Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Когда Перла в конце концов добралась до их комнаты, Старший Ангел уже спал. Дни казались ей бесконечными. Столько дел надо переделать, столько всего организовать, так много молитв. Иногда ей казалось, что у нее самой опухоли. Но не решалась сознаться в мрачных мыслях. Она не заслужила жалости к себе, убеждала она себя. Совсем скоро и так появится время для этого.
Почти все уже разошлись. Ла Глориоза вытолкала Младшего Ангела из дома, как бродячего кота. Разве что шваброй не отходила. Теперь и ей пора. Она надела пальто и поспешила к машине, крепко сжимая ключи в кулаке – на случай, если вдруг пристанет какой pendejo. В сумочке у нее есть газовый баллончик. И электрошокер, купленный в Тихуане. Она не в настроении сейчас.
Ла Минни отправилась в «Данкин Донатс» и купила своему мужчине коробку пончиков. Ему точно будет в кайф приговорить несколько пончиков. Она не понимала, как ему удается сохранить кубики на животе, учитывая всю ту дрянь, которую он поглощает. Ей же приходится выкладывать целое состояние за горячие обертывания, чтобы избавиться от лишнего.
Старший сын Минни, моряк, рассказывал, что в Портленде есть что-то типа вуду-магазинчика пончиков. Можно, к примеру, купить гроб, набитый пончиками. Чокнутые хиппи. Ребята с его судна повернуты на кленовых пончиках c беконом. Она, пожалуй, не отказалась бы попробовать. И мужику ее понравилось бы.
А в доме самые упертые продолжали о чем-то брюзжать в гостиной. За закрытой гаражной дверью блямкали и завывали видеоигры. В дальней комнате малышня сопела и похрапывала в обнимку с собачками.
Перла пошла в ванную, почистила зубы, разделась, не зажигая свет. Она не нравилась себе в зеркале. Теперь она носила здоровенные белые бабушкины панталоны. И лифчик едва удерживал массивную плоть. Ну что ж, холмы стареют, но на них по-прежнему распускаются цветы. Семьдесят – трудный возраст для женщины, которая воображает себя по-прежнему тридцатипятилетней, слегка располневшей в бедрах, но все еще изящной.
Она натянула ночную рубашку и тихонько заползла в постель. Тут нужно особое умение, чтобы не тряхнуть ненароком матрас. Старший Ангел может быть мил и дружелюбен целый день… пока не толкнешь его нечаянно. Тогда он взрывается яростью. И кто угодно расплачется, если он заорет «Идиотка!».
Зубы стиснуты до боли в челюсти. Сначала одно колено, потом другое. Щелкают. Она поморщилась.
Осторожно примостилась и очень медленно опустила голову на подушку. Она спала на левом краю кровати. Тумбочка с его стороны – склянки с лекарствами как макет фантастического города. Пластмассовый небоскреб, набитый разноцветными таблетками. Завтра, думала она. Diosito lindo, дай пережить завтра.
Он услышал, как ее голова легла на подушку, и спросил:
– Флака, все ушли?
Проклятье!
– Флако! Я думала, ты спишь.
– Я и сплю. Но слежу за тобой даже во сне.
В последнее время он порой говорит странные вещи. Хотя он всегда их говорил. Он гений. А гении несут всякий бред. Но сейчас он еще более странный, ведет себя как brujo где-нибудь в джунглях. Заявил тут Минни: «Реки верят в Бога». И что это должно означать, а? А бедному Лало сказал: «Птицы всегда знали язык мертвых».
Однажды за завтраком он посмотрел на нее и говорит: «Флака, вселенная может поместиться в яйце». Мягко и осторожно, потому что не знала, как реагировать на эти выпады, чтобы не распалять его, она переспросила: «Да что ты, правда, Флако?» «Да. Но птица, высиживающая это яйцо, должна быть такой огромной, что мы не можем видеть ее. Интересно, что вылупится, когда вселенная треснет?» Она ответила: «Как интересно», а сама мысленно взмолилась, прося помощи у Господа и Девы Марии.
