли Плевицкая сообщницей похитителей?
3. Была ли проведена акция с целью пленения Миллера?
4. Было ли лишение свободы Миллера совершено с заранее обдуманными намерениями?
5. Был ли Миллер завлечен в ловушку-западню?
6. Принимала ли Плевицкая непосредственное участие в вовлечении Миллера в западню?
Старшина присяжных приложил руку к сердцу.
— На все поставленные вопросы присяжные ответили «да», вердикт вынесен единогласно!
Слово для оглашения приговора взял судья:
— На основании законов Французской Республики, принимая во внимание все уличающие подсудимую факты, Плевицкая, по мужу Скоблина, урожденная Винникова Надежда Васильевна приговаривается к двадцати годам каторжных работ с последующей высылкой за пределы страны, запрещением проживать во Франции в течение десяти лет!
Судья сделал паузу, ожидая, когда публика умолкнет, и продолжил:
— Этим приговором суд предостерегает иностранных подданных от совершения преступлений! Судебные издержки возлагаются на Плевицкую.
Присяжные признали за певицей ряд смягчающих обстоятельств, тем не менее согласились со строгим, даже жестоким приговором.
Спустя полгода Сенатский суд присяжных заочно осудил генерала Н. В. Скоблина.
Среди эмигрантов возникли разговоры:
— Кого осудили — мертвеца или беглеца?
— Почти год прошел со дня пропажи Миллера, а не вышли даже на его след!
— Не суд, а комедия: Скоблину ничего не грозит, так как генерал не вернется во Францию!
— Признали генерала главным виновным, приговорили к пожизненной каторге, не зная, где он!
— Еще, смеха ради, приговорили к уплате судебных издержек!
В Европе не было газеты, которая бы не откликнулась на процесс. Пресса была единогласна в оценке приговора, лишь швейцарская «Потлер» назвала его «злобным, абсурдным, присяжные голосовали не против Плевицкой, а против советской власти, не называя ее, присяжным нужно было нанести удар по красным, распять неуловимого врага, это месть, а не приговор». Известная эмигрантка Нина Берберова записала в дневнике и позже обнародовала его:
И вот я сижу в этом зале, слушаю вранье Надежды Плевицкой, жены генерала Скоблина, похитившего председателя Общевоинского союза генерала Миллера. Она одета монашенкой, она подпирает щеку кулаком и объясняет переводчику, что «охти мне, трудненько нонче-де заприпомнить, что-то говорили об этом деле, только где мне, бабе, было понять-то их, образованных грамотеев…»
Эмигрантский журнал «Русские записки» сообщил:
Судоговорение в процессе Плевицкой, неожиданно суровый приговор выросли в большое событие в жизни русской эмиграции…
Судили, в сущности, тех, кто стоял за Плевицкой, и шансы осуждения довольно равнодушно распространялись между двумя противоположными направлениями. Выбор был поставлен резко: советская власть или русская
эмиграция? Роль парижских агентов советской власти, особенно после буквального повторения трагедии с генералом Кутеповым, представлялась как бы априори — бесспорно — не только для русской эмиграции в целом.
Трудно оспаривать искусственное алиби, которое пыталась отстоять для своего мужа Плевицкая: тут на нее легла главная тень.
Плевицкая платила за тех, кто по тем или иным причинам остался вне пределов досягаемости суда. И защита Плевицкой оказалась делом чрезвычайно трудным. Принуждены были и защитники признать допустимость гипотезы о советской причастности к делу, лишив себя тем самым возможности защищать сколько-нибудь ясно и убедительно противоположную позицию. Но Плевицкая пострадала и за другое обстоятельство, она была «иностранкой», на нее пала ответственность за преступление, совершенное при участии эмигранта во Франции — и преступление не первое…
Строго и сжато — буквально несколько строк в «Известиях» написали о процессе, не давая приговору оценки, ни слова не говоря о невиновности русской эмигрантки, чей голос (живой, не на грампластинке) в стране не слышали почти двадцать лет.
4
Плевицкая торопила с подачей кассационной жалобы о пересмотре приговора, с просьбой сделать его щадящим, сократить срок заключения.
— Не спешите, — посоветовал адвокат. — На решение присяжных апелляции не подаются. Мы проиграли и должны смириться.
— Но я не выдержу двадцати лет каторги! — взмолилась певица. — Отдам Богу душу! Приговор равносилен смертной казни! Идите к министру, к президенту!
Филоненко промолчал. На прощание сказал:
— Проиграли не только мы, но и Генеральный комиссар государственной безопасности СССР Ежов. Неделю назад газеты нашей бывшей Отчизны сообщили о его освобождении от поста наркома внутренних дел. Место Ежова занял некто Берия.
