– Сколько мне было лет, когда ты первый раз взял меня в море?
– Пять, и ты чуть было не погиб, когда я втащил в лодку совсем еще живую рыбу и она чуть не разнесла все в щепки, помнишь?
– Помню, как она била хвостом и сломала банку и как ты громко колотил ее дубинкой. Помню, ты швырнул меня на нос, где лежали мокрые снасти, а лодка вся дрожала, и твоя дубинка стучала, словно рубили дерево, и кругом стоял приторный запах крови.
– Ты правда все это помнишь или я тебе потом рассказывал?
– Я помню все с самого первого дня, когда ты взял меня в море .
Эрнест Хемингуэй. Старик и море
К тридцати одному году Дэвид был пьяницей и наркоманом. Перед тем как его уволили, был праздник Святого Патрика, и он как следует расслабился; однако назавтра пришлось расплачиваться. Бледный как мертвец, он еле дотащился до редакции, в которой работал, – единственным способом хоть как-то прийти в себя было втянуть пару полосок с края рабочего стола. Редактор вызвал его и сказал, что он может остаться на работе только при условии посещения реабилитационного центра. «Пока я на это не готов», – ответил Дэвид.
Он покорно очистил свой стол, после чего зазвал в бар своего лучшего друга, Дональда. Весь день они пили пиво и виски. Из одного заведения их вышвырнули, и они подрались на парковке. Дональд разозлился и отправился домой. Дэвид отправился в следующий бар: ему хотелось выпить и выместить свою злость на друга.
Он позвонил Дональду. «Я сейчас приду», – пригрозил он.
«Не делай этого, – ответил Дональд, – у меня есть пушка».
«Да ну? Тогда я точно иду».
Дэвид дошел до дома Дональда или доехал – точно он не помнил. Ему быстро наскучило стучаться в запертую дверь, так что он принялся колотить и толкать ее руками и плечами.
Открывший дверь Дональд держал в руке пистолет. Он крикнул Дэвиду, чтобы тот успокоился, иначе ему придется вызвать полицию. Дэвид оттолкнул его в сторону и, спотыкаясь, направился к кухне, по пути разбив окно. Там он схватил телефонную трубку и швырнул ее Дональду; из его руки текла кровь. «Ну давай, звони, черт побери! Звони им! Вызывай копов!»
К удивлению Дэвида, Дональд так и поступил. Через пару минут к дому подъехала полицейская машина. Дэвид выбежал в заднюю дверь и бросился к своему дому в восьми кварталах отсюда. По пути ему приходилось прятаться от полицейских в кустах и за деревьями. Добежав до квартиры, раненый Дэвид отключился.
Двадцать лет спустя Дэвид Карр, журналист из New York Times, работал над своими мемуарами. Едва приступив к книге, он решил задать несколько вопросов старому другу Дональду. Для начала он рассказал ему о том, что помнил о худшем дне своей жизни. Дональд выслушал его, на протяжении всего рассказа посмеиваясь и кивая головой: он помнил то же самое. Но, когда Дэвид упомянул пистолет, Дональд нахмурился.
Он сказал, что версия Дэвида была полностью верной, за исключением одной детали: пистолет был в руке самого Дэвида.
В автобиографии под названием «Ночь пистолета» (The Night of the Gun) Карр пишет: «То, с чем люди могут мириться, они помнят гораздо лучше, чем то, что было на самом деле».
В процессе написания книги Карр не полагался лишь на собственную память; он обращался к другим людям и описывал свою жизнь с разных сторон. На это у него было две причины. Во-первых, большую часть своей жизни он провел в практически бессознательном состоянии; во-вторых, «Ночь пистолета» вышла вскоре после бунтарского «Миллиона осколков» (A Million Little Pieces) Джеймса Фрея. Читатели просто не поверили бы преувеличениям еще одного бывшего наркомана.
В «Миллионе осколков» Фрей описывает свое отвратительное падение и последующее возвращение к нормальной жизни. Это захватывающее и вдохновляющее произведение; благодаря ему Фрей оказался на «Шоу Опры Уинфри», после которого сумел продать тысячи экземпляров книги и разбогатеть. Впрочем, авторы специализирующегося на расследованиях сайта The Smoking Gun уличили его во лжи.
