Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Пора готовиться.
Младший Ангел лежал на диване, наблюдая, как утренний свет ползет через гостиную Мэри Лу. Все здесь пропахло сладкими сухими духами.
Родня была уверена, что Младшему Ангелу удалось перехитрить систему. Культурный вор. Фальшивый мексиканец. Больше гринго, чем все остальное. Он знал об этом. Слышал, как сестра называла его «гринго-мекс». Словно, будь он мексиканцем, это добавило бы ему очков в любой телевикторине. Словно быть мексиканцем в Калифорнии означает непременно участвовать в Параде роз. Но что он мог им сказать? Перечислить, сколько раз его называли «пожирателем такос» или «мокрожопым»? «От тебя несет буррито»? Они бы его засмеяли. Может, составить список мексиканских девчонок, с которыми он встречался в юности? Показать стихи, написанные по-испански?
Испанский! Родственнички даже не желали общаться с ним по-испански. Он пытался, но они упорно отвечали по-английски. Хотя отлично знали, что он говорит по-испански ничуть не хуже, чем они, и уж точно лучше их детей. Каждая из сторон стремилась что-то доказать, но никто не понимал, что именно.
Им не нравилась его беззаботная непринужденность в отношениях с миром ухоженных стильных белолицых ублюдков там, на севере.
Им казалось, он добился успеха в жизни, потому что с детства владеет и английским, и испанским. И говорит без акцента на том и другом. И что он, наверное, богат. И все ему досталось легко. Все, чего он хотел. Включая их отца.
Они представляли его рождественские утра как вакханалии с яркими игрушками, велосипедами и радио.
Они видели на Ютьюбе его лекции. Как он рассуждает о всяких писателях-чикано, о которых они слыхом не слыхивали. Знали, что он передразнивает их акцент. Обнаружили, что он не уважает их отца. Ну, возможно, назвать его «донором спермы» в своем курсе «Отцовство в латиноамериканской литературе» было не совсем благоразумно. Это он признает, ладно.
Он считал, что прославил их, когда поведал истории об их слабостях. Ощущал бремя ответственности живого свидетеля их бытия. Самые мелкие и дурацкие подробности их повседневности были святы для него. И он полагал, что если представители доминантной культуры сумеют разглядеть эти важные мелочи, они увидят в жизнях других людей отражение своих собственных.
На другом конце города Старший Ангел, неизвестный ему, возвращался в свое тело, навестив могилу их отца в Тихуане и родительский дом в Ла-Пасе – ныне разрушенный и заросший лебедой. И после – скоротечный акт вуайеризма в спальне Ла Глориозы: подглядывание за ее снами.
Ла Глориоза поднималась спозаранку. Непонятно, с чего все вокруг считали, будто она повсюду опаздывает. Cabrones. Обычно она вставала раньше всех. Чтобы быть красоткой, требуется время, нельзя просто так вскочить с кровати и сразу выглядеть как живая семейная легенда. Ay no. Может, она и не является туда, где ее ждут, именно в то время, когда им хочется, но уж момент ее появления они точно запомнят навеки.
Она всегда надевала на ночь красивое белье, хотя спала одна. Сегодня на ней была красная комбинация с черной кружевной отделкой. Шелковая и гладкая. Такая нежная, что она с наслаждением проводила ладонями вдоль боков.
Волосы растрепаны, и ей по душе их взъерошенность. Но вчера, смыв макияж, как делала каждый вечер, она посмотрела на себя и ей не понравилось ее лицо без косметики и нарисованных глаз. Если о них не заботиться, глаза останутся маленькими и опухшими. Кожа в утреннем свете была какая-то пятнистая. И губы за ночь куда-то деваются. Чтобы вернуть им восхитительную форму, нужно два слоя помады. Чарующее средоточие поцелуя в центре и обольстительные чуть более темные уголки. Мужчины, приникая к ее губам, должны чувствовать, что падают в пропасть.
– Эль поммадка.
Она понимала, что милые хитрости и уловки лишь подчеркивают, а вовсе не умаляют ее природную красоту. Мона Лиза вон в роскошной раме, que no? Подлинные черты лица становятся заметнее, когда с помощью нехитрых приемов она привлекает к ним внимание. И прекрасная внешность показывает, что и душа у нее – чистое золото.
Легкий оттенок меди на веках и аккуратная карандашная подводка творят настоящие чудеса. Едва заметная синяя линия поверх черной. Тушь на ресницы. Ее секретное оружие. Помимо неотразимого очарования. Иногда трудно заставить себя. Забавно было бы просто повязать волосы косынкой, нацепить солнечные очки и бежать себе безмятежно вдоль океанского берега.
– Buenota, – похвалила она себя вслух, потому что и вправду себе понравилась. Говорить себе комплименты – это ее работа. Потянулась. Бицепсы еще крепкие – вот только эти дряблые «крылья» на внутренней стороне рук, повыше локтя, приводили в отчаяние.
– Хо-ро-шо, – произнесла она en ingles, но с раскатистым «р». Хорррошо.
Перед косметическим сеансом, разумеется, долгий душ. Простите, засухи и экономия, понимаю. Однако душ должен быть долгим и горячим. Бритва для ног, французский шампунь, кондиционер L’Occitane, изящный кусочек персиково-миндального мыла, бутылочка молочной очищающей пенки для лица. Никакого мыла на лицо! Эксфолиант и увлажняющий скраб. Она не намерена выглядеть старухой, как прочие женщины их семейства. Может, она и стареет, но приложит все силы, чтобы остальные запомнили ее как самую молодую из сестер.
В ее детстве симпатичных девочек обычно называли «манго». Она до сих пор в соку. Кому не понравится вкус свежего манго?