Смена руководства НКВД мало заинтересовала Плевицкую, больше беспокоила собственная судьба. Между тем Ежова вскоре обвинили в заговоре в войсках и органах, проведении терактов против руководителей партии и правительства, подготовке вооруженного восстания и 4 февраля 1940 года расстреляли…
Фамилия нового главы карательных органов была для Плевицкой пустым звуком. Надежда Васильевна не могла знать, что Лаврентий Павлович Берия довольно давно работал в органах, лестью, изворотливостью, хитростью пролез в сердце и душу Сталина, который помог земляку сделать головокружительную карьеру.
Видя состояние клиентки, адвокат попросил:
— Не отчаивайтесь, оставайтесь стойкой, какой были во время процесса. За примерное поведение срок сократят, на свободу выйдете значительно раньше.
— И года не выдержу в тюрьме! — призналась певица. — Не забывайте, что мне не тридцать и не сорок лет!
Она была на грани нервного срыва, истерики, даже потери сознания, если на процессе держалась, то теперь охватила паника.
Адвокат согласился подать кассацию, хотя не надеялся на положительный результат, и оказался прав: пересмотр приговора отклонил министр юстиции Франции Mapшандо.
Новый, 1939 год Плевицкая встретила в провинции, в Аренно, откуда ее перевели в женскую тюрьму Ренн. Две недели певица провела в общей камере с воровками, аферистками и, когда попала в одиночку, обрадовалась:
«Прежде от одиночества лезла на стенку, готова была перерезать себе вены, теперь счастлива, что не слышу ничьих голосов, особенно ругань сокамерниц, их воспоминания о жизни на свободе, глупейшие вопросы. Я перешагнула за полвека и изрядно подустала, невыносимо быть под обстрелом чужих глаз, в тесной душной камере. Редко приходилось остаться в одиночестве, а в нем немало преимуществ, в первую очередь тишина, покой…»
Спустя два месяца одиночество осточертело, даже стало пугать:
«Не с кем переброситься парой слов, пожаловаться на недомогание, устала постоянно видеть голые стены и ни одного человеческого лица — охранница не в счет, лишь приносит еду, в разговор не вступает, видимо, запрещено разговаривать с каторжанками… Если дальше так пойдет, разучусь говорить, даже лишусь голоса…»
Чтобы развеять оглушающую тишину, стала тихо напевать мелодичную «Дунай-речку»:
Дунай-речка, Дунай-быстра,
Бережочки сносит,
Размолоденький солдатик
Полковника кличет:
«Отпусти меня, полковник,
Из полку до дому».
«Рад бы я, рад бы отпустить,
Да ты не скоро будешь,
Ты напьешься воды холодной,
Про службу забудешь…»
Пела, приложив к уху ладонь, прислушиваясь к собственному голосу, который, к великому счастью, остался чистым, звонким.
«Услышали бы Собинов с Шаляпиным, да только нет на белом свете ни первого, ни второго — легли, сердечные, в чужую землицу…»
Погромче затянула «Ехал на ярмарку ухарь-купец», но дверь с лязгом отворилась, рассерженная охранница приказала замолчать, иначе за нарушение тюремного режима отправит в карцер.
Время тянулось, как уставшая, спотыкающаяся при каждом шаге коняга. Порадовали бы письма с воли — разрешалось получать и отсылать в год два послания — и на недоуменный вопрос охранницы, почему не пользуется правом писать, призналась:
— Некому, за пределами тюрьмы не осталось ни одного родственника. Приятели и друзья, а с ними поклонники забыли.
В бессонные ночи напрягала слух, желая услышать голоса за дверью: тишина давила с такой силой, что приходилось прятать голову под подушку.
«Двадцать лет — это сколько же месяцев и дней?»
Убедила себя, что считать ни к чему, на свободу выйдет раньше.
«Наконец увижу Москву, Питер, потом съезжу в милое сердцу Винниково и, конечно, в Киев к сыночку. Я еще спою в новой России для России! Приговор неслыханно суров, это предостережение всем шпионам».
За целый год было лишь одно свидание с адвокатом. Он предложил подписать доверенность на право продажи виллы с участком земли, автомобиля.
— Полученные деньги пойдут на уплату моего гонорара и для улучшения вашего содержания, чтобы оно стало более или менее сносным. Сможете лучше питаться, приобрести мелочи, которые разрешено иметь, вроде косметики, книг.
— Ничего не выйдет с продажей, — ответила Плевицкая. — Вилла и авто принадлежат не мне, а мужу — записаны на его имя. У меня нет ничего из недвижимости, драгоценности конфискованы в счет покрытия судебных издержек, оставшаяся сумма перешла в доход государства.
— Но вы единственная наследница генерала Скоблина, имеете право…
Плевицкая перебила:
— Буду наследовать его имущество, если меня признают вдовой. Суд не посчитал Скоблина умершим, лишь пропавшим или, точнее, сбежавшим. Продайте принадлежащие мне манто, меха, столовое серебро.
— Можно отдать в скупку книги из домашней библиотеки.
Плевицкая замахала руками.
— Ни слова о книгах! В библиотеке тома с дарственными надписями Бунина, Мережковского, Амфитеатрова, Шмелева, Цветаевой, монография о Шаляпине, ноты Рахманинова, много писем ко мне.
Адвокат несмело напомнил, что кроме конфискованных ювелирных изделий клиентка имеет в банке личный сейф. Плевицкая резко перебила:
— Сейфа нет! Ничего ни от кого не скрыла! Обобрали до нитки, стала бедна как церковная мышь!
Владимир Набоков. «Постановщик картин»:
Судебное разбирательство оказалось неубедительным и путаным, свидетели не блистали, и окончательное обвинение в похищении можно было оспорить на законном основании. Несколько последних эпизодов в тюрьме. Кротко сжавшись в уголке. Пишущая слезливые письма с уверениями, что когда их мужья (Миллер и Скоблин. — Ю. М.) стали добычей большевиков, они сделались сестрами. Умоляет разрешить пользоваться помадой. Молящаяся в слезах, рассказывающая о видении — невинности генерала. Шумно требующая вернуть Новый Завет, в котором эксперты с рвением расшифровывают пометки на полях Евангелия от Иоанна…
П. Н. Переверзев, бывший министр юстиции Временного правительства:
Полагаю, в деле Плевицкой есть только косвенные улики, подкрепляющие обвинение. Это даже не улики, а, скорее всего, предположения, и предположения сомнительные, которые нельзя толковать непременно во вред обвиняемой.
Великая княгиня Ольга Александровна Романова из Дании Н. Плевицкой:
С ужасом узнала о постигшем Вас страшном несчастии. Мы все эти дни думаем о Вас, молимся, чтобы Господь послал Вам веру и силы… жалеем, надеемся на скорое освобождение… Правда скоро восторжествует, а великие Ваши страдания искупятся.
«Правда», «Известия». 1938. 9 декабря:
Тов. Ежов Н. И. освобожден, согласно его просьбе, от обязанности наркома внутренних дел с оставлением его народным комиссаром водного транспорта. Народным комиссаром внутренних дел СССР утвержден тов. Л. П. Берия.
Из заявления Н. И. Ежова на суде:
…Есть и такие преступления, за которые меня можно расстрелять… Я почистил четырнадцать тысяч чекистов. Но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил… Не чистил их только лишь в Москве, Ленинграде и на Северном Кавказе. Я считал их честными, а на деле же получилось, что я под своим крылышком укрывал диверсантов, вредителей, шпионов и других мастей врагов народа.
Ирина Ракша, внучатая племянница Н. В. Плевицкой:
До начала тридцатых годов Надежда Васильевна тайно посылала посылки в Россию под Киев многодетной, чудом спасшейся в голод старшей сестре Марии Васильевне. Почему именно ей? Потому что среди четырех детей рос и кудрявый сынок Женя. Правда, посылки эти Марии Васильевне (жене сельского фельдшера) грозили арестом. Да и продать на базаре даже в Киеве дорогие вещи (одежду, обувь), не навлекая подозрений, было невозможно, не говоря о том, чтоб носить. А поэтому посылки тайком от детей и соседей закапывались ночью в саду. До лучших времен, которые, впрочем, так и не наступили…
Странная была эта знаменитость в Париже. Не пропускала церковных праздников. Часто пела на клиросе в русском храме, поддерживала деньгами хор. К праздникам сама пекла гостям «курские оладушки», не желала говорить по-французски, даже хлеб покупала в русской булочной. Не скрывала ненависти к надвигающемуся фашизму и самому Гитлеру в отличие от многих в ее окружении. И ежедневно, ежечасно мечтала, как и ее муж, вернуться в родные места, к родным могилам. Но это ей было не суждено. Она была как оторванный полевой цветок, втянутый в кровавый водоворот. И спасали ее только Вера, Надежда, Любовь да еще народная песня, которую она как крест пронесла над собой до смертного часа.
Газета «Возрождение», Париж, 5 августа 1939 г.:
«Замело тебя снегом, Россия» —
В вашей песне пустые слова,
Русь сильна, ей не страшны стихии.
«Замело», а Россия жива!
Вы по ней панихиду пропели,
Вы, Надежда, без веры, любви,
Вы по трупам прошли к своей цели,
Смерть Иудам — их руки в крови.