– Флака, – произнес он бодро и безмятежно, как будто они сидели за обедом ясным летним днем.
– Si?
– Помнишь, когда мы познакомились?
– Как я могу забыть? Спи.
– А потом я тебя целый год не видел.
– Да.
– А потом встретил тебя в кино.
– Я знаю, Флако. Я же там была. Спи уже.
– В гадком маленьком кинотеатре, мы его называли «Клоповник».
– Ага, ты там подцепил блох. Грязь была страшная.
– Мы смотрели фильм про кукольных людей. И ты сидела впереди меня.
– Про марионеток, Флако. У меня до сих пор кошмары.
– Я принес тебе пепси-колы.
– «Севен-ап», Флако. Ты называл его «ун-сьете-уп».
Оба рассмеялись.
– А потом… – протянул он.
– Перестань.
– На пляже.
– Фу, свинтус! – простонала она, закрыв ладонями лицо.
– На тебе было белое платье. И ты легла на песок. И я гладил твой зад.
– Эй, Ангел! Довольно!
– Ты лежала на моем пиджаке. И когда я гладил тебя, юбка задралась.
– Dios!
– Ты дрожала. Я видел, как твои пальцы впились в песок.
– Ох.
Ему было семнадцать, а ей шестнадцать.
Луна в ту ночь была как локон Божий. Ребятня из secundaria запалила костер метрах в трехстах от них. Вода была совсем черной, и белая пена прибоя светилась в темноте, и цепочка огней далекой автострады, рассыпанных серебристыми монетами, мерцала среди возвышенностей под призрачным небесным сиянием. Началось с поцелуя. Ее язык проник в его рот. Узкий, прохладный, хранящий вкус клубничного сока, который они только что купили на malecon. Ангел сразу понял: этот язык – то, что надо. Она знает жизнь.
Сначала он опустился на колени рядом с ней. Вода, просочившаяся сквозь песок, намочила брюки. Он никогда раньше не прикасался к девушке. И ошалел, чувствуя, какие упругие у нее плечи и как они расслабляются под его руками. И как она вздыхает. И под тончайшей мягкостью податливой плоти ощущаются ребра. Ткань одежды не сдерживала жар ее тела. Лямки бюстгальтера на спине. И эти припухлости по бокам, где начиналась грудь. Он дрожал, но совсем чуть-чуть, как после долгой дороги с тяжелым грузом в руках.
А потом вдруг он уже гладит и раздвигает ее бедра, сам не понимая, как здесь оказался. Прильнул к ней. Вдыхая запах ее волос и ее духи. Ощущая будоражащий жар ее бедер даже сквозь брюки. И потом это белое платье, оно задиралось все выше. Появился новый запах? В горле жгло, он до боли стиснул челюсти. Перевел взгляд вниз и увидел, как подол платья поднялся, открывая ноги. И уже не мог остановиться. Он наклонился, заглядывая туда. Она знала, что он смотрит – бедра напряглись, она вся дрожала, – и, совсем ничего не понимая, он понимал, что происходит сейчас между ними. А потом на него нацелились холмы ее голых ягодиц.
– И я увидел твой зад.
Она рассмеялась своим низким похотливым смехом.
И руки скользнули вверх по бедрам и вошли в нее. Она вздрогнула и застонала, а он наконец выдохнул. Пальцы осторожно двинулись в жаркую влагу, он все время боялся, что не справится с собой, лицо пылало, руки тряслись. Она внутри была как океан.
– Я вся теку, – прошептала она. – Для тебя.
У него самого штаны промокли. Он не понимал, что происходит. Это что, всегда такое с мужчинами? Переживал, чтобы она не заметила. А потом забыл обо всем.
Это останется лучшим моментом его жизни до конца дней.
Они лежали в своей постели и одновременно на том далеком теплом пляже. Она прижалась головой к его плечу.
– А что потом? – спросила она.
– Ты была у меня первой.
– Ay! Какой ангел.
Он нежно коснулся ее лица.
– Я целовал тебя внизу!
Гордясь собой, он удовлетворенно заложил руки за голову. Прохладный трепет ее смуглых изгибов. Роковые тени между ягодиц. Сладковатый запах ее кожи и ее зада. Ее терпкий вкус, подобно алкоголю, струился по его жилам, кружа голову. И руки дрожали. Хотелось закурить.
Помолчав, она заметила:
– Но это еще не все.
Привычная уютная тишина растеклась между ними, теплая и грузная, как раскормленный кот.
– Я устал, – сказал он.
– Спи, – ласково похлопала она его по плечу.
– Я – астральный объект, – сообщил он. – И мне не нужен отдых.
– Ah, cabron! – усмехнулась она.
– Я могу странствовать, выйдя из тела.
– Que que! – возмутилась она. В темноте не видно, но, кажется, он улыбался.
– И для этого мне не нужно инвалидное кресло, Флака.
– О чем это ты? Ты точно сходишь с ума. Сначала моя задница. Потом выход из тела. Прекрати говорить глупости.
– Поцелуи в твою задницу помогают выйти из тела.
– Я тебя честно предупреждаю…
– Младший Ангел пошел к Мэри Лу. Я только что видел его. Будет спать у нее на диване.
– Ты меня пугаешь.
– Я не псих. Просто внимательно смотрю вокруг и вижу, что происходит. И я узнаю, куда отправится моя душа, когда я закончу с делами здесь.
Вдох замер в ее груди.
– Тогда не смей заглядывать в ванную моей сестры.
Он фыркнул:
– Мне нельзя навестить Ла Глориозу в пенной ванне?
– Нет!
Они лежали в темноте, а сотни туманных образов парили над ними.
– Хорошая жизнь, – сказал он.
– Благодаря тебе, Ангел, – взяла она его за руку.
– Благодаря тебе, Перла.
– Мы сделали это вместе.
– Eso si, – зевнул он и повернулся к ней. – Но сейчас я устал.
– Спи.
– Больше чем устал.
Долгая пауза.
– Флако, нет.
– Похоже, время пришло, mi amor.
– Нет. Нет.
– Моя работа закончена, Флака. Наши дети уже выросли. Думаю, это конец.
– Ангел. No digas eso. – Она сердилась на него, как прежде, бывало, мама. – Ты опять говоришь как сумасшедший. У нас внуки! Твоя работа не закончена! А как же я?
Он вздохнул, сжал ее руку.
– Не изводи меня.
– А то что?
– Отшлепаю тебя тапком.
– О, это было бы приятно.
Он улыбался, она чувствовала.
Помолчав с минуту, она спросила:
– Флако? Ты не станешь смотреть на мою сестру голую, ладно?
Но он уже похрапывал.
Младший Ангел вытянулся на кушетке у Мэри Лу. Она и слышать не пожелала, что он переночует в отеле. И неважно, что все его вещи остались в превосходной комфортабельной комнате с кондиционером. Сестра выдала ему зубную щетку и полотенце. Даже купила в «Таргете» комплект трусов и милую футболку с Бобом Диланом. Амфетамин 1965-го – Дилан, с губной гармошкой, волосы дыбом. Мэри Лу мимоходом подумала, что парню надо бы постричься.
Ее дети жили в Л.-А. Учились в колледже. Затевали собственный бизнес. Рожали ей внуков. Распространяли семя.
На кушетке не так уж плохо. Ну, это не совсем ее кушетка, это кушетка ее матери. Грозной и величественной Америки. Младший Ангел частенько о ней вспоминал и всякий раз хихикал. Никто больше не считал мать забавной. Но они и не видели того, что видели Ангелы.
Порой, когда становилось совсем уныло, один из них скажет, бывало, «Попугай». А остальные не возьмут в толк, что здесь такого уморительно смешного. Их, конечно, бесконечно донимали расспросами, но ни один из братьев не сознался. Оно было их священной тайной, это воспоминание. Только для них. Младший Ангел подумал, не посвятить ли Мэри Лу, но решил, что пока не время. Позже.
Но подмывало расколоться прямо сейчас. Все изменялось. Очертания новой парадигмы в трансграничной семейной динамике: теорема.
Мэри Лу три года прожила со старухой, ухаживая за ней. После развода она осталась на улице, на собственное жилье средств не было. Да, неловко в шестьдесят девять жить в доме у мамы. Но никто больше не мог все бросить и нянчиться с бабулей. Вот уж точно пути Господни неисповедимы.
– Hermanita, – улыбнулся Младший Ангел.
Ей нравилось, что он обращается с ней как с маленькой, как будто она совсем еще подросток.
– Бррратетссс, – шутливо отозвалась она.
– Как все оно тут устроится, интересно? – повел он руками.
Мэри Лу сидела на табуретке и меланхолично поедала M amp;M’s с арахисом из маленькой миски, которую держала на коленях. Ла Глориоза все пыталась затащить ее в спортзал. Она-то на диете уже сорок лет. Ну, сейчас Глориоза далеко. И пускай себе ест что-нибудь другое. А они просто две бледные души во тьме мира, притихшие в своем убежище. Как будто все идет своим чередом. Как будто ночь не таит угроз. И молчаливые холодные звезды пляшут вокруг них.
Они всегда говорили по-английски, с редкими всплесками испанского.
Глядя на Младшего Ангела, ни за что не догадаешься, что он мексиканец. Если не присматриваться. Невестка Паз, когда не шипела на него злобно, называла «нос апачи» – nariz de Apache. Ей же невдомек, что почти привлекательная горбинка на этом носу появилась от кулаков Старшего Ангела.
Мэри Лу наблюдала за братом из кухни. Маленький гринго. В конце концов, его мать американка. Все с ума сходили, когда Папа Антонио бросил их ради gringa. Старший Ангел назвал это «покупкой кадиллака». Она усмехнулась. И тряхнула головой.
– Ay Dios, – сказала она, как многие поколения мексиканских женщин.
Они с Младшим Ангелом были совсем чужими. Познакомились, когда ему уже исполнилось десять. Маленький конопатый толстячок.
– Y tu, – спросила она тогда, – como te llamas?
– Ангел.
– Как это – Ангел? Ангел вон он! – возмущенно крикнула Мэри Лу, указывая на старшего брата.
Он пожал плечами:
– Папа, наверное, забыл, что уже использовал это имя.
И все страшно развеселились. Так было похоже на папу. Даже сейчас она невольно улыбнулась. А потом улыбка погасла, и Мэри Лу сунула в рот новую порцию шоколада.
Откровенно говоря, Младший Ангел не любил, когда грызут с хрустом. Он вырос в одиночестве и не получал удовольствия от чужого чавканья. Но остальных членов клана оно, похоже, успокаивало.
– Братишка, – сказала Мэри Лу. – Знаешь, Ангел долго не протянет.
– Я знаю.
– Но он хотел отпраздновать юбилей, pues. Последний день рождения.
Она поднялась на ноги – опять разболелись – и принесла блюдо мексиканских pan dulce. Он не мог устоять перед пряниками в форме свинки – marranitos. А ей нравились разноцветные мягкие плюшки, посыпанные кокосовой стружкой. На кофейный столик рядом она поставила стакан молока. Младший Ангел сел, потянулся за молоком.
– Все понимают, что до следующего он не доживет, да?
– Большинство. Разумеется. – Она пожала плечами, надкусила булочку. – Некоторые люди не слишком сообразительны.
– Позвольте Старшему Ангелу, – вздохнул Младший, – самому позаботиться о своих похоронах.
Он вспомнил, как Лало сказал: «Разговоры – все, что нам осталось». Перед сном они смотрели шоу Джимми Фэллона, а Младший Ангел думал: И это все? Жизнь просто заканчивается? А мы смотрим телик?
Младший Ангел лежал на разложенном диване и думал. Под грудой разноцветных пледов из Тихуаны, которые обожают скупать туристы. Я ходячий стереотип, думал он. Где мое сомбреро?
Его подруге в Сиэтле неизвестно имя, под которым его знают здесь, – для нее он не «Ангел». На севере он пользовался своим вторым именем. Габриэль. Очень романтично.
Ангелом называла Дона Антонио, их Великого Отца, его мать, легендарная Мама Мечи, бабушка всего племени. Он был ее малышом, которого все звали chiqueado, избалованный, – в гораздо более мягком американском определении. Мальчик, окруженный заботой со всех сторон, которого носят на руках, каждую царапину его зализывает мама, и все, что он делает, прекрасно и правильно. Старший Ангел и его сестра не могли не обратить внимания, что эту безжалостную старуху по-английски звали Мерси.
Своего отца дети считали Первым Ангелом – El Primer Angel. Как в латиноамериканском романе – у всех мужчин в семье должно быть одно и то же имя. На всякий случай в запасе была сестра Анжела, а одну из внучатых племянниц назвали Анхелита.
Водоворот, вихрь. Отдельные яркие вспышки семейной истории кружили на ветру, как обрывки цветной бумаги. Пока вдруг из ниоткуда не рухнула громада признаний и откровений и не разогнала веселую попойку, которую устроили воспоминания.
Он закинул руки за голову.
Младший Ангел Габриэль был Третьим Ангелом, после Старшего Ангела и Дона Антонио, Первого Ангела. Он завис мухой в паутине браков своих родителей. Дон Антонио, язвительный, злобный и настороженный, сидит в углу комнаты, кипит от ярости по поводу расового пренебрежения со стороны gringo cabrones за годы его убогой иммигрантской жизни. Сигаретный дым валит изо рта и ноздрей, как из горящего сарая, а обломанные зубы похожи на ветхие доски в двери этого сарая. Зубы стерлись до кровоточащих пеньков от еженощного скрежета. Ночные кошмары, порожденные чувством вины и сожалением о многочисленных грехах, обрекали его на непрестанную боль во рту. Те, кто не испытывал боли, приводили его в бешенство. А те, кто боялся боли, кто не страдал столь же мужественно, как его былые жертвы, не заслуживали пощады и должны были быть смешаны с грязью.
Дон Антонио видел людей, которых били батогами, а они при этом издавали гораздо меньше звуков, чем его сыновья, разбив коленку. Причинять боль детям означало готовить их к жизни. На Младшего Ангела он смотрел со страхом и отвращением. Никакой радости мучить его, но это отцовский долг. «В толк не возьму, – признавался Дон Антонио Старшему Ангелу, – гений он или психопат».
– Он американец.
– Chingado.
Дон Антонио бесновался из-за матери Младшего Ангела – слишком американки. Бетти. Он искал настоящую, абсолютную Americana, и нашел. Сплошь молоко и мед. Васильковые глаза. Считала себя главной. Делала из его сына какого-то американского педика. Покупала ему комиксы и музыку всяких хиппи. Когда же мальчик переходил границы, все же просила Антонио взять в руки ремень. Но были наказания гораздо лучше, чем ремень. Отличные способы сделать из него мужика, но с любовью. Антонио курил, сверкал глазами и думал: наглый маленький ублюдок. Младший Ангел оставался в этом статусе независимо от того, что делал Дон Антонио.
Папа. Умер и недосягаем более чем когда-либо. А сейчас и Старший Ангел умирает.
У брата всегда был низкий голос – не бас, а глубокий звучный баритон. Сильный. Наверное, самое гнетущее ощущение от его физического состояния вызывает не чудовищная худоба и ставшее крошечным тело. Но голос. Слабенький пронзительный альт. Как будто старший брат надышался гелия. Или угасание тела повернуло время вспять – и к нему вернулся голос малыша Ангела. Голос шестилетки и глаза шестилетки. Два пылающих угля на угасающем лице – черные глаза сияли безумным светом, жадным стремлением к радостям мира, развлечениям и страстям. С неистовым восторгом они рвались к жизни.
Никогда прежде Младший Ангел не видел старшего брата таким воодушевленным. Он, казалось, настолько заряжен энергией, что если бы ноги могли его удержать, вскочил бы с инвалидного кресла и пустился в пляс с внуками. Несмотря на очевидную боль, он постоянно улыбался. Один из дядюшек, многозначительно приподняв бровь, покрутил пальцем у виска, но Младший Ангел знал, что брат вовсе не псих.
На своем одре, когда они лежали рядом, деля подушку, он спросил:
– Что ты сейчас преподаешь, Carnal?
– Рейнольдса Прайса.
– Кто это такой?
– Романист, поэт.
– Прочти мне строчку.
– «Я жду Иисуса в той комнате, что сплошь из соли».
– Хорошо, – сказал Старший Ангел, поразмыслив немного. – Это про меня.
– Он дальше говорит, что если плакать, то комната растает.
Старший Ангел потер глаза.
– Так и есть.
– Он уже умер, – сказал Младший.
– Я догадался по его стихам.
Густая темная шевелюра Старшего Ангела после химиотерапии превратилась в седенький ежик. Кое-где на голове заметны родинки. Но зато с такой прической он выглядит опасно молодо. Дон Антонио всегда стриг мальчишек коротко. Младший Ангел стал первым, кто отрастил дебильные патлы и опозорил всю семью, проколов уши. Впрочем, довольно скоро новая эпоха катком прошлась по всей родне, и племянники открыли для себя «Ван Хален», маллет и набили татуировки. Еще одно потерянное поколение.
Старший Ангел на пару с отцом свирепо вбивали испанский язык в Младшего. А он продолжал говорить по-английски. В конце концов, на этом языке он общался со своей матерью. Вышла ничья.
– Это я подсовывал тебе книжки, – напомнил Старший Ангел. – Не забудь.
– Я никогда не забывал. Но потом и я подсовывал книжки тебе.
– Мистические детективы про Трэвиса Макги.
Младший Ангел усмехнулся.
– Перла их выкинула, из-за девок на обложке.
К этому нечего было добавить.
В итоге Минни свернулась калачиком на диване. Мужчина ее уснул в спальне. Она не чувствовала себя виноватой, что дожидалась, пока он захрапит. Слишком устала, чтобы сейчас тискаться. Отхлебнула вина. Храп. Почему-то от него клонит в сон. Ладно, сейчас без нежностей, но, может, потом, попозже.
Она от многого устала. Поэтому просто сидела в темной гостиной, курила, думала и слушала негромко Джона Ледженда и Принца. Бокал белого вина. Ломтик персика в бокал. Лак на ногтях – три оттенка лилового. Темный, светлый и нежно-лавандовый. Левое запястье свободно охватывает тонкий золотой браслет. «Маус» – старомодным курсивом.
Поставила еще раз «Маленький красный корвет». Минни не плакала. Но иногда ночами ей хотелось лишь «темноты на коже».
Его разбудила боль, как часто случалось.
Перла тихонько пыхтела во сне. Такое мягкое пфф одними губами. Он потянулся к тумбочке, нащупал таблетки кодеина, проглотил пару, запив глотком тепловатой воды. Оказывается, он ненавидит привкус хлорки. Вот по этому точно не будет скучать.
– Зато дешевле, чем покупать воду в бутылках, – сказал он вслух.
– Пфф, – отозвалась Перла.
Ангел прислушивался к звукам дома. По дому-то он наверняка будет тосковать. Дом немного обветшал, это так. Покрасить бы не мешало. Обновить ковровое покрытие, да и мебель тоже. Шторы. Недавно он удивился, заметив, что одно из задних окон закрыто фанерным листом. А стены сплошь в дырках от гвоздей, царапинах, обшарпанные. В старой комнате Браулио потолок в углу в разводах, крыша протекает.
Старший Ангел вспомнил, как залезал туда в грозу с банкой гудрона и шпателем. Тогда он еще ловко лазал. Вскочил на внешний водяной фильтр, потом на крышку маленького водонагревателя, закрепленного на стене кухни. И оттуда на самый верх, под проливным дождем, и замазывал дырки в рубероиде, пока не убедился, что течь прекратилась. Лежа в темноте комнаты, он чувствовал запахи – калифорнийского дождя, влажной земли, рубероида и гудрона.
На мгновение он оказался там, на мокрой крыше. Вновь переживал восторженное удивление – вот он стоит, широко расставив ноги, на крыше собственного дома и с высоты смотрит на мир. Видит, как молнии бьют в холмы над Тихуаной. И в мире, расстилающемся перед ним, сплошные возможности и шансы.
О, тогда этот скромный дом казался им дворцом. Как и сейчас. Каждый божий день, даже в самом запущенном уголке собственного жилища, он помнил, что однажды сумел вырваться из Тихуаны на север. И теперь у него есть собственный настоящий американский дом.
Ангел бесшумно выплыл из тела и встал с кровати. Прошел по коридору. Как чудесно освежает бриз, когда пронизывает насквозь. Он находит опухоли и охлаждает их. Какое облегчение. Как прохладная вода на солнечные ожоги. Очень хорошо. Gracias.
В гостиной два дивана стоят вплотную друг к другу. Один купили давным-давно в рассрочку, и они с Перлой знали, что Минни заделали именно на нем. Он знал это наверняка по той простой причине, что в те времена у них не хватало кроватей на всех, и чтобы Браулио мог спать нормально и хорошо учиться в школе, они с женушкой ютились на диване. Но из школы парня все равно выперли. И они забрали себе кровать обратно. А теперь на этом диване спит Минни, когда остается у них ночевать. Ее тело слышит эхо собственного зачатия.
Второй диван в неважном состоянии, но от этого Старший Ангел любил его еще больше. Они забрали его из убогой квартирки отца, когда тот умер. Подлокотники прожжены сигаретами. А когда приволокли диван домой, под одной из подушек обнаружили старый, 1967 года, эротический журнал. Перла его выкинула, но Ангел достал из помойки и спрятал у себя в мастерской. И каждый раз, когда листал, ему снова было тринадцать. Как удивительно было видеть белых женщин, оголенных перед всем белым светом. Утомленные женщины на банкетках перед пианино, гримасничающие в камеру, словно давно позабыли, что такое улыбка. Женщины, обнаженными играющие в волейбол на каком-то занюханном пляже, навеки застывшие в прыжке, и груди их словно силятся взлететь. Галерея тоски. А еще он нашел жирный отпечаток отцовского пальца в дешевом издании эротического рассказа «Игривый презерватив».
Он любил сидеть на этом диване и гладить сигаретные подпалины кончиками пальцев. А на спинке дивана, поверх подушек, остались пятна от отцовского геля для волос. Старший Ангел даже помнил марку, «Дикси Пич».
– Я все помню, – произнес он вслух.
Фигурные железные перила вдоль лесенки у входа в гостиную. Бесполезный маленький забор. Он приложил к этому руку и помнил, как Эль Индио гонял по дому Браулио и бедняжку Лало, какими они были маленькими и как Лало врезался в перила и рассек бровь. Ох и вою было! Кровища повсюду. От концерта, устроенного Лало, разрыдалась Минни. И он гнал машину, а Перла прижимала бумажные полотенца к голове Лало. И это был первый из многочисленных визитов Старшего Ангела в отделение скорой помощи больницы Парадайз Вэлли. Пару шрамов, наградивших его сатанински изогнутой бровью, Лало впоследствии использовал как главное оружие в охоте на muchachas. А теперь в эту больницу сын возит его самого каждый раз, как покажется, что отец помирает.
Патриарх похлопал по дивану. Когда американская мамаша Младшего Ангела вышвырнула их отца из дому за то, что переспал с ее лучшей подругой в их постели, он пришел сюда. Они сидели за тем же самым кухонным столом. Пили кофе и смотрели друг на друга.
Ангел встал, выплыл на середину комнаты и призвал к себе все воспоминания, дабы те облекли его в чистую красоту.
Войти с помощью соц. сетей: