Книга: Соловушка НКВД
Назад: Глава девятая Похищение-2
Дальше: Глава одиннадцатая Роль, сыгранная до конца

Глава десятая
Tertium non datur

…Россия построена заново
Не нами, другими, без нас…
Уж ладно ли, худо ль построена,
Однако построена все ж.
Сильна ты без нашего воина,
Не наши ты песни поешь.
И вот мы остались без Родины,
И путь наш и жалок и пуст…
Игорь Северянин
1
Сразу же после полуночи в номер отеля «Пакс» требовательно постучали.
— Кого принесло так поздно? — Плевицкая привстала, сонно уставилась на дверь спальни.
— Быть может, срочная депеша, — предположил Скоблин. Накинул халат и вышел в прихожую, бурча под нос, что с депешей могли повременить до утра. Распахнул дверь и в царящем в гостиничном коридоре полумраке узнал контр-адмирала Кедрова.
— Прошу извинить, что нарушил сон, но крайне важное дело требует вашего немедленного присутствия в штабе. — Сейчас? — удивился Скоблин. — Именно. Просили поторопиться. — Чем вызвана спешка? Неужели не могли отложить до утра? — Пропал генерал Миллер.
— Евгений Карлович? — с удивлением, даже ужасом, переспросил Скоблин. — Как пропал? Нет ни дома, ни в штабе? Не исключено, что просто где-то задержался… Не хочется думать о худшем, но на ум невольно приходит подобное происшествие с Кутеповым. Не могу сказать ничего плохого о Евгении Карловиче, но, как любой мужчина, он мог уйти на тайное свидание.
— Адюльтер исключен. Господин генерал не безусый юнкеришка. Вы лучше других знаете, что начальник отличный семьянин и очень пунктуален, не опаздывает даже на пару минут.
— Поставили в известность полицию?
— С этим решили повременить. Ограничимся собственными силами, в частности, хорошо зарекомендовавшей себя внутренней разведкой.
— Я полный профан в сыскном деле.
Скоблин размышлял: «Могли видеть меня днем с Миллером? Случайный прохожий? Но он мог ошибиться. Имею железное алиби: передав начальника с рук на руки чекистам, поспешил в модный магазин «Каролина» на улице Гюго, где Надя выбирала наряды, — успокоил себя Николай Владимирович. — В салоне меня, без сомнения, запомнили: не каждый супруг участвует в выборе женских тряпок. Видели и на перроне вокзала, когда провожали мадам Корнилову-Шаперон, или на чаепитии галлиполлийской сходки, где изрядно помозолил глаза… Когда отвез Надю в отель, с полковником Трошкиным и капитаном Григулем посетил мадам Миллер, чтобы поблагодарить за участие в банкете корниловцев: генеральша, конечно, не забыла о визите… Стоит ли оправдываться? Посчитают, что виноват. Буду твердить, что был не последним, кто виделся с Миллером».
— Я встречался с господином Миллером не минувшим днем, а во вторник, в штабе, — мягко сказал Скоблин.
— Вы запамятовали, — не согласился Кедров. — Встреча была именно вчера, точнее, в 12.00 на перекрестке улиц Жасмен и Раффо.
— Откуда такая точность?
Кедров выдержал паузу, точно решал: сообщать источник информации или умолчать о нем? И решил не скрывать.
— О встрече с Евгением Карловичем в среду в полдень на названном пересечении улиц сообщил сам Миллер. Соизволил оставить записку, где указал куда, когда и с кем идет. Попросил вскрыть конверт в случае невозвращения, что и выполнили, к сожалению, слишком поздно.
— Что еще в записке?
— Что встречается с вами и идет на рандеву с господами из германского посольства.
Подобного Скоблин не ожидал, это был удар, и на него следовало ответить ударом.
— Записка написана Миллером? Может, фальшивка?
— Миллером, и оставлена адъютанту. Евгений Карлович имел подозрение, что заманивают в ловушку.
Кедров ждал новых вопросов, но Скоблин какое-то время не мог собраться с мыслями и с поспешностью обдумывал линию поведения.
«Надо наступать и ни в коем случае не отступать ни на шаг! Надо не оправдываться, а обвинять недругов в гнусной клевете, наговоре! Необходимо сохранить репутацию, тогда сохраню жизнь!.. Контролировать каждое произнесенное слово!..»
Пауза затягивалась.
— Считаете записку подлинной?
— Весь штаб и вы в том числе знакомы с почерком генерала.
— Но можно подделать любой почерк.
— Генерал писал в присутствии начальника канцелярии Кусонского.
— Отчего пришли ко мне, подняли с постели, а не информировали полицию?
— Решено не выносить сор из избы.
— Какая мне уготована роль — подозреваемого?
— Свидетеля, — поправил Кедров. — Вас никто ни в чем не обвиняет. По моему мнению, враги подставили вас, и только вы можете пролить свет на ситуацию.
Скоблин слушал и не слышал, смотрел на Кедрова и не видел его.
Полумрак в коридоре не позволил Кедрову увидеть, как побледнел Скоблин, как заострились черты его лица.
«Необходимо перестать паниковать, взять себя в руки! — приказал Николай Владимирович. — Складывается паршиво, от Миллера ждал многого, но не прыти с запиской. Это серьезная улика. Настаивать на чекистской провокации, на желании врагов опорочить меня, убрать с политической арены?..»
Несмотря на прерванный сон, мысли выстраивались в логический ряд. Скоблин ставил вопросы, отвечал на них и пришел к неутешительному выводу: случилось то, чего опасался.
«Обвинение подкреплено запиской — неоспоримым фактом моей встречи с начальником. Жертва покушения дала против меня показания! Если станут дальше тянуть за веревочку, вытянут мое многолетнее сотрудничество с советской разведкой, и не только мое, но и Надино! Начнут допрашивать с применением пыток — в дознании собаку съели, могу не выдержать, сломаться, то же самое ждет Надю. Суда не будет — расправятся за предательство без устройства процесса…»
Он чувствовал себя точно под дулом пистолета или бильярдным шаром, загнанным сильным и точным ударом кия в лузу. Если прежде в боях, на передовой не испытывал страха, удивлял смелостью, хладнокровием, даже молодецкой удалью, то сейчас по телу пробежал неприятный, неведомый раньше холодок с дрожью, ноги стали ватными, во рту пересохло, в висках застучало…
«Поставлен к стенке! Отступать поздно и некуда! Но нельзя терять надежду на спасение, надо бороться до последнего вздоха! Долой отчаяние! Еще ничего не потеряно, я не арестован, не судим, не приговорен!..»
Первое, что пришло на ум, — избавиться от адмирала, вернуться в номер, взять револьвер и по пути в штаб, воспользовавшись глубокой ночью, безлюдьем на улице, застрелить Кедрова. Тут же отбросил такое решение: «Чушь, глупость! В штабе знают, где Кедров, сами послали его ко мне и, не дождавшись, устроят широкомасштабные поиски — будет ясно, кто убил!»
Явилась дикая мысль взорвать в штабе бомбу и в дыму, пламени удрать. «И это ерунда: нет ни бомбы, ни гранаты, а были бы, осколки сразят и меня!»