После душа она планировала умащения. Ла Глориоза не начинала день, не покрыв лосьоном каждый дюйм тела и не втерев тайное волшебное зелье в кожу лица и шеи. Несколько капель самых эротичных духов на секретные места. Самая страшная тайна: «Препарейшн Эйч» под подбородком и на веки перед сном. Жертвоприношение во имя совершенства.
Молодые девчонки, говорят, делают эпиляцию. Эпиляция? Чокнутые девки. Ла Минни, к примеру, ходит в салон «Милая киска» в Чула-Виста. «Милая киска»! Это и правда то, о чем она подумала? Должны же быть границы. Хоть Минни и подарила ей сертификат на десятидолларовую скидку, никогда она не позволит, чтобы какая-то филиппинка лезла с воском к ее «киске».
– Eso si que no! – возмущенно произнесла она.
Горячая вода лилась по спине. Все болит. Никто не предупреждал в юности, что со временем вы начнете ржаветь и болеть станет в самых неожиданных местах. Бедра болят. Голова болит. Она печально вздохнула в клубах пара. Головные боли ее пугали. И боль под левой chi-chi. Между ребер. Она так боялась этих мелких болей, что никому о них не говорила, даже себе с трудом признавалась. Даже Богу.
Отогнала мелькнувшую было мысль про Младшего Ангела. Приподняла грудь. Боль в ребрах слегка отпустила. Нет.
Провела ладонью по шраму внизу живота, оставшемуся после рождения сына. При мысли, что кто-то увидит ее обнаженной, она смущалась. Бедный сынок. Ее единственный сын. Она рыдала под успокаивающими струями горячей воды.
Гильермо. Ах, Гильермо. Неизвестные выстрелили в него пять раз. За что? Это произошло десять лет назад, но до сих пор каждое утро она плакала о нем, разговаривала с ним. Он – ее маленький мальчик, навсегда, и неважно, сколько лет ему было. И он мог бы выжить – он был очень сильным, ее мальчик. Он мог бы выжить. Но убийца вернулся и выстрелил прямо в его лицо, в его красивое лицо. За что, за что…
Он и Браулио умерли в одной и той же луже крови, черной в свете уличных фонарей. Взгляд Браулио застыл, устремленный в пространство, а у Гильермо на лице не было глаз. Люди фотографировали их на телефоны, снимали видео. Пальцы мальчиков почти соприкасались.
Ла Глориоза закрыла лицо ладонями и молитвенно опустилась на колени, не сдерживая рыданий.
Выйдя из душа, Младший Ангел удивился, что Мария Луиза успела сбегать за парой стаканчиков отличного кофе. И булочки принесла. Он вышел, обмотанный полотенцем, обнял ее.
– Эй, – ухмыльнулась она. – За баловство с собственной сестрой попадешь в ад.
Он сел за стол. Это была их старая шутка. С тех пор как они впервые встретились в десять лет, на пляже к югу от Тихуаны. Дон Антонио усадил его в машину в Сан-Диего и повез на юг, через границу и дальше по побережью. Был у него любимый пляж, Медио Камино, на полпути между Тихуаной и Энсенадой. Младший Ангел долгое время считал, что это их личный пляж, потому что Дон Антонио всегда называл его своим. Калифорнийские кукушки прохаживались вдоль шоссе. По берегу частенько проезжали угрюмые ковбои, иногда они соглашались покатать на своей лошади, за десять-двадцать песо.
А однажды на пляже появился Старший Ангел – с другими братьями и сестрами, со своей тетушкой. Среди них была и бледная девочка, старше и выше его. Роскошная в закрытом черном купальнике, черноволосая и длинноногая. И очень фигуристая. Младший Ангел в свои десять лет особое внимание уделял сиськам. Влюбился он сразу… пока не узнал сокрушительную новость, что эта сирена – его старшая сестра. Где они ее прятали? Вот ведь подлость какая.
Семья ржала над ним годами.
Мэри Лу наблюдала, как Дон Антонио на пару со Старшим Ангелом поволок его прямо в прибой. Младший Ангел не умел плавать. И боялся волн. Антонио держал его за руки. Брат – за ноги. Они раскачали его и швырнули в воду. Младший Ангел кричал и плакал. А когда он выбрался на берег, они схватили его снова и проделали это еще раз. И еще.
– Научишься плавать, и все закончится, – наставлял отец.
Брат же непрерывно хохотал.
И Мэри Лу тоже – сначала. Но к концу экзекуции она стояла, прижав ладони ко рту.
Он выбрался из воды и попытался убежать, за ним бросились в погоню, поймали. И еще раз.
Младший Ангел тряхнул головой, отбрасывая воспоминания о том дне, улыбнулся. Принялся за кофе и еду.
– Черт, люблю кофе.
– Наверное, настоящий кофе.
Усмехнулась. Все их семейство унаследовало странную убежденность Антонио и Америки: растворимый кофе – истинное чудо. Мексиканцы их поколения насыпали ложку растворимого кофе в чашку с кипятком и энергично размешивали. Будто совершали философский или магический ритуал. «Нескафе». «Кафе Комбат». Потом добавляли в чашку концентрированное молоко «Карнейшн». Воображали себя персонажами фильма про Джеймса Бонда, лихо преодолевшими культурные виражи. А может, им просто надоела возня с кофейниками и зернами.
– Думаю, на день рождения брата прихвачу настоящий кофе, – сказал он. – Целую коробку из «Старбакса».
Сестра доедала вторую булочку – к черту калории.
– Ты собираешься одеваться?
– Не-а. Пойду голым.
– Тогда смотри, чтоб тебя не увидела Паз, – бросила она, уходя в кухню.
Он развернулся к стойке и несколько раз отжался, чувствуя себя идиотом-калифорнийцем.
– Паз, – сказала Мэри Лу из кухни. – Она ведьма.
Только не это, опять.
– Мы друг на друга в упор не глядим, – сообщила Мэри Лу.