Большинство «скорее странных, чем невероятных» деталей из книги Фрея были полной выдумкой, что-то было просто приукрашено. Так, во время своего второго появления в гостях у Опры Фрей заявил, что история о лечении зубов во время реабилитации была полностью правдивой за исключением того, что на самом деле он не отказывался от обезболивающего. Почти все остальное было попросту сфабриковано: например, неправдой оказалось то, что Фрея якобы преследовали по закону в нескольких штатах сразу. Критики были возмущены. Бушевала сама Опра. Зрителям оставалось лишь наслаждаться развенчанием обманщика.
Однако некоторых других выдумщиков не смог превзойти даже Фрей. Журналист Бен Ягода написал книгу, в которой доказывал, что, хотя ложные воспоминания совершенно обычны, за последние сорок лет «создатели автобиографий достигли вершины в мастерстве мошенничества. В год случается как минимум один скандал, а то и больше». Так, в 1997 году вышла книга «Выжить с волками», в которой рассказывается о том, как еврейская девочка смогла выжить в нацистской Германии. Она побывала в варшавском гетто, отбилась от немецкого насильника, пешком пересекла практически всю Европу и, словно Маугли в «Книге джунглей» Редьярда Киплинга, какое-то время жила в стае волков. Ничто из этого не было правдой – ни история о волках, ни даже то, что Миша (ее настоящее имя – Моник де Валь) была еврейкой.
Мой любимый пример – «Рекою кровь по снам моим течет» (The Blood Runs Like a River Through My Dreams), написанные в 2000 году мемуары американского писателя Насдиджа. Он страдал от алкоголизма и расовых предрассудков и в течение долгого времени был бездомным. Среди прочего Насдидж пишет: «Я родом из атабаскских краев. Я слышу голоса деревьев, камней, пустынь, воронов и ветра. Я индеец навахо, и все европейское для меня чуждо и непонятно. Я не знаю его. Я знаю лишь поэзию кактусов, песни барабанов и танцы богов-близнецов».
Насдидж в итоге оказался Тимоти Баррусом, белым писателем из Северной Каролины; он специализировался на эротической БДСМ-литературе об однополых отношениях. Еще одни известные мемуары якобы коренного американца оказались написанными белым Эйсой Картером (псевдоним – Форрест Картер), бывшим лидером военизированной организации «Ку-клукс-клан Конфедерации». Картер был «одержимым сторонником сегрегации, бывшим лидером Ку-клукс-клана, составителем речей для [губернатора Алабамы] Джорджа Уоллеса и истым расистом». Его фальшивые воспоминания о проведенном в среде индейцев детстве были проданы в количестве более чем 2,5 миллиона.
Обман в той или иной степени присутствует практически во всех мемуарах. Откройте любую книгу, и вы найдете историю чьей-нибудь жизни: она рассказана по всем правилам, наполнена насущными проблемами, в ней сразу заметна разница между положительными и отрицательными героями. Сюжет в ней подозрительно типичен и может показаться знакомым; как правило, удивительные вещи случаются с авторами мемуаров с удивительной частотой. Они также могут похвастаться тем, что с невероятной (то есть невозможной) отчетливостью помнят эпизоды и диалоги из своего детства.
Некоторые критики считают, что большинство мемуаров, – не только наиболее очевидно сфальсифицированные, – в магазинах стоит ставить в раздел фантастики. Их авторы рассказывают не правдивые, а лишь похожие на правду истории. В начале каждой принадлежащей этому жанру книги должно, как в фильмах об исторических событиях, указываться: «Основано на реальных событиях».
Услышав о новом скандале, связанном с фальшивыми мемуарами, мы злимся, что нас обманули. Мы сетуем, что автор предал наше доверие, и называем его лжецом и негодяем. Тем не менее после этого большинство из нас все же покупает очередную полную недомолвок и преувеличений книгу.
Но, прежде чем мы забросаем неудачливых авторов камнями, стоит взглянуть на то, как мы сами о чем-нибудь рассказываем. Всю свою жизнь мы занимаемся сторителлингом, сочиняя истории, в которых выступаем благородными протагонистами, – этакие «персональные мифы» о том, откуда мы, как пришли к такой жизни и что она для нас значит. Наши жизненные истории повествуют о том, кто мы; это наш способ выразить свою самобытность. Разумеется, они не могут быть объективны: ведь они изначально создаются с таким расчетом, чтобы опустить одни детали и выдвинуть на передний план другие. Как и любые мемуары, их стоило бы предварять следующими словами: «То, что я рассказываю о себе, лишь основано на реальных событиях. Во многом я – порождение своего воображения». И это хорошо. Как мы увидим, даже выдуманная версия нашей жизни может быть чрезвычайно полезной.
Примечательный случай произошел в 1889 году: жительница маленького французского городка Нанси, шестнадцатилетняя Мари Г., сообщила магистрату об ужасном преступлении. Она шла по коридору пансиона, в котором проживала, когда услышала скрип мебели и приглушенные взвизгивания, стоны и мычание. Мари остановилась у двери, за которой жил старый холостяк, оглянулась по сторонам и приникла к замочной скважине. В ее памяти запечатлелась ужасающая картина: старик насиловал девушку. Она видела ее широко раскрытые глаза и разбрызганную повсюду кровь; рот девушки был заткнут кляпом. Заламывая руки, Мари побежала в свою комнату.
Магистрат выслушал Мари внимательно, но отнесся к ее рассказу скептически. Он сказал, что не будет передавать дело в полицию. Девушка была обескуражена; она сказала, что готова выступить в суде и поклясться «перед Богом и людьми», однако магистрат лишь покачал головой. Он принял решение еще до того, как Мари вошла в комнату.
В 1977 психологи Роджер Браун и Джеймс Кулик придумали для некоторых воспоминаний термин «фотовспышки»: они описывали детально четкие впечатления от убийства Джона Кеннеди. Опрошенные помнили, где они находились, что делали и кто с ними был в тот момент, когда они услышали ужасные новости. Дальнейшие исследования «фотовспышек» показали, что Браун и Кулик одновременно и ошибались, и были правы. Само то, что травмировало или сильно удивило нас, мы помним отлично, однако детали таких впечатлений могут отличаться от того, что было в реальности.
Например, на следующий день после случившейся с шаттлом «Челленджер» катастрофы исследователи опросили людей о том, каким образом они услышали о трагедии, что чувствовали и что в этот момент делали. Они повторили те же вопросы два с половиной года спустя. Как позже заметила психолог Лаурен Френч, «сравнение ответов четверти респондентов показало, что они полностью отличаются. Ответы сошлись менее чем в половине случаев; никто не повторил абсолютно то же самое, что говорил двумя с половиной годами ранее. Интересно, что столько времени спустя большинство людей было уверено в точности своих воспоминаний».
Рис. 45. Толпа ждет новостей о состоянии президента Джона Кеннеди. Нью-Йорк, 1963 год
Знаковым моментом в истории исследования «фотовспышек» можно считать 9/11; после трагедии было начато большое количество посвященных этому вопросу научных исследований. Они показали две вещи: во-первых, люди уверены в своих воспоминаниях о важной дате; во-вторых, около 70 % ошибаются в деталях произошедшего. Например, помните ли вы, когда впервые увидели отснятые крупным планом разрушенные башни? Президент Джордж Буш помнит. 4 декабря 2001 года он рассказал, как узнал об атаках:
Я был во Флориде вместе с главой администрации Энди Кардом; надо было обсудить литературную программу в одной из школ. Я сидел в коридоре, ожидая, когда можно будет войти, и увидел по телевизору влетающий в башню самолет; я вскочил и произнес: «Кто-то совсем не умеет управлять. Должно быть, случилось нечто страшное». Мне пришлось оттуда уйти, поэтому я не успел все как следует обдумать, но, когда я уже был внутри классной комнаты, вошел Энди Кард. Он сказал: «В башню врезался второй самолет. Америка в опасности».
Для сторонников так называемого движения «За правду о 9/11» выступление Буша оказалось неопровержимым доказательством их подозрений. Утром в день нападения в СМИ не появлялось изображений первого врезавшегося в башню самолета. Конспирологи движения были убеждены, что Буш видел специальный фильм, отснятый оперативниками, которые и обрушили башни. Заголовок на сайте FreeWorldAlliance.com гласил: «Промах Буша раскрывает истину о 9/11».
Однако о первом самолете помнил не только Буш. Одно исследование показало, что 73 % опрошенных были уверены в том, что видели первую атаку на Северную башню.
Схожим образом, по мнению психолога Джеймса Оста, многие британцы уверены в том, что они видели несуществующие фотографии аварии, в которой погибла принцесса Диана. Четверо из десяти жителей Великобритании помнят ужасные кадры, показывающие итоги исламистских взрывов в Лондоне 7 июля 2005 года; разумеется, съемка тогда не велась. В общем, «фотовспышки» иногда могут оказываться лишь плодом нашего воображения.
Вернемся к истории француженки Мари Г. Когда она сообщила об увиденном изнасиловании, магистрат отвел ее не в полицию, а в психиатрическую клинику Ипполита Бернхейма. Тот в присутствии магистрата попросил Мари присесть на кушетку и повторить свой рассказ. Бернхейм задал девушке несколько вопросов. Уверена ли она в том, что видела? Уверена ли она, что это не было эпизодом из сна или галлюцинацией? Мари отвечала утвердительно, и тогда Бернхейм спросил: «Не считаете ли вы, что я мог целенаправленно создать это воспоминание в вашем сознании?»
Мари была пациенткой Бернхейма. По его словам, она была «интеллигентной девушкой», успешно устроившейся на работу в обувную мастерскую. Бернхейм начал лечить Мари от сомнамбулизма и нервного расстройства, однако по прошествии некоторого времени решил поставить над ней эксперимент. Он хотел проверить, возможно ли создать у человека «ретроспективную галлюцинацию» – ложное воспоминание, которое нельзя будет отличить от действительно случившегося. Бернхейм начал с малого. Например, во время одной из их встреч он внушил Мари, что у нее случилось сильное расстройство пищеварения и ей пришлось срочно выбежать из кабинета. Он также заставил девушку поверить, что недавно она так сильно ударилась носом, что у нее никак не останавливалась кровь.
Удовлетворившись созданием подобных бытовых воспоминаний, Бернхейм решил проверить самого себя. В порыве, благодаря которому он рисковал заработать славу безумца, ученый решил поселить в сознании Мари фальшивое воспоминание об отвратительном изнасиловании, которое она якобы увидела. В результате девушка не поверила врачу даже после того, как он признался ей, что все это было лишь выдумкой. Ее воспоминания были чрезвычайно яркими – «неоспоримой реальностью».
Чтобы внушить Мари поддельные воспоминания, Бернхейм использовал метод гипноза; научное сообщество встретило результаты его экспериментов с недоверием. Память продолжили воспринимать как хранилище достоверных фактов.
Рис. 46. Ипполит Бернхейм (1840–1919)
В 1990-х годах начался период «сексуальной паники». Психиатры, гипнотизеры и другие врачи по всей стране «восстанавливали» подавленные воспоминания о пережитом в детстве насилии. Многие, однако, считали, что на самом деле так создавались ложные воспоминания. Скептики делали акцент на том, что Бернхейм знал, что делал, а современные врачи не имели об этом ни малейшего представления.
Развернулась бурная дискуссия. Психологи пришли к выводу, что память нужно проверить на наличие слабых мест подобно тому, как хакеры взламывают систему безопасности компьютера. Они обнаружили, что памяти стоит доверять гораздо меньше, чем мы привыкли это делать.
Элизабет Лофтус со своей исследовательской группой провела классический эксперимент, в котором использовала независимые источники для того, чтобы собрать информацию о детстве участвовавших в эксперименте студентов. Психологи попросили их прийти в лабораторию и зачитали список реальных событий из их жизни. Все они были правдивы, за исключением одного: ученые говорили, что в возрасте пяти лет студент потерялся в торговом центре. Он и его родители, разумеется, были напуганы, но в конечном счете какой-то пожилой человек помог ребенку найти отца и мать. Сначала студенты не могли вспомнить это событие: ведь оно было вымышленным. Тем не менее, когда через некоторый промежуток времени их просили снова посетить лабораторию и ответить на вопросы об эпизоде в торговом центре, четверть говорила, что помнит о случившемся. Эти студенты не только подтверждали сам факт наличия такого воспоминания: они в деталях описывали произошедшее.
Этот эксперимент был одним из первых в числе подтверждавших то, насколько легко память изменяется под воздействием внешнего внушения или намеков. В лабораторных условиях получилось, например, «развить» воспоминания о том, как в детстве опрашиваемые были в Диснейленде и видели там Багза Банни (хотя это не диснеевский персонаж), катались на лошади на чьей-то свадьбе, летали на воздушном шаре или попадали в больницу после нападения собак или других детей.
Результаты неутешительны. Если мы не можем доверять своей памяти даже в тех случаях, когда речь идет о чем-то важном – например, 9/11, сексуальном насилии или госпитализации после серьезного инцидента, – то что делать с более мелкими деталями? Можем ли мы быть уверены, что наша жизнь была именно такой, какой мы ее помним?
Память подводит нас на каждом шагу и без вмешательства психологов. Дело не в том, что мы забываем что-то; скорее, то, что мы помним, оказывается в высшей степени неточным. Например, один эксперимент предполагал два опроса: они проводились сразу после выпуска участников из школы и несколько десятков лет спустя. В первый раз 33 % опрашиваемых сказали, что в старшей школе подвергались физическому наказанию. Через тридцать лет это утверждали уже 90 % участников. Иными словами, около 60 % этих людей буквально «сфабриковали» себе ложные воспоминания.
Ученые предупреждают: не стоит делать слишком далеко идущих выводов. Память вполне неплохо справляется с удержанием всех наших впечатлений в рамках разумного. Меня действительно зовут Джонатан Готтшолл, а моих родителей – Марсия и Джон. В середине 1980-х я действительно ударил своего брата Роберта в висок, пока тот рассматривал недра холодильника в поисках буррито. (Действительно? Да, Роберт это подтверждает, но говорит, что он искал другое блюдо.) Тем не менее исследования показывают, что наши воспоминания – не то, чем они нам кажутся. Большинству из нас кажется, что они содержат вполне правдоподобную информацию, к которой можно обратиться в любой момент; но на деле все обстоит не так просто. Мы похожи на главного героя фильма «Помни»; наше тело покрыто татуировками воспоминаний, но они не похожи на то, что было на самом деле.
Детское воспоминание о том, как вы сломали новый велосипед в день собственного рождения, может смешаться с эпизодами других велосипедных аварий и дней рождения. Когда мы вспоминаем что-то из прошлого, мы не открываем файл под названием «Падение с велосипеда, возраст: восемь лет». Частички воспоминаний разбросаны по всему мозгу. Мы помним то, что видели, слышали и ощущали. Отдельные впечатления попадают в способное к созданию единого сюжета сознание, к нашему внутреннему маленькому Холмсу, и там становятся последовательным и тщательно восстановленным общим воспоминанием.
Иначе говоря, прошлого, как и будущего, не существует: эти понятия абстрактны. Будущее – это возможная модель того мира, в котором мы хотели бы жить. В отличие от него прошлое уже случилось, однако в нашем сознании оно также смоделировано и отредактировано. Наши воспоминания – это не точные записи случившегося, а реконструкции, дополненные малыми и большими несуществующими деталями.
Память не состоит из выдумок, но предполагает процесс некоторой художественной обработки.
Отметив неустойчивость и постоянное обновление памяти, некоторые исследователи решили, что это в принципе несовершенный механизм. Однако, как замечает психолог Джером Брунер, память может «служить многим господам, помимо правды». Если бы цель существования памяти заключалась в том, чтобы хранить максимально точные записи о прошлом, то она явно могла бы считаться безнадежно испорченной; однако дело в другом. Смысл памяти состоит в том, чтобы улучшить нашу жизнь; ее пластичность может быть полезна. Скорее всего, ее несовершенства были задуманы изначально.
Как пишут психологи Кэрол Таврис и Элиот Аронсон, память похожа на «неблагонадежного, эгоистичного историка. <…> Воспоминания зачастую сокращаются и получают новую форму благодаря внешнему влиянию, которое сглаживает углы событий прошлого, смягчает вину и искажает детали». Получается, что в память о прошлом прокрадываются лишь те ошибки, которые позволяют нам продолжать поддерживать образ главных героев собственной жизни.
Даже самые отвратительные люди зачастую не знают, что они так ужасны. Гитлер, например, считал себя смелым рыцарем, который уничтожит зло и приведет человечество к тысячелетнему раю на земле. То, что Стивен Кинг пишет об отрицательной героине своего романа «Мизери», применимо ко всем злодеям: «Энни Уилкс, которая держит в заключении Пола Шелдона, выглядит психопаткой, однако самой себе она кажется полностью разумной и адекватной; она считает себя находящейся в тяжелом положении женщиной, которая пытается выжить во враждебном мире». Результаты исследований доказывают, что, совершив ошибку (и нарушив обещание, и совершив убийство), обычные люди чаще всего облекают это событие в такую форму, которая преуменьшает или совсем отрицает его негативное значение. Самооправдание обладает такой силой, что Стивен Пинкер назвал его «Великим Лицемерием».
Рис. 47. Яркий пример самооправдания. Джон Гейси, осужденный за изнасилование и убийство трех мальчиков, говорил: «Я вижу себя больше в роли жертвы, чем преступника. Меня обманывали с самого детства». Он жаловался, что СМИ изображают его в негативном свете
Необходимость представлять себя героями эпических поэм собственного сочинения деформирует наше самоощущение. В конце концов, быть положительным героем вовсе не легко; обычно они молоды, привлекательны, умны и храбры, что для большинства из нас остается недостижимым идеалом. У них интересные жизни, полные драм и конфликтов; разве это похоже на наше существование? Средний американец занимается скучной работой, а после того, поедая жареную свинину под соусом, смотрит на тех самых героев, ведущих свои захватывающие жизни на телеэкране.
Тем не менее где-то внутри нам хочется быть похожими на героев наших любимых историй. Это сознательный самообман насчет того, кто мы и что мы делаем. Бывало ли так, что вы видели свою фотографию и были шокированы разницей между своим представлением о собственной внешности и тем, насколько полным, вялым, морщинистым или костлявым вы выглядите на изображении? Многие не понимают, почему на фотографиях они настолько непривлекательны. Возможно, фотографии как-то искажают нашу внешность, но в первую очередь дело в том, что мы привыкли позировать перед зеркалом: мы втягиваем щеки и поднимаем брови, чтобы сгладить морщинки и мешки под глазами, то есть изображаем лучшую версию себя. Зеркало должно показать нам ложь, которую мы хотим видеть; это хорошая метафора для того, чтобы описать нашу жизнь в целом.
Рис. 48. Зеркало должно показать нам ложь, которую мы хотим видеть
Когда людей просят описать себя, они перечисляют очень много положительных качеств и мало (если вообще делают это) отрицательных. Например, в книге психолога Томаса Гиловича «Откуда мы знаем о том, чего нет» (How We Know What Isn’t So) говорится, что в результате опроса миллиона старшеклассников выяснилось следующее: «70 % думали, что они превосходят других по лидерским качествам; только 2 % оценивали себя как не имеющих способностей к лидерству. Практически все студенты полагали, что отлично справляются с общением с другими людьми; 60 % думали, что относятся к 10 % лучших в этом отношении, а четверть – что делают это лучше всех остальных!». Очевидно, что такая самооценка расходилась с реальностью: четверть опрошенных не может составлять один-единственный процент самых лучших.
Мы не можем списывать подобные факты исключительно на присущую молодежи самоуверенность; это характерно для всех. Например, 90 % людей оценивают себя как отлично справляющихся с вождением автомобиля; 94 % преподавателей в университетах считают, что они гораздо успешнее своих коллег (честно говоря, я удивлен такой небольшой цифре). Студенты в основном верят, что они с большей вероятностью, чем их сокурсники, окажутся в списке лучших учащихся, найдут высокооплачиваемую и интересную работу, выиграют какие-либо награды и воспитают прекрасных талантливых детей. Им также кажется, что они навряд ли потеряют работу, разведутся, неправильно себя поведут, заболеют раком, впадут в депрессию или будут госпитализированы с инфарктом.
Психологи дали этому явлению название «эффект Лейк-Уобегона»: когда дело доходит до оценки каких-нибудь положительных качеств, нам кажется, что мы превосходим окружающих. Большинство людей думает, что их оценка собственных достоинств абсолютно объективна и «эффект Лейк-Уобегона» применим ко всем, кроме них самих. (Давайте начистоту, вы сами наверняка так считаете?) Когда же нужно оценить наши недостатки, мы начинаем преуменьшать. Неловок в спортивных играх? Да ладно, спорт никому не нужен. Тогда что нужно? То, в чем ты хорош. Хотя большинство из нас готово сознаться, что мы не гении с внешностью кинозвезд, лишь немногие признают, что могут обладать весьма средним интеллектом, общительностью или привлекательностью.
Дело не в том, что мы отчаянные оптимисты, хотя люди и описывают себя в гораздо более положительном ключе, чем их близкие и друзья. Мы хотим видеть себя героями; каждый немного актер, исполняющий главную роль в драме своей жизни. Сохраняя присущую юности впечатлительность, мы продолжаем думать, что с возрастом становимся только лучше. Психолог Корделия Файн называет это «фарсом» и «приятной выдумкой».
Привычка к самовосхвалению зарождается довольно рано. Маленькие дети уверены в своем превосходстве; так, когда моей дочери Аннабель было три года, она решила, что она очень быстро бегает. Насколько быстро? Быстрее, чем ее папа, и, уж конечно, быстрее, чем старшая сестра.
Мы втроем часто бегали через весь сад. Аннабель всегда прибегала второй; она прорывалась вперед, когда я делал вид, что споткнулся у самого финиша. Абигаль же, которой было уже шесть лет, никогда не сдавалась. Длинноногая, она опережала сестру на несколько десятков метров. Тем не менее, сколько бы поражений ни терпела Аннабель, она никогда не переставала считать себя самой быстрой девочкой на свете.
После того как Аннабель проиграла раз десять, я спросил ее: «Кто быстрее, ты или твоя сестра?» Ее ответ был неизменно полон гордости и уверенности в себе: «Я!» Тогда я спросил: «А кто быстрее, ты или гепард?» Аннабель смотрела телепередачи про дикую природу и знала, что гепарды очень быстрые; но она также знала про свои сверхъестественные способности. Она ответила чуть менее уверенно: «Я?»
Немного по-другому чувствуют себя люди в депрессии. У них нет вышеупомянутых иллюзий, и они гораздо более трезво оценивают свои способности. Они с ужасающей четкостью видят, что не представляют из себя ничего особенного. Согласно мнению психолога Шейли Тейлор, здоровое сознание поддерживает себя созданием здоровой лжи; если этого не происходит, что-то нарушено. Почему? Как пишет философ Уильям Хирштейн, эти иллюзии уберегают нас от страданий:
Правда печальна. Мы все умрем, скорее всего, после продолжительной болезни; умрут наши друзья; мы все – лишь крошечные точки на небольшой планете. Возможно, со временем появляется необходимость в <…> самообмане, который нужен для подавления депрессивного настроения и его последствий. Человек должен отрицать собственную конечность и незначительность. Иногда, чтобы встать с постели, требуется определенная смелость.
Интересно, что даже в эпоху антидепрессантов один из наиболее распространенных способов борьбы с депрессией – это обращение к психотерапевту. Как считает психолог Мишель Кроссли, истоки депрессии часто кроются в «бессвязности жизни», «неадекватном восприятии последовательности случившихся с человеком событий» или «неверном развитии жизненного сюжета». Психотерапия помогает вернуть историю жизни в нужное русло или выбрать тот вариант сюжета, с которым будет комфортно жить. Это работает. Согласно недавнему обзору, вышедшему в American Psychologist, встречи с психотерапевтом помогают так же хорошо (или даже лучше), как и антидепрессанты или когнитивно-поведенческая терапия. Психотерапевт помогает «отредактировать сюжет» и дает возможность еще раз сыграть главную роль; возможно, в сценарии будут недостатки и боль, однако это в любом случае означает движение к свету.
Все проведенные исследования показывают, что мы стали настоящими мастерами по части сторителлинга – создания удивительных историй, своих фантазий. Воспоминания оказывают на нас меньшее влияние, чем нам кажется, к тому же они постоянно изменяются под воздействием наших желаний и надежд. Мы проживаем свою уникальную историю, которая меняется и развивается, редактируется, переписывается и украшается. Мы сами – истории, похожие на правду, но правдой не являющиеся.