Последней — также нереальной, была мысль подкупить адмирала: «Предложу сумму, равную годовому его жалованию. Но Кедров неподкупен, стоит заикнуться о деньгах, охватит ярость и за оскорбление застрелит на месте… Даже если продастся, где укрыться от следствия, офицерского суда чести, приговора? В советском посольстве? Но у ворот задержит полицейский!»
— Идти надо немедленно? — поинтересовался Скоблин.
— Да.
— Необходимо одеться.
— Поторопитесь.
Николай Владимирович вернулся в спальню. Когда завязывал галстук, Надежда Васильевна что-то произнесла во сне, Скоблин замер:
«Не дай Бог проснется! Ей ни к чему волноваться, к тому же помочь ничем не сможет…»
Отступил в прихожую, и снял с вешалки легкое пальто: «Нынче тепло, но на пороге осень — неизвестно, под какими небесами окажусь в сезон дождей…»
— Я готов.
Скоблин первым вышел к лифту. Вызвал кабину и вместе с адмиралом поплыл на первый этаж, не догадываясь, что уже не вернется в отель, больше не увидит жену…
2
Штаб РОВС арендовал совсем не комфортабельную, аскетически убранную квартиру из пяти комнат в доме, принадлежащему внуку Павла Михайловича Третьякова.
Подходя к рю Колизе, Скоблин заметил во всех окнах второго этажа свет.
«Не спят, желают съесть с потрохами, — подумал генерал и с опозданием вспомнил, кто проживает на третьем этаже, и воспрял духом. — Счастье не отвернулось! Могли привести для допросов в иное место, а привели именно сюда! Всевышний смилостивился!»
Поднявшись по лестнице, Кедров распахнул перед Скоблиным дверь. В прихожей Николай Владимирович оставил пальто с шарфом, шляпой и проследовал в осиротевший после исчезновения хозяина кабинет, где вокруг стола переговаривались, курили начальники различных отделов, подразделений.
«Не спится шельмам, так вам и надо», — Скоблин не пожал, как делал всегда, руки штабистам, встал у шкафа. Чтобы обрести спокойствие, стал думать о Сергее Третьякове.
«Сделай так, Боже, чтобы Сергей был сейчас у себя, не находился в отъезде, не ночевал у очередной пассии!»
С Третьяковым генерала познакомили Шпигельглас и Ковальский, представили как многолетнего, весьма успешно действующего в центре Европы агента.
«Столкнетесь где-либо — не знакомы. Будет необходимость — обратитесь за помощью к Третьякову, — приказал Шпигельглас и строго добавил: — Лишь в самом крайнем случае».
Сейчас настал именно такой случай.
Как и многие эмигранты, Сергей Третьяков считал захват власти большевиками бунтом, который помешал ему (до семнадцатого года одному из богатейших фабрикантов-текстильщиков в Костромской губернии) стать министром труда и промышленности. При Керенском был председателем Всероссийского объединения фабрик льняного полотна, председателем Высшего экономического совещания. После Октябрьского переворота попал ненадолго в «Кресты», уехал на восток, к адмиралу Колчаку, в конце концов очутился в Европе, отнюдь не с пустыми карманами, успев закрыть в банке счет, прихватить фамильные драгоценности. Носитель известнейшей фамилии приобрел в Париже доходный дом, сам поселился на верхнем этаже, другие сдавал. Скоблину было трудно поверить, что живущий на широкую ногу зять миллионщика Мамонтова работает на внешнюю разведку СССР под фамилией «Иванов», считается весьма компетентным агентом.
«Колоссальная удача, что РОВС поселился в доме нашего «Иванова»! Еще ничего не потеряно, рано читать заупокойную молитву!»
Скоблин не стал ждать вопросов (на некоторые не имел бы четких ответов) и первым пошел в наступление:
— Да, я виделся с Евгением Карловичем! Он спешил домой, я же провожал на вокзале госпожу Корнилову. Перебросились парой незначительных фраз и расстались. Куда и к кому направлялся генерал, не имею понятия. Записка, которую он оставил, явная провокация: нужна экспертиза графолога! О пропаже начальника узнал буквально считаные минуты назад. Никакого свидания, тем более на улице, не назначал — это гнусная ложь!
Первый вопрос задал Кусонский:
— Настаиваете, что записка господина Миллера грубая фальшивка чекистов, имеющая цель дискредитировать вас?
Скоблин поспешил с ответом:
— Правильно поняли.
— И не назначали генералу встречу, чтобы свести его с немцами?
— Конечно нет.
— Извольте познакомиться с запиской, где недвусмысленно говорится обратное. Кстати, Евгений Карлович писал на моих глазах, положил в конверт и приказал вскрыть, если произойдет что-то неординарное.
Скоблин пробежал взглядом записку.
«Доказать, что это фальшивка, не удастся: сверхосторожный Миллер ожидал если не похищения, то покушения, записка выдала меня…»
Сохраняя присутствие духа, не показывая волнения, вернул записку:
— Это инсинуация чекистов. Да, Евгений Карлович желал взять меня на важную встречу с немецкими господами, но передумал. Кстати, тут ошибка: инициатором встречи с немцами был не я, а господин генерал, мне была отведена скромная роль посредника. — Скоблин оправдывался как мог и понимал, что не в силах ни в чем убедить штабистов. «Отвожу обвинения топорно, грубо. Проигрываю — на руках ни одной крупной карты, не говоря о козырных. Еще один-два хода, и положат на обе лопатки, заставят признаться, продулся в пух и прах…»
Далее вопросы задал полковник Мацылев:
— При всем желании поверить вам не удается. Вы последним видели господина генерала, последним говорили с ним и должны, точнее, можете знать, куда, с кем он ушел или уехал, быть может, увезен насильно.
В разговор вступил штабс-капитан Григулис:
— Мы нашли важного свидетеля, который показал, что вчера видел с террасы дома близ советской виллы на бульваре Монморанс, как в дом втолкнули человека плотного телосложения.
— Не заставляйте обратиться в полицию, — жестко приказал обычно мягкий Кедров. — Стоит заявить о происшедшем, как все станет известно бульварной прессе. Настаиваете, что записка фальшивая?
— Точно так. — Скоблин решил говорить короткими фразами, чтобы иметь время на обдумывание ответов.
— Не вы пригласили генерала на встречу?
— Никак нет, — стоял на своем Николай Владимирович. — Повторяю: генерал Миллер рассчитывал взять меня на переговоры, но затем передумал. Признаю, что выполнял приказ по организации тайной встречи с представителями германских властей, был вроде посредника…
Вопросы варьировались, повторялись. Один из допрашивающих потребовал от Скоблина признания вины и тем самым прекращения постыдного разбирательства, которое бросает тень на весь штаб, всю организацию.
«Рано или поздно им надоест толочь в ступе воду, оповестят полицию, и та начнет профессиональное следствие, тогда уже не удастся отрицать неоспоримое, — размышлял Скоблин, с трудом демонстрируя спокойствие, — от многоопытных сыщиков не отобьешься…»
Допрос затягивался, топтался на одном месте.
Скоблин напомнил о полном к себе доверии Миллера, даже дружбе с начальником, приглашении посетить загородную виллу, о приятельских отношениях своей Надежды и Натальи Миллер. Его не перебивали, позволяли высказаться.
Меж тем за окнами начинали робко высвечиваться крыши домов, погасли фонари — приходил новый день, второй после похищения второго начальника РОВС.