Младший Ангел кивнул, отодвинулся от стойки, глотнул еще кофе.
– Да, знаю. – С интонациями сочувствующего персонажа из ток-шоу.
– Заметил, что она даже близко не подошла ко мне на похоронах?
– Нет.
– Ты что? Как она меня бортанула, не видел?
Они все держались подальше от Паз. Кодовое имя ее было Пазузу, демон из «Изгоняющего дьявола». Глоток текилы – и голова ее начнет бешено вращаться и кто-то обязательно пострадает. Фонтаны рвоты не исключены.
– А еще, – не унималась Мария Луиза, – она ненавидит бедняжку Лео.
Ну вот опять. Лео. Лев. Козел.
– Вот как? – кротко заметил Младший Ангел.
Бедняжка Лео. Бывший муж Мэри Лу. Семья поддерживала с ним связь из ностальгических чувств по старым добрым временам, которых на самом деле никогда и не было. Или не желая расставаться с привычкой перемывать ему косточки. И то и другое приятно.
Даже после развода Лео приглашал Мэри Лу на танцы. И пережил самую жуткую семейную новогоднюю вечеринку. В тот раз все закончилось тем, что пьяная Пазузу неистово молотила его ладонями, визжа: «Eres una mierda!» А Мэри Лу защищала своего бывшего, вопя во все горло: «Он тебе не говно!»
– А что за фигня случилась в Новый год? – поинтересовался Младший Ангел.
– Она сказала, что Лео показал ей свой орган! На кухне!
– Так, зря спросил.
– Ты ведь понимаешь, о чем я, да?
– Не надо объяснений.
– Орган. В смысле хрен.
– Понятно, что не поджелудочную.
– Ангел, я серьезно. У Лео крошечный пенис.
– О господи!
Она выставила большой палец и показала примерно на дюйм выше:
– Вот такой.
– Прекрати.
– Размером с желудь.
– Перестань же!
– Он даже мне его старался не показывать. И уж точно не стал бы демонстрировать этой женщине.
Младший Ангел, откинувшись на спинку стула, испустил стон невыразимого отчаяния.
Минерва Эсмеральда Ла Минни Маус де Ла Крус Кастро валялась в постели, оттягивая начало жуткого дня. Все на ней. А она хотела, чтобы день прошел идеально. Последний день рождения папы.
Голый Эль Тигре растянулся рядом, зарывшись щекой в подушку. По правому плечу тянулись царапины, пересекали грудь, сбегали к соскам. Она приподняла простыню, глянула на его маленького поникшего дружка. Вялый, как у пьяного.
– Эй, Большой Мальчик, – позвала она под простыню. – Спишь, да? – Ткнула туда лиловым ноготком. Шевельнулся. Ну, Большой Мальчик, по крайней мере, жив. – Тигр!
Он засопел.
Опершись на локоть, она пощекотала пальцем его сосок, пока тот не отвердел.
– Крошка, – проворчал он. – Осторожнее, и не вздумай сосать.
Она наклонилась и страстно лизнула.
– Ух ты, детка.
Она чуть прикусила сосок.
– Эй!
– Что? Вот она я. – Прильнула всем ртом к его груди. – Отличные сиськи, толстячок.
– Тебе нужно быть осторожнее с желаниями.
– Малыш, ты весь день намерен трепаться или сделаешь уже что-нибудь?
– Какая ты классная, детка.
– Еще бы.
– Берегись, он идет.
И перекатился на нее.
Потом она приготовила кофе. И убежала, пока он принимал душ.
Она жила примерно в пяти милях от Старшего Ангела и Перлы, и именно ей звонили, когда случался очередной медицинский кризис. Минни потеряла счет ночам, что провела в приемных покоях и комнатах ожидания. У входной двери всегда стояла полностью готовая сумка с вещами первой необходимости. Она вела машину, во весь голос подпевая Кэти Перри по радио. Последние мирные минуты. Возможно, навсегда. Она должна быть сильной. Откуда ей было знать, насколько сильной захочет ее видеть Бог? Знай заранее, смылась бы. А теперь вот влезла по уши.
Внутри она оставалась все той же девчонкой, которая сбежала из дома в четырнадцать. О чем я только думала? Любое безумие, кто бы его ни вытворял, в то время казалось отличной идеей. Но это не оправдание. У меня уже внуки.
Как так вышло?
Хулио Сезар Эль Пато де Ла Крус забирал сына из квартиры своей бывшей жены. Сезар был высокого роста, совсем не похож на мультяшного Дональда Дака. Скорее на страдающего похмельем долговязого гуся с мешками под печальными черными глазами. С голосом он ничего поделать не мог и сутулился, пытаясь не быть выше окружающих.
Сына звали Марко Антонио – в продолжение темы римских императоров, начатой Доном Антонио с Сезара. Марко тоже был рослым. Бывшую Сезара, мать Марко, звали Веро, и он до сих пор не понимал, как мог изменить ей с Паз и разрушить свою жизнь. Он хотел вернуться к Веро, но та рассмеялась ему в лицо. Сезар переписывался с одинокой филиппинкой из Манилы. Она до сих пор противилась его настойчивым просьбам прислать фото груди.
О первой жене, которой изменил с Веро, он не вспоминал. Надеялся, что больше не женится. Четыре жены – это уже чересчур. Может, милая разведенка из Тихуаны, а потом череда подружек. Он надеялся, что пока вполне может сойти за тридцатисемилетнего. Подкрашенные брови не спасали.
– Привет, пап, – поздоровался сын.
Эль Пато смотрел на это чуждое создание, поглотившее его милого мексиканского мальчика.
Ребенок был певцом. Ну или называл себя певцом. В том, что играл его сын, Сезар никогда не слышал никакой «музыки». У мальчишки была псевдонорвежская блэк-метал-группа под названием Satanic Hispanic. Они даже записали доморощенный диск Human Tacos – Taste the Fresh!. Надпись на футболке гласила: УБОЙНАЯ ШУТКА.
Пение сводилось к гортанному лаю, чисто Коржик, в которого вселился Вельзевул, только куда более шумный. Мальчик вопил так, что отец боялся, как бы он не начал харкать кровью. Это верхний предел эволюции от Дональда Дака, решил он.
Образцовым дьявольским голосом сын прохрипел: «АДИЩЕ!»
Волосы зачесаны наверх и стоят дыбом, в стиле Уэйна Статика из Static-X. Наверное, не в курсе, что тот уже помер. На руках и шее новые «татуировки», нарисованные фломастером. Малыш был абсолютно счастлив.
– Mijo, – ласково начал Сезар. – Listo para la fiesta?
– Праздник в кондитерской! ЗАВТРААААК, СУЧКИ!
– Окей, mijo. Конечно.
– НЕНАВИЖУ БОГА!
– Хорошо-хорошо, mijo.
– Я – СМЕРТЬ! Я ЗАБЕРУ ТВОЙ ПОСЛЕДНИЙ ВДОХ! ЕБАН…
– Да, конечно, давай поедим pan-kekis.
Они сели в «хендай».
– Ты когда-нибудь поешь по-испански? – спросил Сезар, аккуратно выезжая с парковки и ускоряясь до своих обычных сорока миль в час.
– Испанский для ЛОХОВ!
Сезар выдавил улыбку. Даже изобразил добродушный родительский смешок, только чтобы продемонстрировать сыну, насколько он терпимый и понимающий. И не старомодный. Он боялся быть старомодным. Даже когда Младший Ангел был ребенком и Эль Пато навещал его по выходным, он надевал «битловские» туфли и учил мальчишку петь «Хелп!».
Голова его была занята. Женщины. Вот что было в его голове. Всегда. А кто бы не думал о женщинах, будучи женатым на Паз? Он так много о них думал, что частенько пропускал нужный съезд с хайвея и, очнувшись, порой обнаруживал себя в самых неожиданных частях города. Интересно, как некоторые парни уговаривают девчонок подарить им трусики. Как Том Джонс. Он поерзал на сиденье. Наверняка у Satanic Hispanic полно женского белья.
Сезар покосился на Марко Антонио. И вдруг заметил, что у сына кольцо в носу. Свисает между ноздрей, вылитый бык.
– У тебя это давно?
– Что?
– Штука в носу.
– Я родился с этим, пап, – утробно проревел Satanic Hispanic.
– Хорошо, mijo.
– ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ СТУЛ!
Они подрулили к парковке IHOP.
– Не кричи, ладно?
– Ладно, пап.
Сезар однажды побывал на дне рождения брата в Мишен-Бэй. У Младшего Ангела был торт, костер и пиво. И куча американских девчонок. Американские девчонки испекли ему торт. Как он это устроил? Сезар был уверен, что у Младшего Ангела тоже есть коллекция женских трусиков. Сезар в жизни не видел столько американских девчонок разом. Младший брат так никогда и не узнал, что тем вечером Сезар уговорил его подружку прогуляться и получил отличный минет прямо за горкой на детской площадке. И очень огорчился и расстроился за младшего, потому что та пробормотала «ням-ням», когда он кончил. И с той поры при каждом удобном случае настойчиво отговаривал малыша жениться на этой девке. Это был его долг как любящего старшего брата.
– Ах, Марко, – вздохнул он. – Жизнь – сложная штука.
– Пап, ты слишком заморачиваешься.
– Думаешь?
– ВАФЛИ С ЧЕЛОВЕЧИНОЙ!
Сезар вывалился из машины и сначала направился не в ту сторону, но Коржик перехватил его и повел внутрь.
Младший Ангел явился, держа в руках картонную упаковку с настоящим сваренным кофе. Полгаллона отличной «колумбии». У коробки было специальное пластиковое горлышко с завинчивающейся крышкой. И еще он стащил пару десятков пакетиков с сахарозаменителем.
Минни разлеглась в шезлонге. В темных очках на утреннем солнышке. Джинсы в обтяжку, красные сандалии и что-то типа свободной блузки, сползающей с плеч и обнажающей ключицы. Внутри живота приятное тепло. Она улыбнулась, пыхнув «Мальборо».
Младший Ангел обратил внимание, что все ногти на ногах у нее выкрашены в разные цвета. А на руках – в разные оттенки лилового.
– Привет, дядя.
– Классные пальчики.
– О, я старалась! Спасибо, что заметил.
И вытянула руку, чтобы он мог восхититься деталями. Отодвинула сигарету, давая возможность наклониться и обнять ее. Кофе он держал за спиной.
– Люблю тебя, дядя.
– Люблю тебя, девочка.
– Mucho, mucho.
– Si, si! Mucho!
Лало, прижав губы к щели между дверью и косяком, выкрикнул из своей гаражной берлоги:
– Привет, Tio. Прикрывай задницу.
– Чего?
Но Лало уже смылся.
– Лучше не уточняй, – посоветовала Минни.
– Понял, это же наша семейка.
– Лучше не скажешь.
Между ними вихрем промчались сто сорок пять детей и собак и тут же исчезли на заднем дворе.
– Все равно жаль, что Индио нет, – проговорила Минни, стряхнув пепел и глядя на улицу, словно брат мог появиться в любую секунду.
– Можно подумать. Нет, серьезно? Сейчас? Ну, знаешь.
Она затянулась, выдохнула в сторону облачко дыма.
– У нас катастрофа, Tio, – спокойно сообщила она.
– Что случилось? И, кстати, если у нас сегодня только одна катастрофа, это истинное чудо.
– Нууда? – Она так и произнесла, в одно слово. Дифтонг, подумал внутренний профессор. – Мы забыли про деньрожденный торт.
И сразу же: А ведь слово «дифтонг» само по себе тоже дифтонг?
Голос Лало возгласил из убежища:
– Вот жопа!
– А? – не понял Ангел.
– Я сейчас до твоей жопы доберусь, pendejо! – бросила Минни через плечо.
Младший Ангел похлопал по заднему карману:
– У меня с собой карточка.
– Правда?
– Ну конечно, дорогая. Позволь мне решить эту проблему. Мне будет приятно.
– За шоссе есть «Таргет», – сказала она. – Громадный такой «Таргет» для яппи. Пара миль через мост в ту сторону. Там есть кондитерская. Попроси написать на торте что-нибудь милое.
– Окей. – Он горделиво продемонстрировал бицепс. – Ничего не бойся, дядюшка с тобой.
– Какой ты милый, Tio.
– Фигня вопрос.
– Честно? А то я совсем на мели. Ты мой герой. У них и суши есть, – лукаво улыбнулась Минни, и он увидел десятилетнюю девчонку.
– Хочешь суши?
– Ой, Tio. Я чувствую себя такой корыстной.
– Но хочешь ведь.
Она кивнула и улыбнулась, приспустив темные очки.
– Минни, – сказал он, – чем ты сегодня занимаешься? Наверняка всем? Ну вот и побудь немножко эгоисткой.
– Ты мне всегда нравился.
– Я твой любимый дядюшка.
– И самый-самый красавчик.
– Суши для куколок! – прошипел Лало в щель.
– Лало, – оглянулся Младший Ангел, – а тебе что прихватить из «Таргета»?
– «Капитана Моргана», Tiо! – объявила дверная щель. – В натуре!
– Оки-доки.
Минни, покачав головой, одними губами произнесла «Нет».
– И немножко острых чипсов «Такис».
– Хорошо.
– И мороженого.
– Ты и так слишком жирный! – фыркнула Минни.
– Кто бы говорил, задница Годзиллы.
– Придержи язык, – огрызнулась она. – Вот сейчас встану и надеру тебе задницу.
– Да ты подниматься будешь целый час. Не напугала.
Младший Ангел пошел в дом пристроить свой кофе.
утренний кофе со сладкой булочкой
все мои женщины рядом
хорошая работа
огород, в котором полно чили и помидоров
Младший Ангел заглянул к брату. Тот еще был в пижаме, но до жути бодрый. Старший Ангел не сказал ни слова, просто засиял, как маленький маяк. И похлопал по кровати рядом с собой. Младший забрался к нему.
Их маленький плот, плывущий по большой реке.
– Чувствуешь запах рака? – спросил Старший Ангел.
– Я? Нет. Вообще не чувствую, Carnal.
– А я чую, как смердят мои кости.
– Черт.
– Неприятно.
– Да нет, в смысле, понимаю, каково тебе.
Старший Ангел поворочался, устраиваясь поудобнее в подушках, поморщился:
– Болит.
– Сильно?
– А ты как думаешь? – глянул он на брата.
– Дурацкий вопрос.
– Болит вполне достаточно, чтобы до меня дошло.
И оба понимающе улыбнулись друг другу.
Старший Ангел вытащил смятые, истрепанные блокноты.
– Вот это, – сказал он, – отдашь Минни и Лало, когда я помру. Si?
Младший Ангел кивнул.
– Понял?
– Понял.
– Не забудь.
– Не забуду.
– Когда я умру, зайдешь сюда и заберешь их. И чтобы они не попали ни к кому другому.
– Господи, Ангел.
– Но не отдавай их детям сразу. Выжди немного. Не вздумай забыть.
– Не забуду. (Сумасшедший старик.) А что там?
– Я, – сказал Старший Ангел, пряча блокноты.
Они прислушались к звукам, доносившимся из дома и со двора. Задняя спальня уже набита детьми неясного происхождения, играющими в видеоигры. Собачонки тявкают, временами их визг похож на птичье чириканье. Перла шпыняет Лало.
– Как так вышло, – спросил Старший Ангел, – что мы никогда не целовались?
– Целовались?
– По-родственному.
– В смысле, по-братски? Так, что ли?
– Ну да.
Оба поразмыслили о новой жуткой перспективе.
– Carnal, хочешь, я тебя поцелую? – спросил Младший Ангел.
– Вообще-то нет, – пожал плечами Старший. – Знаешь ли.
– Ну вот видишь! – радостно воскликнул Младший Ангел, как будто только что издали и доставили на дом его новую статью. – Ты сам сказал!
– Да разумеется, ей-богу.
Они лежали бок о бок, скрестив руки, наслаждаясь священными звуками семейного идиотизма. «Жопа!» – проорал кому-то Лало.
– Que ese so, Carnal? – спросил Старший Ангел.
– Лало, – пробормотал один или оба. Вселенское объяснение всего.
– Прочь от цветов! – кричала Минни. – Мам! Собаки срут в цветы!
Братья глубокомысленно покивали. Как пара сорок на проводах, греющихся на утреннем солнце.
– А гринго целуются? – поинтересовался Старший Ангел.
– Некоторые. Я знаю парней, которые целуют своих отцов.
– Но матерей-то все целуют.
– Это не считается. Мам нужно целовать.
– Точно, точно. Если не целуешь маму, то все, парень.
– Правда же? Если маму не целуешь, на небеса не попадешь.
Прошла минута-другая, и Младший Ангел почувствовал взгляд брата. Повернул голову. Старший Ангел смотрел на него и улыбался.
– Вообще-то да.
– Нет.
– Да, – кивнул брат. – Я бы хотел.
Младший Ангел приподнялся на локте и поцеловал брата в пылающий лоб.
– Не так уж плохо.