«Пора ставить точку — игра заходит слишком далеко, за предательство спросят строго!» — Скоблин перебрал в уме возможности для спасения и выбрал самую простую, о которой не могли даже подумать в штабе, так как для командного состава русской армии честь была превыше всего.
«К черту честь, достоинство! Жизнь дороже чести!» — Николай Владимирович полез в карман.
— Извините, оставил платок в пальто.
Не спрашивая позволения, вышел из кабинета в прихожую, где, на счастье, никого не было. Английский замок открылся неслышно. Дверь не скрипнула на петлях, так же без шума закрылась.
«Схватятся и решат, что сбежал подальше от штаба. Никто не подумает, что остался в доме, лишь сменил этаж! Только бы Сергей был у себя!»
Сергей Третьяков крепко спал, но стук в дверь поднял с постели. Спросонок не спросил, кто явился ни свет ни заря. Повернул в замке ключ, и его с ног чуть не сбил удачливый, высокооплачиваемый советской разведкой закордонный агент «Фермер», он же ЕЖ-13. С этой минуты Скоблин бесследно пропал для РОВС, французской полиции, жены, растворился в окутавшем Париж предрассветном сумраке…
3
Хватились Скоблина спустя пару минут. Когда обеспокоенные долгим отсутствием генерала штабисты вышли в прихожую, увидели лишь сиротливо висевшие пальто, шляпу, шарф. Неуверенность в причастности или участии Скоблина в исчезновении Миллера тотчас пропала, никто уже не сомневался, что Николай Владимирович приложил руку к похищению, быть может, убийству. О побеге поставили в известность полицию, попросили дежурного комиссариата безотлагательно подключиться к поиску русского генерала, так как произошедшее за последние сутки было политической акцией.
В комиссариате полиции возникли сомнения.
— Почему настаиваете на политической версии? Отчего отметаете криминально-уголовную? Могли похитить для получения выкупа, что с некоторых пор стало распространенным явлением. Наконец, генерал мог покинуть Францию по сугубо личным делам, не поставив в известность родственников, сослуживцев.
Члены штаба РОВС были возмущены ответом:
— Если не желаете помочь, оповестим через печать об отказе французской полиции расследовать на вашей территории неординарное преступление, вас обвинят в бездеятельности, нерасторопности.
Комиссар Фурье и многоопытный следователь Машле хорошо понимали, что при успешном завершении дела можно рассчитывать на орден Почетного легиона, повышение в должности, звании.
Сразу были подписаны ордера на обыск занимаемого Скоблиным с женой номера в отеле «Пакс» и арест Плевицкой.
Певица встретила непрошеных гостей в халате, непричесанной, еще сонной.
— Вы за Колей, то есть Николаем Владимировичем? К сожалению, его нет, видимо, поспешил в штаб или куда-либо еще по неотложным делам.
— Извольте одеться и проследовать с нами.
— Куда?
— Пока в комиссариат.
— Но зачем?
— Необходимо допросить. Ознакомьтесь с ордерами на обыск.
Французским языком, несмотря на продолжительное пребывание за границей, Плевицкая владела плохо и попросила пригласить переводчика. Первый допрос состоялся в кабинете Фурье.
— Где, с кем были 22 сентября ближе к полудню и позже?
— С мужем. Именно в двенадцать потащила его по магазинам, чего генерал терпеть не может, я же, признаюсь, питаю слабость. Щадя супруга, оставила его в маленьком бистро «У Каролины», сама же выбирала и примеряла наряды, оплачивала покупки, оставила адрес, по которому следовало их доставить. Затем присоединилась к мужу, выпила чашку кофе.
— Сколько времени ездили по городу?
— Не скажу, так как не ношу часов.
— Кто может подтвердить, что генерал Скоблин был неотлучно с вами?
— Хозяин магазина, гарсон в кафе.
— В вашем номере найдена крупная сумма, а именно семь с половиной тысяч франков. Объясните их происхождение.
— В месяц у меня бывает три — пять концертов, за них платят щедро, как положено звезде первой величины.
— Имеете отдельно от мужа банковские счета?
— Да, это удобно.
— Когда последний раз видели мужа?
— Поздно ночью 22-го: отужинали, уснули, проснулась — и уже не застала. Где он, успокойте сердце жены?
Вместо ответа дали подписать протокол допроса.
— Я свободна? — спросила Надежна Васильевна.
— Нет. Вас ждет женский корпус «Пти Роккет».
Певица охнула.
Арестованную доставили в канцелярию парижской тюрьмы. С «Фермерши» сняли отпечатки пальцев, сфотографировали в профиль и анфас, тщательно обыскали — прощупали каждый шов одежды и отвели в камеру предварительного заключения.
Плевицкая переступила порог нового местопребывания (надеялась, временного), обвела отсутствующим взглядом стены, зарешеченное окно, столик с кувшином, кружкой, Библией на французском языке и вспомнила камеру в Одессе, комиссара Шульгу…
Первую ночь спала урывками, просыпалась от кошмаров. Утром попросила у охранницы снотворное, которое держала в отобранном при аресте ридикюле. Ответ был неутешительный:
— Личные вещи без приказа начальника не выдаются.
Плевицкая присела на жесткую койку и снова принялась искать ответ на вопрос: где Коля, что с ним? Если судить по допросу, мужа ищут и не могут отыскать.
«Буду упрямо стоять на своем, как заведенная повторять, что Коля весь день был неотлучно со мной. Счастье, что избежал ареста! Без сомнения, найдет способ вызволить меня на волю если не собственными силами, то с помощью Центра… Обвинения не предъявили… Что произошло? Провалилась операция? Но Коля сказал, что сдал Миллера товарищам из Москвы. Быть может, из-за отсутствия Коли желают отыграться на мне? Но я действительно не имею понятия, где он, — дорого бы заплатила, чтобы получить возможность связаться…»
Вспомнила о заинтересовавших следователя найденных в номере франках.
«Напрасно не положила в банк — нечего было держать при себе такую сумму, оплачивать номер и всякие покупки в магазинах могла чеками. Изволь доказывать, что деньги заработаны честным трудом… В чем подозревают? Колю — понятно, в похищении Миллера, но меня-то? Быть женой генерала, делить с ним кров, хлеб, постель не преступление, о делах супруга могу не иметь ни малейшего понятия: Коля — кадровый военный, умеет хранить всякие служебные тайны даже от близкого человека… Неужели рассчитывают, что упаду духом, раскисну, ослабею и проговорюсь о местонахождении мужа, его участии в захвате Миллера, а раньше Кутепова? Дудки, господа-мсье! Хоть и принадлежу к слабому полу, но довольно сильна духом, ничего не выболтаю, силой не вырвать ни единой тайны!..»
Уснула, точнее, забылась, но тут же разбудил стук в дверь: настало время обеда. К супу и каше не притронулась, лишь выпила бледный, чуть подслащенный чай, пожевала сухарь.
К допросу вышла подготовленной, успев продумать тактику поведения, ответы на возможные вопросы, чтобы не попасть в расставленные сети.
— В чем, позвольте узнать, подозреваете? — не дожидаясь, когда следователь начнет расспрашивать о деятельности мужа, потребовала Плевицкая.
Машле не стал ничего скрывать.
— Пока ни в чем, обвинять прерогатива суда, я лишь подозреваю — для этого много оснований — в соучастии в похищении русского генерала. В самом акте вряд ли участвовали, преступление совершил ваш муж, со временем узнаем его истинную роль: был ли наводчиком или с другими лицами осуществил пленение господина Миллера.
Надежда Васильевна чувствовала себя прескверно — сказывалась проведенная бессонная ночь. Болел затылок, сдавливало грудь, сильнее билось сердце, теряли чувствительность пальцы рук. Но на вопросы отвечала четко и коротко. Не спешила, продумывала каждое произнесенное слово. Чтобы собраться с мыслями, переспрашивала, словно не поняла или страдала глухотой. Несколько раз удалось перехватить инициативу и самой задавать вопросы, чем сердила Машле: следователь с трудом сдерживал гнев.
Когда Плевицкая в очередной раз ушла от ответа, стала вспоминать последние гастроли в Варне, Бургасе, Машле перебил:
— Кто подтвердит, что муж целый день был с вами?
— Уже перечислила кельнера, модистку, хозяина салона, добавлю консьержа в отеле. Впрочем, искать свидетелей ваша обязанность.
— В салон и магазины вы заходили одна, мужа оставляли на бульваре, и он мог отлучиться, тем более что покупки делали долго. Назовите тех, кто подтвердит, что видел вас с мужем с 12.00 22 сентября.
— Кроме названных господ были, без сомнения, и другие. Но я плохо вижу, очки же на улице и при посторонних не ношу. Многие здоровались в кафе, но лиц, простите, не запомнила.
— Наши сотрудники побывали в салоне и кафе, но никто не подтвердил, что видел вас с мужем.
— Не исключайте, что у свидетелей шалит память или, как я, могут быть близоруки, а занятые обслуживанием клиентов модистки, продавщицы в салоне, кельнер в кафе не обратили внимания на моего спутника.
— Консьержка из соседнего с отелем «Пакс» дома дала показания, что 22-го генерал вернулся позже и без вас.
— Она не узнала его, нагруженного покупками, приняла за другое лицо.
Как могла и умела, призвав в помощницы женскую хитрость, Плевицкая боролась, не сдавалась.
«Пока побеждаю я, а не слуги богини правосудия. Но радоваться рано: следователь и комиссар — крепкие орешки, о них легко сломать зубы, с ними держи ухо востро».
— Где сейчас может быть муж?
— Кабы знать, — ответила певица.
— Генерал Скоблин не пожелал быть допрошенным, точно улетучился. Третьи сутки его безрезультатно ищут в Париже и за пределами столицы.
— За мужа переживаю больше полиции. Неужели тоже похитили?
— Организация русских беженцев во Франции считает, что он элементарно скрылся от следствия, суда и возмездия за совершенное преступление.
— Можете привести и другую версию, — усмехнулась Плевицкая. — К примеру, подозревать в измене мне, уходе к молодой любовнице!
Она смотрела дерзко, без страха. Забылись бессонная ночь в тюремных стенах, пережитые волнения, певица обрела нужные ей спокойствие, силы, уверенность.
«Не сдамся, не сломаюсь, не признаю никакой вины! Если дам слабинку — тотчас погибну. Буду играть роль безутешной, любящей и любимой жены, у которой пропал супруг, его поиски волнуют больше, нежели собственная судьба…»
— Вместо того чтобы подозревать меня черт знает в каких грехах, лучше бы поспешили с поимкой подлых похитителей! Промедление преступно, иначе враги увезут мужа и Миллера в большевистскую Россию, и тогда уже ничего не поможет бедным жертвам.
Плевицкая играла сложную драматическую роль с жаром, взволнованно, больше беспокоилась о муже и Миллере, нежели о себе — так должно было показаться комиссару и следователю, которые слушали русскую певицу с вниманием, отдавали должное ее напористости, выдержке, стойкости и не верили ни единому ее слову.
С первой встречи, с первого разговора с подозреваемой Машле и Фурье считали, что Плевицкая в курсе всего, что произошло. Оба были приверженцами лозунга «Франция — французам», считали, что их страна напрасно пригрела эмигрантов, позволив им заниматься политической деятельностью, а потому полагали, что Скоблин причастен к пропаже Миллера, но, опасаясь разоблачения, бежал от возмездия.
4
К концу третьего часа допроса Плевицкая взмолилась о милосердии, пожаловалась на страшную головную боль, недомогание, и арестованную вернули в тюрьму.
Стоило комиссару и следователю выйти на улицу, как их плотным кольцом окружили падкие на сенсации репортеры издающихся в Париже, других городах Франции и за рубежом газет, журналов. Посыпались вопросы: арест известной певицы заинтересовал всех, каждый журналист жаждал подробностей о причастности Плевицкой к исчезновению русского генерала. Пришлось комиссару и следователю поведать о первых шагах следствия.
— Госпожа Плевицкая, по паспорту Винникова, лишь подозреваемая. Задержана временно, до предъявления обвинения или освобождения. Не теряем надежды выйти на след похитителей, дабы арестовать и предать суду. Надеемся, что русский генерал, руководитель военизированной организации эмигрантов, жив, враги не смогли вывезти его из страны и не захотят от него избавиться. Спустя семь лет после пропажи предшественника господина Миллера история повторилась вплоть до деталей: и первый генерал, и второй исчезли в центре Парижа, не оставив следов.
— Как скоро станет известно, что произошло с русскими генералами?
— Почему говорите о Миллере и не упомянули Скоблина — он ведь тоже пропал?
— Перекрыта ли граница? Контрабандисты легко пересекают ее!
Комиссар и следователь переглянулись: многие вопросы ставили в тупик.
В вечерних выпусках газет на видном месте появилось известие о причастности Скоблина к пропаже Миллера, что может подтвердить жена подозреваемого. Обвинение Скоблина поддержала в интервью старшая дочь Миллера:
— Отец крайне нетерпим к врагам, и те платили ему тем же, всеми способами пытались убрать из политической жизни, теперь могли пойти на крайнюю меру. Что касается генерала Скоблина, то он уже подозревался в сотрудничестве с чекистами. Ныне обвинение подтвердилось и, чтобы не стать в глазах товарищей предателем, Скоблин мог покончить с собой.
На справедливый вопрос, где тело самоубийцы, ответа не было. После паузы дочь Миллера напомнила, что столицу прорезает Сена, во многих местах река глубока, еще под Парижем разветвленные катакомбы — скрыть следы преступления не составит большого труда.
Глава канцелярии РОВС князь С. Трубецкой сделал для печати официальное заявление:
«В нашем Российском общевоинском союзе все беспрекословно доверяли генералу Скоблину, никто не подозревал его в предательстве. Когда возникли слухи о том, что генерал имеет отношение к пропаже начальника, он доказал свою непричастность к трагическому происшествию».
Князь напрямую не обвинял Скоблина в исчезновении Кутепова и Миллера, но и не снимал с него вину.
Газеты соревновались в версиях, где одна исключала другие, обрушивали на читателей фантастические истории. Тем временем следователи допрашивали новых свидетелей. С точностью до минуты стало известно, где, с кем находилась певица в злополучный день, было доказано, что Скоблина не было с женой, генерала видели у занимаемого советским полпредством дома, притом не одного, а с тремя другими лицами, одним из которых был Миллер. Да, певица посетила ряд магазинов, сделала покупки, но никто не видел рядом с ней мужа. Арест банковского счета показал, что за последнее время были большие поступления из Португалии, Албании, где актриса не давала концертов. Стало известно, что при генеральской пенсии и скромной зарплате Скоблин приобрел второй автомобиль, взамен разбитого, полностью рассчитался за загородный дом, обставил его, провел водопровод, газ. Генерал владел пакетом акций на многие тысячи франков.
На первой странице влиятельной «Фигаро» чуть ли не аршинными буквами кричало заявление:
Предатель с помощницей-супругой жили на большевистские тридцать сребреников Иуды! Русский генерал продал совесть, честь, друзей! Скоблин предал человека, который верил ему как самому себе, во всем доверял, тем страшнее предательство!
К следователю попала записная книжка Скоблина, когда ее предъявили Плевицкой, Надежда Васильевна смутилась. В книжке рядом с ничего не говорящими записями на страничке 22 сентября Скоблин записал:
Передать Е. К. о свидании в 12 ч. — поговорим. 3 П 6 7 гри.
Следствие ознакомилось и с дневником Скоблина, различными деловыми бумагами в его доме, в штабе, в том числе перепиской с однополчанами и большим списком членов РОВС, с адресами по округам Парижа, сведениями о численности гарнизона Варшавы, вооружении польской армии, управленческих органах РОВС, сметой расходов по отправке в СССР эмиссаров…
Знакомые с финансовыми вопросами эксперты исследовали приходно-расходную книгу Скоблина и Плевицкой и определили, что расходы во много раз превышали доходы, лишь в 1937 году доходы выразились в 45 тысячах франков, истрачено же было 56 тысяч.
В заведенное дело — оно пухло день ото дня — подшили вырезки из газет, журналов, где упоминались Скоблин, Миллер, Кутепов и Плевицкая.
Русская газета «Вестник» успокаивала читателей:
РОВС пережил еще один удар, но этот удар только закалил нас в борьбе, научил и сплотил то основное ядро, которое составляет его силу.
В колонке главного редактора довольно туманно говорилось, что вторично обезглавленный РОВС поспешно выбирает нового начальника, словно колоду карт тасует возможные кандидатуры, среди претендентов на высокий пост началась грызня. Первым, кого прочили в начальники, был бывший командующий Донским корпусом генерал-квартирмейстер Федор Федорович Абрамов, возглавляющий в РОВС 3-й отдел, вторым — генерал А. М. Драгомилов, но он отклонил лестное предложение. В кресло главы РОВС рвался профессор Академии Генштаба генерал-лейтенант А. А. Грушевич. Четвертым претендентом был А. Н. Архангельский, в свое время служивший при Главном штабе, затем в Управлении командного состава Красной Армии, сбежавший осенью 1918-го к Деникину: служба у врагов, пусть непродолжительная, сильно мешала карьере в эмиграции.
В самом штабе и в различных подразделениях РОВС не понравилась борьба за пост нового начальника:
— Коль рвутся сесть в главное кресло, значит, не верят, что Миллер жив — похоронили Евгения Карловича.
5
Комиссар полиции и следователь посчитали своим главным делом отыскать Миллера (и подозреваемого Скоблина), задержать виновных в похищении.
Машле углубился в результаты обысков дома и гостиничного номера Скоблина, еще раз опросил сослуживцев генерала, жильцов отеля, соседей загородного особняка. Всем задавал один вопрос:
— Считаете ли, что Скоблин с женой сотрудничали с русской разведкой, были многолетними агентами Москвы?
Большинство допрашиваемых ответили отрицательно, просили не чернить преданных делу освобождения России патриотов. Директор банка, где супруги хранили сбережения, жена Миллера, вдова Врангеля утверждали, что Скоблин — ярый монархист, как личное горе переживал гибель царской семьи во главе с Николаем II, боролся с поправшими Родину большевиками, если и оказывал иностранцам какую-либо помощь, то не Москве, а Германии.
Наталья Миллер с сыном заявили, что Скоблин был предан их мужу и отцу, Миллер ценил его за ум, честность, верность.
— Присутствовала при одном их разговоре, — вспомнила Наталья Николаевна. — Господин Скоблин дал согласие стать доверенным лицом мужа, хотя тем самым подвергал свою жизнь опасности. На моего супруга и Скоблина поднялась та же рука, которая ряд лет назад расправилась с Кутеповым: у чекистов крайне бедная фантазия, они копируют свои операции.
Сразу после беседы с женой и сыном Миллера следователь отправился в женскую тюрьму, где встретился с заметно осунувшейся Плевицкой.
— Садитесь, мадам. После последней беседы внимательно проштудировал ваше дело и пришел к выводу, что Плевицкая в курсе всей тайной деятельности мужа, мало того, являлась его сообщницей. Поверьте богатейшему опыту человека, который, как говорят у вас на родине, съел собаку в расследовании всяких преступлений: придет время и станет точно известно, что случилось с господами Кутеповым и Миллером, куда скрылся ваш муж. Не теряю веры, что он понесет наказание за содеянное. Настоятельно советую перестать отрицать вину, тем самым затягивать следствие. За помощь в раскрытии преступления суд, без сомнения, смягчит приговор, посчитает, что были втянуты в противоправное дело, действовали против собственной воли.
— Предлагаете сделку? — спросила Плевицкая. — Торгуетесь? Но вы не продавец, я не покупательница. Да, была сообщницей супруга, но не в совершении преступных дел, а как любящая и любимая жена, разделяла с ним радости и горести. Друг от друга не имели тайн, жили общей жизнью. Позвольте спросить, отчего называете Скоблина преступником, виновным в покушении на жизнь своего начальника? Это может утверждать лишь суд, только он имеет право казнить или миловать.
Плевицкая говорила строго, сухо, вполне убедительно.
— Все свидетельствует против Скоблина и вас, улик предостаточно, — стоял на своем Машле. — Если, как выразились, муж любил вас, отчего покинул в беде, трусливо бежал, не забрал с собой, чтобы не попали в тюрьму?
— Муж не сбежал, его схватили те же подлые враги, которые расправились с господином Миллером.
Допрос шел без участия переводчика — следователь довольно сносно изъяснялся по-русски — лишь порой неправильно ставил ударения, запинался, вспоминая нужное выражение.
«Отчего прежде скрывал, что владеет русским?» — недоумевала Надежда Васильевна.
Машле догадался, что беспокоит арестованную, признался, что детство провел в Вильно, позже жил в Бессарабии, где учился в русской гимназии, рад, что беседа проходит без посредника.
— Разве мы беседуем? — с усмешкой спросила Плевицкая. — Если это не очередной допрос, а, как изволили выразиться, беседа, позвольте откланяться. И еще прикажите, чтобы вернули необходимые для поддержания здоровья таблетки, — не дожидаясь, когда ошарашенный дерзостью следователь вызовет охрану, шагнула к двери, на пороге обернулась. — В одиночестве одолевает тоска, ее чуть скрасит чтение, но в камере лишь Библия на французском языке. Будьте любезны, помогите передать Библию, которая осталась на вилле.
— Можно приобрести новую.
— Старая мне дорога, много лет держала ее у изголовья, читала перед сном.
Просьбу выполнили. Но перед тем как отдать священное писание христиан, Машле перелистал книгу, обратил внимание на карандашные пометки.
«Подчеркивала мудрые мысли?»
Следователю не пришло в голову, что карандаш отмечал страницы и буквы, которые требовались для шифрования.
В первую же ночь, когда за дверью смолкли шаги охранников, Плевицкая во мраке хлебным мякишем тщательно стерла в книге все карандашные пометки. Уснула с чувством выполненного долга. На следующий день написала прошение о позволении взять из дома сугубо женские вещи — белье, чулки, мыло, кремы.
Плевицкую повезли в Озуар ла Ферьер. Двухэтажный особняк из серого камня, с черепичной крышей, усыпанным сухими листьями крыльцом выглядел неухоженно, сиротливо, картину запустения дополняли закрытые ставни.
В сопровождении адвоката Малышевского, следователя и полицейского Надежда Васильевна прошла по бетонной дорожке к дому, дождалась, чтобы сорвали с замка листок с печатью, повернула в замочной скважине ключ. С грустью оглядела гостиную, где на мебели лежал слой пыли.
— Поторопитесь, мадам, — попросил Машле.
Плевицкая не шелохнулась.
— У вас мало времени, — повторил следователь, но певица пребывала в прострации.
Сопровождающие арестованную переглянулись. Машле собрался сказать что-то ободряющее, но слова не понадобились: Плевицкая встрепенулась и беззвучно заплакала. Когда справилась с волнением, созналась, что расчувствовалась из-за встречи с родными стенами, где все напоминает о счастливом, безоблачном прошлом, где были и любовь, и счастье.
Надежда Васильевна прошла в спальню, следователь не отходил ни на шаг.
— Не вижу расчетной книги, она лежала на полке. Еще нет папки с рецензиями на мои выступления.
— Все это приобщено к делу, — успокоил Роше. — Продолжаете считать себя невиновной?
— Конечно, был бы рядом супруг, легко это доказал.
— Не живите иллюзиями: вряд ли увидим господина генерала, который ко всему прочему предал и вас.
Плевицкая не стала защищать своего Колю. Отобрала в гардеробе нужные вещи и лишь затем, резко обернувшись, спросила:
— Считаете, что муж меня бросил, как элементарно бросают нелюбимых, которые мешают любовной интрижке? Я хорошо знаю Николая Владимировича, он способен на многое, но только не на предательство.
Она играла возмущенную особу, нисколько не сомневаясь, что Николай Владимирович благополучно покинул Францию, находится в безопасности, прилагает усилия, чтобы вызволить жену на свободу, и тогда все, что произошло, станет казаться жутким сном…
Надежда Васильевна взяла себя в руки и стала отбирать пузырьки, баночки с косметикой.
— Отчего муж настойчиво добивался встречи с господином Деникиным? Не собирался ли похитить и этого генерала? — гнул свое Машле.
— Не имела привычки совать нос куда не следует, тем более в дела мужа. С Антоном Ивановичем Коля и я не виделись довольно давно: Деникин крайне нелюдим, ведет в Севре замкнутый образ жизни, сторонится политики. Когда предложили возглавить какой-то отдел в РОВС, ответил, что не продает душу дьяволу.
Она обвела взглядом гостиную и пожалела, что не удалось уничтожить в тайнике документы, которые доказывали многолетнее и успешное сотрудничество с разведкой СССР Скоблина и Плевицкой. Хотелось верить, что компрометирующих бумаг в доме уже нет, по приказу резидента НКВД в Париже документы своевременно забрали, они не будут фигурировать на предстоящем суде.
Уже в автомобиле, не отрывая взгляда от проносящихся за окном полей с перелесками, спросила:
— Судя по вопросам, которые задавали, считаете мужа предателем белого движения, банальным похитителем, а меня большевистской шпионкой?
Машле подтвердил и добавил, что все говорит за то, что два русских генерала похищены или убиты по приказу из Москвы, это произошло не без участия мужа певицы.
— Господа Кутепов и Миллер стали главными врагами чекистов, и те избавились от них руками вашего мужа.
— Это домысел, поклеп на честнейшего человека. Суду потребуются факты, а их, как понимаю, нет.
— Факты будут, притом такие, что не сможете опровергнуть, — пообещал следователь.
6
Факты участия Скоблина и Плевицкой в похищении (или устранении) двух начальников РОВС искали не только в занимаемом Скоблиным и его женой номере отеля, на вилле, но и с санкции прокурора республики в так называемом в Париже «Русском доме» — клубе советского посольства, где с некоторых пор заседала комиссия по возвращению русских эмигрантов на Родину. «Русский дом» не имел дипломатической неприкосновенности, и во время обыска изъяли документы, проливающие свет на весьма странную деятельность комиссии, в частности, оплату услуг осведомителей, сведения о военном прошлом беженцев, их политической благонадежности и прочем. О связях Скоблина и Плевицкой с советской разведкой, их контактах с сотрудниками посольства, консульства ничего не было.
С опозданием провели криминалистическую экспертизу принадлежащей Плевицкой Библии на русском языке: на некоторых страницах отыскали следы химического состава, каким пользуются для тайной переписки.
«Жаль, позволил арестованной уничтожить пометки…» — посетовал следователь и, когда поведал Плевицкой о выводе криминалистов, услышал:
— Библию приобрела в книжной лавочке. Книга была подержанной, отметки могли принадлежать прежнему хозяину.
— При вашем высоком достатке и потрепанная книга?
— Искала Библию на русском, как увидела, купила не раздумывая.
У следователя возникли сомнения в выводе криминалистов — те могли принять за шифр простые карандашные пометки. Еще Машле отметил завидные крепкие нервы подследственной: «Воля сильная, мадам не откажешь и в железной логике. Но вряд ли будет долго упорствовать: спесь сойдет, выдержка изменит. Начнет путаться в показаниях и поймет, что проиграла. Подтолкну к чистосердечному признанию».
Он понимал, что имеет дело с сильным противником, но тем дороже победа.
На какое-то время следователь оставил Плевицкую в покое и переключился на расследование странного груза, который, минуя таможню, подняли на борт «Марии Ульяновой». Узнать, что было в ящике, стало возможным после прибытии парохода во Францию.
— Что погрузили на борт? Ящик был довольно большого размера, более полутора метров, почти в человеческий рост, — спросили капитана судна, и получили исчерпывающий ответ:
— В ящике увезли первоклассную, высоко ценимую женщинами французскую косметику. Приобретали оптом по заказу депутатов Ленсовета для подарков работницам-ударницам. Груз отмечен в судовом журнале.
— Пошлина заплачена?
— Конечно, в торговом представительстве имеется квитанция.
— Отчего излишне поспешно, не завершив разгрузку, покинули Францию?
— Отплыли согласно графику.
— Но груз…
— Посчитали, что будет дешевле вернуть шкуры в Ленинград, нежели платить неустойку за просроченную швартовку. Как капитан, обязан беречь валюту, которая принадлежит народу моей страны.
— По какой причине после отплытия не зашли ни в один порт?
— Ни в Данцинг, ни в Гамбург не заходили, чтобы не терять время. Команда не нуждалась в свежих продуктах и пресной воде — запаслись впрок.
— Нами перехвачена радиограмма, переданная Москвой в адрес советского посольства в Париже, где спрашивается: «Грузите ли аэроплан?» Не имели ли в виду под аэропланом господина Миллера?
— Вопрос не по адресу, задайте его отправителю.
Следственная группа возлагала большие надежды на показания Плевицкой, рассчитывала, что русская певица устанет от одиночества, пожелает излить душу, выдаст местонахождение мужа, поведает о его роли в преступлениях. И чтобы ускорить признание, подселили к Надежде Васильевне «наседку».
Плевицкая очень обрадовалась подруге по несчастию, как заведенная стала жаловаться на несправедливый арест, ужасные тюремные условия, короткие прогулки в тюремном дворике, головные боли, участившееся сердцебиение, вспоминала гастрольные поездки по странам, концерты, поклонников…
«Наседка» слушала и ждала, когда русская обмолвится о муже, его тайной деятельности, попросит оказать помощь в передаче на волю записки. Но Плевицкая говорила буквально обо всем, но только не о том, что интересовало следствие, и «наседку» убрали.
— Русская предельно осторожна, — доложила о неудавшейся миссии «наседка». — По-женски хитра, не по-женски мудра. Обладает крепкими нервами, хотя жалуется на всякие недуги. Плачет лишь по ночам. Не устает твердить о невиновности, больше беспокоится о муже, нежели о себе. О политике ни слова, тем более о делах мужа, словно не в курсе их.
Снова очутившись в полной изоляции от мира, Плевицкая часами сидела на койке, устремив потухший взгляд в одну точку на стене. Перестала смотреться в зеркало, не красилась, порой забывала утром причесываться. Лицо приобрело нездоровый землистый цвет. Пожаловалась надзирательнице на боли в животе, тюремный врач поставил диагноз нефрит, что певица восприняла с полным безразличием.
Однажды попросила бумагу, ручку, чернильницу.
— Одумалась! Будет писать признание! — обрадовались в следственной группе.
Два дня с несвойственным ей прилежанием Надежда Васильевна заполняла листы корявыми строчками, но было это не признание в соучастии в похищении, работе на зарубежную разведку, а новые воспоминания, дополнение к двум изданным книжкам. На третий день желание писать пропало.
«Не мастерица сочинять, — поняла певица. — Не надо рядиться в чужую одежку. Прежние воспоминания не записывала, а рассказывала. Тяжелее сочинительства работы нет, легче спеть два отделения, нежели настрочить пару страниц… К тому же рядом нет помощников, да и тюремная обстановка не располагает к творчеству, закрылось рахманиновское издательство «Таир», некому оплатить типографские расходы. Вырвусь на свободу и уговорю самого талантливого из наших русских в Париже записать новые главы, где будет много сенсационного, но ни слова, ни намека на работу «Фермерши»: моя с Колей тайна принадлежит не нам…»
Когда в минуту безудержной тоски, полного отчаяния, безысходности явилась мысль о самоубийстве, Плевицкая тряхнула головой, сжала кулачки, ударила ими себя по коленям: «Прочь! Это дьявол нашептывает на ухо, но я не сдамся! Дождусь суда — приговор должен быть оправдательным!»
7
Прописанные тюремным врачом снотворные таблетки помогали мало — после приема лекарства чуткий сон наступал ненадолго и сменялся изнурительной бессонницей. Чтобы наконец-то уснуть, повторяла про себя строки Клюева:
Я надену черную рубаху
И вослед за мутным фонарем
По камням двора пойду на плаху
С молчаливо-ласковым лицом…
Утром по сигналу одевалась, проглатывала безвкусную осточертевшую овсяную кашу, выпивала жидкий желудевый кофе, жевала булочку и вновь укладывалась лицом к стене.
«Не буду распускаться и паниковать, иначе лишусь рассудка».
В тишине и одиночестве хорошо размышлялось о том, что привело в тюрьму. Плевицкая спрашивала себя: кто виноват в случившемся, что заставило мужа бежать, а ее оказаться под арестом? Было предательство или это рок, судьба? Отчего Коля не позвонил в отель, не предупредил о грозящей опасности, не посоветовал, как ее избежать? Не имел возможности, был далеко от Парижа, опасался звонить, так как телефон прослушивался?
«Напрасно меня с Колей подозревают в измене. Да, мы сотрудничали с Москвой, но это наша родина, выходит, были патриотами. Смотря с какой стороны взглянуть на секретную работу, с одной — шпионаж, с другой — помощь Отчизне в борьбе с происками ее врагов. Рада, счастлива, что моим напарником, партнером, а не только мужем, любовником оказался именно Коля, после бездумной молодости с неудачными замужествами могла опереться на настоящего, сильного, умного мужчину… Следователи неустанно твердят, что Коля большевистский агент, а я его сообщница, но доказать это не могут: ничего компрометирующего при обыске не нашли, крупным суммам в банке есть оправдание, в Колином дневнике ничего не поймут, шифровки Центра после прочтения уничтожены…»
Когда снова вызвали на допрос, обрадовалась возможности увидеть живые лица, отвести душу разговором. В сопровождении охранницы не шла, а, казалось, летела, но стоило войти в комнату, замерла и интуитивно отступила.
За столиком сидела Наталья Миллер, за спиной генеральши стояли Роше, Машле, адвокат Рабле, у окна — комиссар Фурье.
Плевицкая не ожидала увидеть мадам Миллер. Вначале испугалась, затем заулыбалась:
— Боже, Наталья! Спасибо, милочка, что не забыли! Бесконечно благодарна за внимание! Нет слов, чтобы выразить печаль по поводу пропажи господина Миллера! Раз пришли, значит, не верите слухам, поклепу!
Наталья Николаевна не стала ждать, когда Плевицкая закончит благодарить, оправдываться, бросилась к певице.
— Сжальтесь, поимейте сострадание! Где Евгений Карлович? Мне больше не к кому обратиться с таким вопросом! Успокойте израненное сердце известием, что он жив! Пусть в неволе, в заточении, но жив, не казнен в Совдепии!
Надежда Васильевна успела справиться с оторопью, обняла Миллер.
— Хотела бы порадовать, но, увы! к глубокому сожалению, ничего не ведаю о Евгении Карловиче. Если бы знала — не скрыла!
— Готова услышать любое, даже самое страшное. Газеты пишут одно, вокруг говорят другое — не знаю, кому верить!
— Знаю меньше вашего, особенно в последний месяц, когда оказалась брошенной в холодные стены. Днем и ночью молю Всевышнего одарить наших мужей здравием! Верю, что все образуется, Евгений Карлович и мой Коля снова будут рядом! Никто на белом свете не понимает вас, как я, мы в одинаковом бедственном положении, но вы дома, с детьми, я же лишена свободы!
Надежда Васильевна поддержала Наталью Миллер, иначе та, потеряв силы, сползла бы на пол, и продолжала успокаивать:
— Был вещий сон, он поведал, что наши мужья найдутся, пусть не завтра, а позже. Только не надо терять надежду. Наберемся терпения. Пока же заступитесь за бедную, покинутую всеми Дёжку из курской глубинки. У вас колоссальные связи, вхожи даже к коронованным особам, вас уважают, и кому как не вам замолвить за меня словцо!
— Что предпримете, если выпустят?
— Поеду за мужем.
— Знаете, где он?
— Сердце подсказывает, что увезли в Россию и чинят там неправедный суд. Найду, если спрятали под семью замками! Пройду сквозь любую стену. Упаду на колени перед извергами, слезами умою их ноги, стану молить не чинить расправу над пленниками. Пусть посылают в ужасные сибирские лагеря или на Соловецкие острова, лишь бы не лишали жизни!
Все, кто присутствовал при этой сцене, лелеяли надежду, что свидание двух генеральш подтолкнет подследственную к даче показаний, признанию вины, но Плевицкая продолжала жаловаться на охватившее ее горе, жалела попавших в полон генералов.
Когда заплаканная Миллер покинула комнату свиданий, Роше предложил Плевицкой присесть.
— По показаниям свидетелей, певица Плевицкая неравнодушна к деньгам, при любой покупке торгуется, спорит с антрепренерами, когда дело доходит до оплаты ее выступлений. Поэтому обрадую. По нашему запросу сделана ревизия счета господина Скоблина. Оказалось, что сумма его вклада за минувший год удвоилась, так же обстоит и с вашим счетом. Разъясните: от кого и откуда поступили деньги?
— Свой счет знаю, поступления исключительно за выступления, приплюсуйте к ним проценты.
— За два месяца до исчезновения ваш супруг снял со счета восемь тысяч франков. Зачем понадобилась такая сумма?
— Были затраты — ремонт автомобиля, перепланировка виллы, приобретение мебели. Еще справил парадную шинель, зимнее пальто, подбитое медвежьим мехом. Немало денег стоила поездка в Ниццу…
— У вас нашли доллары, лиры, марки. Отчего не сдали в банк?
— Не везде и не все приобретается по чекам, необходимы наличные. Валюта нужна и в зарубежных гастролях.
— Знаком вам господин Эфрон?
— Впервые слышу это имя.
— Так зовут супруга известной в эмигрантских кругах поэтессы Цветаевой. Бывший поручик работал в бюро по возвращению русских на родину, как и господа Кутепов с Миллером, пропал в один прекрасный день, оставив жену соломенной вдовой и сиротами сына с дочерью. По нашим сведениям, Эфрон Сергей, как и генерал Скоблин, работал на спецслужбу СССР.
Роше не сказал, что Эфрон занимался вербовкой русских эмигрантов, склонял их к сбору сведений об антисоветских организациях во Франции, Германии, за что ему обещан советский паспорт, имелись сведения, что Эфрон принимал участие в убийстве бывшего советского разведчика-нелегала, невозвращенца Игнаса Рейсса и ближайшего помощника Троцкого Клементиса.
— Невозможно поверить, что неоднократно встречались с Цветаевой и не были знакомы с ее мужем, — продолжал Роше, крутя в руке сигарету. — Есть прямая связь господ Скоблина и Эфрона — оба занимались противоправной деятельностью в пользу иностранного государства.
Видя, что Плевицкая продолжает упрямо стоять на выбранной ею линии защиты — все отрицать, следователь прекратил допрос. Вызвал охранника, приказал вернуть арестованную в камеру. На прощание «обрадовал»:
— В интересах следствия ваш арест продлен на месяц. Дело довольно сложное, в нем затронуты интересы нескольких государств, Франция обязана сохранить престиж, не вмешиваться в противостояние российской военизированной организации в эмиграции и Советского Союза.
— В чем конкретно меня обвиняют? — не могла не спросить Надежда Васильевна.
— В шпионаже, в пособничестве мужу.
— Жена не обязана показывать против собственного супруга!
— Откуда такие познания в судопроизводстве?
— Мне крайне мало привелось учиться, поэтому занималась самообразованием, как до меня делали писатель Горький, певец Шаляпин, достигшие вершин славы, не имея университетских дипломов. Жаль,
нет мужа, он бы перечеркнул все обвинения.
— Считаете, что господина Скоблина нет в Париже?
— Если бы был, непременно пришел мне на помощь.
«Известия». 1937. 27 сентября:
Белоэмигрант Бурцев заявил в парижской печати: «Генерал Скоблин — это новый Азеф. Я являюсь ярым врагом большевиков, но СССР не имеет никакого отношения к этому делу. Похищение было совершено немцами. Правительственные круги Германии желали избавиться от генерала Миллера, который хотя не был франкофилом, был нейтральным. Что же касается Скоблина, то он находился в тесной связи с русскими белогвардейцами в Берлине и организовал отправку большого числа авантюристов на помощь генералу Франко…»
«Известия». 1937. 28 сентября:
Расследование установило, что Скоблин входил в организацию белогвардейских генералов, занимающихся вербовкой бывших офицеров врангелевской и деникинской армий, проживавших во Франции, Германии и на Балканах, для формирования из них «Русского добровольческого корпуса». Этот корпус должен был влиться в германскую армию «в соответствующий момент». Миллер, как и Деникин, были противниками открытия в Париже вербовочных пунктов. Скоблину было, по-видимому, поручено его германским начальником ликвидировать Миллера, а затем Деникина.
Б. Александровский. «Из пережитого в чужих краях». М.: Мысль, 1969:
Известие об этом аресте поразило всю эмиграцию, как удар грома. Как? Арестована Плевицкая, заставлявшая плакать и рыдать зарубежных россиян своим исполнением песен? Та самая Плевицкая, которая в качестве жены начальника корниловской дивизии ген. Скоблина была неизменной участницей чуть ли не всех банкетов, собраний и праздников, справлявшихся под сводами галлиполийского собрания, и сама участница гражданской войны и галлиполийской эпопеи!
В. Набоков. «Постановщик картины». Бостон, 1943:
Ни разу в ходе расследования она не изменила позиции убитой горем невинности. Французская полиция проявила полное безразличие к делу, хотя и располагала ключами к разгадке, исчезновения русских генералов были чем-то вроде забавного национального обычая. Создавалось впечатление, что Сюрте знало о механизме фокусов исчезновения людей больше, чем позволяла обсуждать вслух элементарная дипломатическая мудрость. Большой сенсации не произошло, русская эмиграция оказалась вне фокуса внимания. По забавному совпадению и германские, и советские агентства печати лаконично сообщили, что в Париже двое русских генералов скрылись с денежным фондом белой армии.
Тасэвэн, секретарь следственной комиссии министру иностранных дел Франции:
Не подлежит сомнению, что около генерала Миллера находились крупные агенты ГПУ. Ничто не доказывает, что Скоблин был единственным и даже весьма важным. Миллер находился в сети, расставленной большевиками.
Бесспорно, его похищение является делом рук ГПУ, которое благодаря большому количеству своих сотрудников-агентов, введенных в РОВС и его ближайшее окружение, не имело особых трудностей для заключения генерала в ловушку.
П. Струве, журнал «Иллюстрированная Россия». Париж, 1937:
Когда Кутепов, вождь в полном смысле, был убран, советское проникновение стало возможным. Достаточно было поставить двух-трех изменников на командные посты военной организации, построенной на позиции безоговорочной дисциплины, в том числе Скоблина, сгруппировать вокруг себя своих же бывших подчиненных, наиболее слепо им верящих. Они использовали этих «товарищей», сделав из них бессознательное оружие Советов. Эта маленькая, но сугубо опасная ячейка скоро распространит свои щупальца.
Назад: Глава девятая Похищение-2
Дальше: Глава одиннадцатая Роль, сыгранная до конца