– Ага. Нормально.
Пора было менять тему.
– Сегодня большой день, – сказал Младший Ангел.
– Мой последний день.
– Слушай, перестань.
– Ангел, – Старший ухватил Младшего за руку, – когда сегодня вечером будешь уходить, не говори мне «до свидания».
– Не буду.
– Никогда не говори мне «до свидания».
– Хорошо, не буду. – Младший отвернулся. – Они забыли заказать для тебя торт, – сказал он.
Старший Ангел загоготал.
– Сейчас съезжу куплю.
– Carnal, купи мне два.
– Почему бы и нет? Какие хочешь?
– Один белый и один шоколадный. И на обоих напиши мое имя. Только никаких свечек с сюрпризом. У меня нет сил задувать свечи, которые будут бесконечно вспыхивать опять.
– Думаю, насчет лишнего веса тебе можно не беспокоиться, – заметил Младший Ангел.
После короткой паузы Старший Ангел весело буркнул:
– Вот зараза!
поцелуй брата
Сезар Эль Пато и Марко Мистер Смерть подъехали, когда Младший Ангел садился в арендованную машину, чтобы отправиться в «Таргет». Сезар выпрыгнул из своего маленького красного авто, замахал руками, сунулся в салон.
– Ух ты, – выдохнул он. – Какая здоровая тачка.
Но по-испански: Guau. Que carrote.
Мистер Смерть приволок еще один шезлонг, устроился рядом с Ла Минни и тут же выклянчил у нее сигарету.
– Люблю свою семью, – проговорила Минни.
– Ну а то.
Младший Ангел завел мощный детройтский двигатель. Guau – это верно. Это вам не миниатюрные японские четыре цилиндра. Это локомотив.
– Adonde vamos? – спросил Сезар.
– Покупать торт к юбилею.
– О! Que bueno! Un keki!
И оба хихикнули. Им нравилось болтать на простонародном спэнглише. Забавно. «Байкс» становятся «байкас», «вайфс» – «вайфас», «тракс» – «трокас», а «пикапс» – «пиикаас».
Вафли – это, разумеется, двусложное слово, из любимых Младшим Ангелом дифтонгов: ваф-ли.
Дон Антонио ненавидел спэнглиш. Жутко ругал всех, даже взрослых, если те коверкали слова. Они до самой его смерти не осознавали всего комизма ситуации, что он, к примеру, терпеть не мог слово «трока». Потому что считал, что правильно – «уна трок». Ах, отец.
– Как ты, Carnal? – спросил Младший Ангел.
– Грустно.
– Мне тоже.
– No me gusta.
– No.
Эль Пато тихо, протяжно и очень печально крякнул. Он был практически раздавлен обрушившейся на него трагедией. До самого последнего времени, пока не слегла окончательно, мама гладила ему рубашки. Весь мир был пропитан печалью. Мелкие желтые цветочки, пробивавшиеся сквозь асфальт, повергали его в рыдания. Луна, словно вырезанная из ткани утреннего неба, вызывала приступ отчаяния.
Они ехали в «Таргет», а сушь стояла такая, что даже дневной свет отливал металлом. Все следы вчерашнего дождя выжжены солнцем. Маленькие грязножопые чиканитос с великами и скейтбордами оккупировали пыльную баскетбольную площадку у «Макдоналдса». Мост над 805-м пуст, как в фильме про зомби, а шоссе внизу стоит в пробке. Вообще-то еще слишком рано выбираться из дому, разве что бедолагам, вынужденным работать, да скейтерам, прогуливающим церковную службу.
– Я все вспоминаю, как было, когда отец умер, – печально скривился Сезар.
Младшему Ангелу нравилось это выражение лица. Хотя оно и обозначало неудовольствие, даже отвращение, это все равно было гениальное семейное изобретение. Маленькая жмурящаяся мартышка. Что-то в этой гримасе было от Мамы Америки. Древние традиции матриархата запечатлели ее образ в лицах детей. У каждого мужчины внутри скрывается женщина – просто они не хотят этого признавать.
– Тяжелое было время, – вздохнул Младший Ангел.
– Ага.
– Но мы знали, что оно наступит.
– Да.
– Он был строг к себе.
– Скажешь тоже. Он был строг ко всем, Carnal. – Эль Пато дернул плечом. Вскинул руки жестом, означавшим вечность и бесконечность и «Все равно тут ничего не поделаешь». – Он спустил с лестницы бабушкину собачку.
– За что?
– Просто так.
Они уже преодолели милю до моста и пересекли 805-е. Проезжая над скоплением машин под мостом, увидели, как голуби срываются вниз и кружат над крышами автомобилей. На миг птицы даже показались чайками, ныряющими с бледного бетонного утеса. Сверкающая Миссисипи американцев в ярких машинах, несущаяся сквозь невидимый для них баррио, понятия не имеющая о людях, живущих там, наверху, в крошечных домах, об их неведомых историях.
Но Младший Ангел отогнал непрошеные мысли и сосредоточился на словах брата.
– Он не заботился о себе, – возразил он.
– Забота – это вообще не про него, Carnal. – Эль Пато потянулся и стиснул его коленку. Лучший жест за всю жизнь. – Тебе было грустно тогда, Ангелито? – спросил он.
– Конечно. Он ведь мой отец.
– А я не знаю, что именно чувствовал, – признался Пато. – Очень грустно, да. Но и немножко… радостно? Это плохо?
– Нет, – ответил Ангел.
– Ну, понимаешь, моя бедная мама.
– Понимаю.
– И твоя бедная мама.
– Он был не такой, как другие отцы. Ну ты же знаешь мексиканских папаш. Вечно твердят: ты самый классный, ты самый замечательный. – Младший Ангел покачал головой. – Есть такие отцы. Ты тоже такой.
– Gracias, Carnalito, – довольно крякнул Эль Пато.
Они улыбнулись, помолчали.
– Тяжелый человек. Да, тяжелый. – Пато потер подбородок, щетина чуть скрипнула под пальцами. – Тяжелый человек.
До «Таргета» было всего три мили, а по ощущениям – все десять.
– Но, – продолжил Младший Ангел, – он бывал и ласковым иногда. Ни с того ни с сего. Приходишь домой, а он приготовил роскошный ужин.
Пато поджал губы.
– Ужин? Серьезно? И что он готовил?
– Спагетти с вареными яйцами.
Оба расхохотались.
– Яйца – вместо мясных фрикаделек.
Ангел припарковался, но Сезар не спешил выходить из машины.
– Вы с папой были близки? – спросил он по-испански. – Да, я знаю, конечно. Вы были близки, верно? Он жил с тобой.
– Близки? – Младший Ангел растерялся. Да. Нет. Слишком уж близки. Чувствовал себя брошенным. Не знаю. – Конечно, – выговорил он в итоге.
– Sabes, Carnal, после того как он бросил нас и уехал в Тихуану… мы поехали за ним. А потом Ангел нашел нас. Представляешь? Проделал на автобусе весь путь и отыскал нас. Мы жили в холмах. В Колония Обрера. Жуть вообще. Тамошние пацаны били меня. Ангел отколошматил их железной трубой.
Младший Ангел ничего этого не знал.
– Мы с ним бродили по Тихуане в поисках еды, побирались. Маме нечем было нас кормить. Знаешь, какая там стояла жара? Мэри Лу плакала целые дни напролет.
Младшему Ангелу внезапно стало стыдно за свои спагетти.
– Мы не воровали, – продолжал Пато. – Мама никогда не простила бы даже мелкой кражи. Собирали одуванчики. Ел их когда-нибудь?
Младший Ангел покачал головой.
– Набивали одуванчиками карманы, совали их за пазуху. Пушок есть нельзя. Но сами растения и цветки можно сварить. Или пожарить. Если есть жир. Мама иногда жарила.
Младший Ангел смотрел прямо в лицо брату.
– Ангел приехал в Тихуану, когда я был мальчишкой. Лет двенадцать, наверное, мне было. Он уже тогда хотел жениться на Перле. Он знал, где мой отец… наш отец, perdon. В доме у бабушки. Он ходил туда каждую неделю.
– Я знаю.
– Она первая переехала в Тихуану.
– Да.
– Ей нравилось «Шоу Перри Комо».
Короткий смешок.
– Но пришлось жить у границы, вот так. Только по телику смотреть, издалека любоваться.
– Ага, и еще шоу Лоренса Велка.
– Ну вот, Ангел мне и рассказал. Что отец у нее. И я побежал. Через весь город. – Сезар печально улыбнулся, глядя сквозь ветровое стекло и покачивая головой, словно где-то там на экране открытого кинотеатра демонстрировали душещипательный фильм. – Бежал всю дорогу до бабушкиного дома. Нелегко было. Дом-то стоял наверху.
– Я знаю.
– И ботинки у меня были тяжелые. Все ноги стер, но все равно бежал. И ворвался туда – даже не постучал. Просто вошел, а он там. Сидит в гостиной, в кресле, смотрит телевизор. Курит.
– «Пэлл-Мэлл».
– В клубах дыма вокруг головы он казался великаном. На меня не смотрел. А я сел и уставился на него. Я не знал, чего жду. Ничего и не произошло. Волосы у него были седые. И на вид ему было лет сто. Смотрел по телевизору какое-то кино. И в конце концов обернулся и глянул на меня.
– Он что-нибудь сказал?
Сезар весело фыркнул.
– Спросил: «Ты кто такой?» Как-то так. «Ты кто такой?» Ну, я ему сказал. А он: «Мне казалось, ты должен быть побольше». А потом вышел из комнаты. – Сезар открыл дверцу, выставил одну ногу наружу, но, помедлив, сел обратно. – Почему он так?
– Не знаю.
Сезар качнул головой.
– Мне это не понравилось, – сказал он, вылез из машины и хлопнул дверцей.
Домой они возвращались молча. Торты, которые они выбрали, украсят к одиннадцати. Пато настоял, что он заплатит.
Собирающиеся vatos y rucas переместились на задний двор. Стариков все еще было гораздо больше, потому что старые мексиканцы поднимаются до рассвета и успевают поработать, прежде чем их детки, все как один «Нетфликс»-фанаты, и внуки-игроманы разлепят глаза. Младший Ангел в жизни не видел ни одного мексиканца, дремлющего под кактусом, как изображают дурацкие картинки на киосках с такос.
Ла Глориоза и Лупита исполняли роль сержантов при Перле, раздавая подзатыльники и двигая столы. Дядя Джимбо курил сигару, рассевшись у кадок с геранью. На нем была соломенная шляпа и шорты, из которых торчали длинные красные ноги. Джимбо кивнул, они кивнули в ответ, он пыхнул сигарой и встряхнул стакан с диетической колой, звякнув кубиками льда.
– Мне нужен ром! – потребовал он. – И чтоб до хрена вишенок.
К кармашку гуаяберы приколот флажок Конфедерации, чтобы сразу стало понятно – он не намерен обсуждать это дерьмо про расовую толерантность.
Ла Глориоза явилась в полной утренней красе, подсвеченные утренним солнцем волосы сияли серебристым ореолом. Пато, увидев ее, зарделся. Как, впрочем, и Младший Ангел. Вид двух мужиков, застывших, точно жалкие псы, выпрашивающие подачку, ее разозлил, и Глориоза, решительно отвернувшись, резкими встряхивающими движениями расстелила пластиковую скатерть. Каждая рельефная мышца на ее руках – упрек их собственной слабости. Идите в спортзал, cabrones, подумала она. Дряблые плюгавые мужчинки. Младший Ангел бросился к своей коробке с кофе и подбодрил себя дозой «колумбии». Сезар исчез в ванной, заперев дверь.
Младший Ангел, незаметно оказавшись позади Глориозы, потянул носом воздух.
– Не дури, – сердито бросила она, но непонятно, к нему она обращалась или к замурзанному пацаненку, который ковылял в заднюю комнату, где резались в «Братьев Марио».
Со звоном и грохотом по коридору катил Старший Ангел. И гудел в свой клаксон.
– Хочу на улицу! – объявил он.
Свистать всех наверх. Они выволокли кресло через раздвижные двери в патио.
– Чую запах кофе, – сказал Старший Ангел.
Младший протянул ему свою чашку.
– Растворимый?
– Нет. Высший сорт.
Старший Ангел сунул кружку обратно:
– Фу. Принесите растворимый. И добавьте-ка туда молока.
Собачонки чивини, завидев его, запрыгали вокруг кресла, едва не приплясывая.
– Для своих собак, – провозгласил Ангел, – я – легенда.
Коржик подкатился к Младшему Ангелу:
– Tio, ты крут.
– Спасибо.
– Не, это я спрашиваю. Ты крут?
– А! Ну да. Конечно.
– Тогда хард-рок или чик-рок?
– Чик-рок?
– Дебильные стриженые чуваки. Альт-рок. Мормоны такие.
Мне нравится этот мальчишка, подумал Младший Ангел.
– А, понял. Хард-рок. Амфетамин.
Юнец глубокомысленно покивал.
Конкретный базар, чё. Младший Ангел был в восторге. Для чего еще нужен дядюшка? Tio-металлист, для которого этот гормональный визг – серьезное дело.
– В натуре, – запустил он свой внутренний рок-файл. – Бог ненавидит всех нас. – Он знал, как ловить на живца подростков.
– Правда, Tio?
– Царствие во крови.
– Твою ж мать, Tio! – взревел Коржик. – SLAYER!
И каждый торжествующе вскинул к солнцу «козу».
Праздник надвигался. В спальне Перла и Ла Минни сражались со Старшим Ангелом. Не слушая его возражений, они затащили кресло обратно в дом. С каждым дюймом он все больше впадал в истерику. Спустил ноги с приступок и волочил их по линолеуму, пока не сползли тапки, а затем и носки.
Никто не помнил, какие таблетки в какое время ему надо принимать. Пришлось довериться его компьютерной памяти, хранящей все эти названия и мегадозы. И еще самые его ненавистные – таблетки для химиотерапии. Минни была уверена, что он прячет их под кроватью, но не смогла отыскать.
Они затолкали его в ванную, раздели.
– О, – стонал он. Безвольно болтаясь в женских руках, повисая на них, брюзжал: – Ну нет, нет.
Они стащили с него памперс.
– Не смейте! – заорал он.
Минни аккуратно свернула памперс в комок и сунула в мусорную корзину.
– Не смейте, я сказал! – Старший Ангел попытался усесться на пол. – Оставьте меня в покое!
Каждый чертов день одно и то же.
– Перестань, пап, – уговаривала Минни. – Не будь ребенком.
Перла пустила воду. Она действовала методично – подержала руку под струей воды, пока не убедилась, что температура идеальна. Слишком холодная – и он начнет материться, слишком горячая – расплачется.
– Никакого мытья сегодня! – возмущался Ангел.
Они бережно опустили его в воду. Он вяло отбивался.
– Флако! Сегодня тот самый день, когда надо принять ванну! Твой праздник!
– Не хочу никакого праздника.
– Будь умницей, Флако.
– Горячо! Ай! Горячо!
– Папа!
– Помогите! – заголосил он. – Ангел! Ангел, иди сюда! – Он брыкнул ногами, забился. – Carnal! Спаси меня!
– Флако, перестань.
В дверях возник Младший Ангел:
– Ангел? Ты в порядке?
– Не заходи сюда, Tio. – Минни ногой захлопнула дверь.
Старший Ангел сидел в воде, закрыв лицо ладонями. Спина его выглядела как костюм скелета на Хэллоуин. Он дрожал даже в теплой воде.
– Ты же хотел праздник, – ласково проговорила Минни. – Ты хочешь выглядеть красавцем или как?
– Красавцем, – тихо согласился он.
Перла большой мягкой намыленной губкой потянулась к его промежности.
– Так лучше, Флако? Si? Хорошо ведь, а?
– Не смотри, – пригрозил он дочери.
– И не собираюсь. Мне хватает возни с твоими подмышками.
Он откинулся на спину, разлегся в теплой воде и устало прикрыл глаза.
– Чистый и красивый, – приговаривала Перла. – Como un buen muchachito.
Старший Ангел прикрыл почерневшими руками провалившуюся грудь.
– Mija? – позвал он.
– Да, папочка?
– Ты простишь меня?
– За что?
Он неопределенно повел рукой в воздухе.
– Прости.
– Да за что, пап?
– За все вот это. – Он открыл глаза и посмотрел прямо на нее. – Раньше я тебя мыл. Когда ты была моим ребенком.
Она отвернулась, сосредоточенно крутя в руках бутылочку с детским шампунем «без слез».
– Раньше я был твоим отцом. А теперь я твой ребенок. – И всхлипнул. Только один раз.
Минни часто заморгала, вылила немного шампуня на ладонь.
– Все в порядке, – сказала она. – Все хорошо.
Он опять закрыл глаза и позволил намылить голову.
письмо Перле, чтобы приезжала ко мне
мне было неважно, что у нее двое сыновей
письмо моей Перле
мне было неважно, что у нее на шее две сестры
и она приехала ко мне
в конце концов
Войти с помощью соц. сетей: