Книга: Как сторителлинг сделал нас людьми
Назад: Предисловие
Дальше: 2. Тайна воображения

1. Волшебство повествования

Господи! Когда Ты продаешь человеку книгу, Ты продаешь ему не просто триста сорок граммов бумаги, чернил и клея, но целую жизнь. Любовь, дружба, юмор и ночное путешествие на кораблях – все заключено в книге; разумеется, если она настоящая.

Кристофер Морли. Парнас на колесах (Parnassus on Wheels)


Человеческая жизнь так переплетена с выдуманными историями, что мы практически перестали чувствовать их странную и завораживающую силу. Чтобы начать свое путешествие, нам следует избавиться от той тесной связи с ними, что не позволяет нам замечать их необыкновенность. Просто раскройте сборник сказок – подойдут практически любые – и обратите внимание на свои ощущения. «В сердце моря» Натаниэля Филбрика, например, вовсе не художественное произведение, но от этого оно не перестает быть историей, к тому же совершенно удивительной. Филбрик рассказывает о происшествии, которое вдохновило Германа Мелвилла на создание «Моби Дика», – потоплении китобойного судна «Эссекс» огромным разъяренным кашалотом.

К тому, чтобы прочесть «В сердце моря», нужно подготовиться. Перо Филбрика порхает как палочка старого волшебника; от этого у читателей глаза лезут на лоб и складывается ощущение, что их протащили через время и пространство. Чтобы сопротивляться такому, нужно сконцентрироваться. Не теряйте ощущения собственного кресла, шума машин за окном или веса самой книги.



Рис. 2. А. Бёрнэм Шут. Иллюстрация к «Моби Дику» (1851)





Первая страница. 1821 год. Китобой «Дофин» отходит от южноамериканского побережья. Нантакетские китоловы напряженно выглядывают фонтанирующие струи пара, которые выдали бы их жертву. Капитан «Дофина» Зимри Коффин замечает небольшую лодку, покачивающуюся на горизонте. Он приказывает рулевому подойти к ней с подветренной стороны. Филбрик пишет:

Под чутким руководством Коффина рулевой подвел корабль к неуправляемому судну так близко, как это только было возможно. И хотя они быстро проскочили мимо, те краткие секунды, в которые им удалось заглянуть на борт лодки, запомнились им до конца жизни.

Сперва они увидели кости, человеческие кости, усыпавшие банку и доски настила, будто вельбот служил логовом свирепому чудовищу, пожирающему людей. Потом они заметили двух человек, скорчившихся в противоположных концах лодки. Их кожа была покрыта язвами, глаза выпирали из глазных впадин, бороды затвердели от соли и крови. Они высасывали мозг из костей своих мертвых товарищей .

Ну и где вы? Всё еще в своем кресле, ощущаете боль в спине и слышите шум машин, видите чернила, которыми напечатана книга? Боковое зрение захватывает ваши пальцы на полях страницы, узоры на ковре? Или Филбрик вас все-таки околдовал и вы видите мокрые губы, обсасывающие человеческие кости? Эти бороды, полные морской соли? Кровавую пену, хлюпающую на дне лодки?

Честно говоря, я задал вам неразрешимую задачу. Человеческое сознание не в состоянии сопротивляться фантазии. Не важно, насколько мы сосредоточенны и упорны в своей решимости не обращать на нее внимания – мы просто не можем преодолеть притяжение других миров.

Согласно известному изречению поэта Сэмюэла Тейлора Колриджа, у читателя книги – любой книги – нужно вызвать «готовность к временному отказу от недоверия». По мнению Колриджа, читатель размышляет следующим образом: «Ну да, я знаю, что история про Старого Морехода – сплошные выдумки. Но, чтобы получить от нее удовольствие, мне стоит убавить скептицизм и на какое-то время представить, что Мореход реален. Ну ладно. Готово!»

Но, как мы видим на примере Филбрика, готовность имеет тут не очень большое значение. Мы сталкиваемся с рассказчиком, который произносит магическую формулу (например, «Жили-были…») и завладевает нашим вниманием. Мы практически ничего не можем с этим сделать, разве что резко захлопнуть книгу; но и после этого нас будет преследовать образ голодного человека, буквально пытающегося высосать жизнь из костей своего товарища.

Кровавая пена, спросите вы? Ладно, я соврал; я пытался сделать этот эпизод еще более ярким и полным грубых животных инстинктов. Но заметьте, что во время чтения «В сердце моря» и вы сами – точнее, ваше сознание – изобрели удивительное количество домыслов. Разница между нами только в том, что ваша ложь не оказалась напечатанной.

Когда вы читаете Филбрика, то словно бы видите все, о чем идет речь. Скажите мне, как выглядит капитан Коффин? Стар он или молод? Носит треуголку или шляпу с мягкими полями? Какого цвета его китель? Какая у него борода? Сколько людей на палубе «Дофина»? Сколько на нем парусов? Хороша ли погода? Высоки ли волны? В какие лохмотья одеты потерпевшие кораблекрушение людоеды, если на них вообще есть одежда?

Писатели ведут себя подобно красящему забор Тому Сойеру: задача воображения практически полностью лежит на самих читателях. Чтение часто считают пассивным занятием, как будто мы просто усаживаемся поудобнее и позволяем писателям радостно насвистывать нам что-то в ухо. Но это неправда. Переживающий историю мозг буквально вскипает от напряженной работы.

Писатели иногда сравнивают свой труд с живописью. Одно слово – один мазок. Слово за словом, одно касание холста за другим создаются столь же глубокие и живые, как и в реальности, образы. Но пристальное рассмотрение текста Филбрика покажет, что писатели используют обычный карандаш. Филбрик создает набросок и намекает, как можно наполнить его цветом, а все цвета, штриховки и текстуры добавляет сознание читателя.

Эти немалые творческие усилия продолжаются на протяжении всего того времени, что мы читаем. В книге может встретиться «интересный» персонаж с «жестокими глазами» и «острыми, словно лезвия» скулами, и из этих небольших подсказок мы составим образ человека не только с такими глазами (светлыми или темными?) и щеками (бледными или румяными?), но и определенными носом и ртом. В «Войне и мире» говорится о хорошенькой «маленькой княгине» Лизе Болконской, «короткая верхняя губка» которой мило приоткрывала ее зубы; но в моем сознании княгиня предстает с живостью, намного превосходящей подробность описания Толстого.

Когда юного Петю убивают в бою, капитан Денисов испытывает сильную скорбь. Откуда я знаю? Толстой такого не говорит и не показывает мне слез капитана. Все, что я вижу как читатель, ограничивается отходящим от остывающего тела Пети Денисовым, который хватается за плетень.

Впрочем, автор не наделен абсолютной властью формировать наш читательский опыт. Он направляет нас на путь воображения, но не определяет его. Фильм начинается с создания сценария, но в жизнь его претворяет только режиссер. Так происходит с любой историей. Писатель находит слова, но они инертны и требуют катализатора – читательского воображения.

Затерявшиеся в Нетландии

Очевидно, что маленькие дети созданы из фантазий. На момент написания этой книги моим дочерям семь и четыре, и их жизни насквозь пропитаны воображением. Каждый их день – это счастливое путешествие по Нетландии. Они наслаждаются, читая книги и смотря мультфильмы, играя в дочки-матери, принцев и принцесс, героев и злодеев. Для моих девочек истории необходимы практически так же, как пища и любовь. Запретить Нетландию было бы насилием по отношению к ним.

В этом отношении мои дочери не уникальны. Дети по всему миру наслаждаются выдумками и сами начинают выдумывать уже в возрасте двух-трех лет. Фантазии находятся в самом центре их жизни и фактически определяют ее. Что делают маленькие дети? В основном придумывают.

Со взрослыми, разумеется, все по-другому. Нам нужно работать, и мы не можем играть весь день напролет. В пьесе Джеймса Барри «Питер Пэн» дети семьи Дарлинг путешествуют в Нетландию, но некоторое время спустя начинают скучать по дому и возвращаются в реальный мир. Пьеса намекает, что им придется повзрослеть, а взросление означает необходимость покинуть выдуманный мир, называющийся Нетландией.

Но Питер Пэн остается в Нетландии, потому что он никогда не повзрослеет. Мы все немного больше похожи на Питера, чем нам кажется; мы покидаем ясли и забываем об игрушечных тележках и кукольных нарядах, но никогда не перестаем играть. Меняется лишь способ. Романы, сны, фильмы и мечты – это провинции Нетландии.

Одна из загадок, с которыми читатель столкнется в этой книге, касается даже не столько существования фантазий (что несколько странно), сколько места, которое они занимают. Роль фантазий в человеческой жизни простирается далеко за рамки просто романов или фильмов. Фантазирование и подобные ему занятия – главное, что у нас есть. В отличие от других занятий, за которыми можно провести свободное время, фантазированием занимаются абсолютно все. Человек занимается этим в любых условиях, даже во время войны. Вы, наверное, подозреваете, что я преувеличиваю факты в силу своего интереса к ним – может быть. Но давайте обратимся к цифрам.

Даже в век всеобщего волнения за судьбу книг их издание остается важным делом. Художественную литературу для юношества и взрослых покупают намного чаще, чем научные труды; язык некоторых ее соперников начинает становиться похожим на ее собственный. Так, появившаяся в 60-х техника «нового журнализма», заметно повлиявшая на многие нехудожественные жанры, использовала беллетристические приемы для изложения совершенно реальных историй. Мы любим биографии отчасти по тем же причинам, по которым нам нравятся романы: в них есть подробные описания главных героев и рассказы о перипетиях их жизни. Наконец, мемуары, самый популярный тип биографий, довольно часто вольно обходятся с фактами ради достижения художественного эффекта.

Прискорбно то, что, хотя более половины американцев продолжает читать художественную литературу, мы все равно читаем мало. Согласно опросу, проведенному в 2009 году Бюро трудовой статистики США, средний американец читает немногим больше двадцати минут в день, причем эти данные учитывают все виды изданий – от романов до газет.





Рис. 3. Бумагу вытеснили экраны





Мы читаем меньше, чем прежде, но не оттого, что отказались от художественной литературы. Просто бумагу вытеснили экраны, и теперь на протяжении долгих часов мы следим за развитием историй именно на них. Согласно ряду различных исследований, средний американец смотрит телевизор несколько часов в день. К моменту, когда американские дети достигнут взрослого возраста, большая часть их жизни будет проведена перед телевизором– он займет даже больше времени, чем школа. Разумеется, на эту долю не приходятся посещения кинотеатров и просмотры DVD. В общей сложности американец проводит перед экранами телевизора и кино примерно 900 часов в год. Это пять часов в день.

Разумеется, не все время просмотра телевизора посвящено комедиям, драмам и триллерам. Люди смотрят новости, документальные фильмы, спортивные программы и передачи смешанного типа, или реалити-шоу, которые точно не являются научными, но не могут считаться художественными. Так или иначе, практически все время, проведенное перед экраном, посвящено выдумкам и фантазиям, и телевидение продолжает привносить их в нашу жизнь.

А еще есть музыка. Музыковед и нейробиолог Дэниел Левитин считает, что мы проводим за прослушиванием музыки пять часов в день. Это звучит невероятно, однако Левитин включает в свои расчеты буквально все: фоновую музыку в общественных местах, мелодии из кинофильмов и рекламы – словом, вообще все, что мы слышим через свои крохотные наушники. Конечно, не любая музыка связана со сторителлингом. Существуют симфонии и фуги, а также удивительные гаммы, комбинирующие звон китайских колокольчиков и заячьи визги, – но самая популярная музыка рассказывает истории о персонажах, пытающихся добиться желаемого, обычно о девушке или парне. Исполнители, гитаристы и барабанщики изменяют размер и ритм, но это не меняет того факта, что певец рассказывает нам о чем-то – он всего лишь маскирует это.

Теперь мы знаем об историях, которые рассказывает искусство. Но как же насчет тех, которые мы создаем сами? Пик нашего творчества приходится на ночь. Когда мы спим, наш мозг безудержно, ярко и долго мечтает; во снах сознание меняется, но не гаснет. Нам просто трудно запомнить приключения, через которые мы проходим; у разных людей эта способность может отличаться, но научные исследования показали, что практически все видят сны. В них наш мозг, совсем как неверный супруг, проживает совершенно иную жизнь, скрытую от сознания бодрствующего человека.

Какое-то время назад ученые были уверены, что люди видят сны только в период «быстрого» сна. Если бы это было правдой, то люди проводили бы около двух часов за ночь – и шесть лет за жизнь, – создавая настоящие фильмы прямо у себя в голове. Удивительно, что даже уставшие за день люди способны творить по ночам. Еще более удивительно, что на сегодняшний момент известно об отсутствии зависимости между циклами сна и яркостью снов; некоторые ученые полагают, что мы видим сны всю ночь напролет.

Мы не перестаем творить, когда открываем глаза. Большая – может быть, даже наибольшая – часть нашего бодрствования связана с фантазиями. Это сложно исследовать с научной точки зрения, но если вы прислушаетесь к потоку собственного сознания, то поймете, что оно находится в рабочем состоянии практически по умолчанию. Мы мечтаем, когда ведем автомобиль, гуляем, готовим обед, одеваемся утром или смотрим в одну точку, сидя в своем рабочем кабинете. Словом, всякий раз, когда мозг не занят требующим сосредоточенности заданием вроде написания подобного этому текста или проведения сложных вычислений, он без устали путешествует по несуществующим мирам.

Научные исследования, проводившиеся с использованием специальных сигнальных устройств и журналов учета, показали, что среднестатистическая греза длится около 14 секунд, а в день число таких грез может доходить до двух тысяч. Иными словами, половина того времени, что мы бодрствуем, – треть нашей жизни, – занята сторителлингом. Мы думаем о прошлом: о том, что нам следовало бы сказать или сделать, обо всех своих победах и поражениях. Мы думаем о насущном, например решаем, как лучше справиться с конфликтом на работе. Еще интенсивнее мы фантазируем, создавая собственные истории. В своей голове мы снимаем и кино со счастливым концом, в котором исполняются все – тщеславные, злые, грязные – наши желания, и фильмы ужасов, повествующие о наших худших страхах.

Некоторые издеваются над такими Уолтерами Митти, считая строительство воздушных замков абсолютно бесполезным занятием. Однако воображение – это сильнейший инструмент нашего сознания. В то время как наши тела заперты в конкретном «здесь и сейчас», наши мысли свободно путешествуют по времени и пространству. Люди, словно могущественные волшебники, могут видеть будущее – правда, не ясное и четкое, а окутанное дымкой неопределенности.

Вам интересно, что будет, если вы уступите своему отчаянному желанию ударить начальника между ног? Освободите свое воображение, и вы перенесетесь в будущее. Вы увидите самоуверенное лицо начальника. Услышите звук, с которым ваша нога пролетит по воздуху. Почувствуете прикосновение – сначала свободное, затем жесткое. Это представление убедит вас, что в таком случае начальник захочет дать сдачи, а затем уволить вас (или вызвать полицию), поэтому вы, скорее всего, укротите свой темперамент и продолжите ворчать про себя.

Наша связь с историями простирается далеко за пределы грез и фантазий, песен, книг и фильмов; их влиянию поддается гораздо большая часть нашей жизни, чем мы думаем.

Выдумка? Почти

Профессиональный рестлинг больше похож на любительский театр, чем на спорт. Заранее подготовленное представление разворачивает перед нами целую историю со своими героями и злодеями: важными богачами, простыми парнями, зловредными коммунистами и женоподобными нарциссами. Оно – со всем своим грохотом и явной игрой на публику – полностью воссоздает впечатление от оперы; нас захватывает то, как борцы имитируют насилие друг над другом. Каждый захват, каждое движение – часть дешевой мелодрамы о соблазнении чужих жен, изменах друзьям и о том, кто по-настоящему предан Америке, а кто притворяется.

Похожим правилам подчиняются и настоящие единоборства. Организаторы боксерских соревнований давно поняли, что ключевое правило привлечения зрителей (и денег) заключено в личностях и историях участников. Реклама боя должна объяснить, почему эти люди собираются выступить друг против друга. Возбуждение, в которое борцы приходят на ринге, тоже, по сути, выдумано; за его пределами они могут дружить, однако во время схватки стараются изобразить жгучую ненависть. Без предыстории бой будет скучным вне зависимости от того, насколько яростно дерутся выступающие; по этой же причине ключевая сцена фильма не будет интересна тому, кто не видел всех логически подводящих к ней эпизодов.





Рис. 4. Винс Макмэн, генеральный директор WWE (World Wrestling Enterta inment), крупнейшей в мире федерации рестлинга. Занимаясь созданием нового образа для рестлинга как «спортивного развлечения», Макмэн отказался от принципиальной для этой сферы неготовности признавать искусственность насилия на ринге. По его словам, каждый сезон соревнований похож на серию романов, завершающихся ежегодной феерией «Рестлмании». В документальном фильме Бэрри Блауштейна «Вне циновки» Макмэна просят описать деятельность федерации. Он ухмыляется и отвечает: «Мы развлекаем зрителя»





Рестлинг – это чистейшая выдумка, но это только усиливает наше впечатление от спортивной трансляции, когда ведущий, умелый рассказчик, пытается довести зрителя до максимального возбуждения. Передачи об Олимпийских играх полны приторных инсценировок об усилиях и тренировках атлетов. К моменту стартового выстрела мы уже болеем за спортсменов как за участников настоящей битвы – и мы способны острее чувствовать наслаждение победой или горечь поражения. Недавняя статья Кэти Бейкер в New York Times Magazine говорит примерно о том же: количество женщин, просматривающих спортивные шоу, увеличилось, поскольку журналисты научились подавать соревнования как «межличностную драму». Для женщин, доказывает Бейкер, суть происходящего в НФЛ перекликается с кратким описанием сериала «Анатомия страсти»: «персонажи, их истории, соревнования и разбитые сердца». (Я не уверен насчет разницы между полами. Радио ESPN явно ориентировано на мужчин, но на этой частоте довольно мало сообщений о спортивных событиях, а в основном ведутся язвительные обсуждения самих спортсменов. Леброн Джеймс что, пытается кинуть Cleveland? Может быть, «Биг Бен» Ротлисбергер – сексуальный маньяк? Останется ли Бретт Фарв вдали от дел и не были ли фотографии его гениталий обычной подставой?)

Сторителлинг – всё для телевизионного спорта. Masters 2015 года был первым большим турниром Тайгера Вудса после громкого и долгого семейного скандала. Даже противники гольфа не хотели пропустить очередной эпизод из жизни известного гольфиста: сможет ли падший титан вернуться на прежние позиции или будет справедливо наказан провалом? Намеки комментаторов сосредоточились на сопернике Вудса, Филе Микелсоне, мать и жена которого в то время боролись с раком. Повествование об игре строилось таким образом, что каждый патт или дальний удар оказывались чрезвычайно важными – всякий раз из-за этих событий в жизни спортсменов.

Выиграл Микелсон. Гордо вышагивая от восемнадцатой лунки, он приблизился к страдающей раком жене и обнял ее. В кадре было видно, как по щеке победителя скатилась одинокая слеза. Красивого конца для истории не получилось; зрителю показали слишком много.

Такие сериалы, как «Закон и порядок» или «Преемник», следуют своим сюжетным линиям, но при этом они буквально напичканы паузами, содержащими новые истории длиной в полминуты; по мнению социологов, телевизионная реклама представляет собой вариант «вымышленных медиа».

Реклама редко просто сообщает о качестве моющего средства; она показывает его эффективность, параллельно рассказывая историю о загруженной делами маме, измазавшихся в грязи детях и настоящем чуде, происходящем в стиральной машине. Нас заставляют покупать сигнализации для дома, демонстрируя нам успешное спасение беспомощных женщин и детей от ворвавшихся на порог грабителей. Ювелирные магазины убеждают мужчин приобретать маленькие блестящие камушки с помощью обворожительных красавиц, любезно уточняющих цену женской любви: она составляет двухмесячную зарплату. Иногда реклама показывает одного и того же персонажа в разных ситуациях (например, пещерного человека в видео страховой компании Geico или йети в роликах, рекламирующих снеки Jack Link’s Beef Jerky). В последнем примере, кстати, вообще ничего не говорят о самом продукте; нам просто показывают наслаждающихся кусочками вяленой говядины людей, которые имели неосторожность зло пошутить над йети – и получили по заслугам.

Можно сказать, что люди созданы для воображения и фантазия пронизывает буквально все сферы жизни. Археологи раскапывают камни и кости и с их помощью восстанавливают прошлое; они тоже в некотором роде рассказывают истории. Есть мнение, что школьные учебники содержат такие ошибки и искажения фактов, из-за которых исторические события вроде открытия Америки становятся похожими больше на мифы. Мир бизнеса заставляет своих работников становиться умелыми рассказчиками: без овладения искусством сторителлинга они не сумеют привлечь внимание к продукту и заинтересовать покупателей. Политические журналисты представляют выборы как соревнование не только между харизматичными личностями, но и между их видением прошлого и будущего страны. Суд – это тоже повествование, сосредоточенное вокруг обвиняемого.

Недавняя статья в The New Yorker как раз подробно разбирает роль историй в суде. Автор, Джанет Малькольм, описывает сенсационное дело: женщине и ее любовнику было предъявлено обвинение в убийстве ее мужа. По словам Малькольм, государственный обвинитель Брэд Левенталь начал свое выступление «в стиле старомодного триллера»:

Это было яркое, солнечное осеннее утро, и этим утром молодой человек, молодой ортодонт Даниэль Малаков шел по Шестьдесят четвертой улице Форест-Хиллс со своей четырехлетней дочкой Мишель. Это совсем недалеко от того места, где мы сейчас находимся. Когда Даниэль стоял в паре шагов от входа на детскую площадку «Аннандейл» – в паре шагов от собственной дочери, – внезапно появился обвиняемый, Михаил Маллаев. В его руке был заряженный пистолет.

Левенталь выиграл, поскольку смог создать лучшую историю из запутанного клубка фактов, чем его оппонент, не бывший столь же одаренным рассказчиком.

Статья Малькольм в The New Yorker – это пример сторителлинг журналистики, во многом опирающейся на сторителлинг; наличие историй, в числе других причин, и делает журналистику «хорошей». Малькольм не беспристрастна. Она создает из хаоса событий, связанных с убийством и последующим судом, захватывающий читателя рассказ длиной в страницу. Посмотрите, как она вводит Левенталя: «Брэд Левенталь – исключительный судебный юрист. Это невысокий, полный мужчина с усами, стремительно перемещающийся по комнате. Он обладает удивительно высоким, практически женским, голосом, который в минуты особого напряжения достигает фальцета и напоминает звук воспроизведенной на двойной скорости пластинки».

Лучше всего человек фантазирует, когда дело касается его самого. Ученые выяснили, что мы меняем даже собственные воспоминания. Социологи считают, что разговоры с друзьями – это обмен чистейшими выдумками. Мы спрашиваем «Как ты?» или «Что нового?» за чашкой кофе или пинтой пива и начинаем обмениваться имеющими мало общего с реальными событиями историями, а каждый семейный вечер превращается в маленькие комедийные и трагические постановки о том, что случилось за день.







Великолепные истории лежат в основе всех религий. Из историй получаются анекдоты и городские легенды о том, как компания кого-то недосчиталась после отвязной вечеринки в Лас-Вегасе. А ведь еще есть выступления комиков и удивительные миры компьютерных игр, позволяющие игроку легко представить себя на месте любого персонажа! Наконец, кто из нас не документирует свою жизнь хотя бы в одной социальной сети?

Я еще вернусь к многочисленным формам выдумок, с которыми сталкивается каждый из нас. Думаю, что сейчас вы поняли, насколько сильна человеческая потребность во всем этом. Мы буквально окутаны фантазией во всех ее проявлениях.

Остается один вопрос: почему?

Фантазеры

Давайте поставим собственный эксперимент, чтобы понять, насколько сложен этот вопрос. Попробуйте перенестись в доисторические времена. Вообразите, что где-то на просторах нынешней Африки бок о бок друг с другом существуют два племени. Они соревнуются за обладание одними и теми же ресурсами; таким образом, одно из них постепенно вымрет, а второе населит землю. Одно племя – Практики, а другое – Фантазеры, и они равны во всем, кроме того, о чем говорят их названия.

Большинство действий Фантазеров имеет вполне заметное значение для их выживания. Они работают, охотятся и занимаются собирательством. Они ищут себе партнерш и ревниво охраняют их. Они заключают союзы и продвигаются вверх по иерархической лестнице. Как и у большинства подобных племен, у них остается множество свободного времени, которое они тратят на отдых, сплетни и рассказы, – рассказы, которые всех увлекают и радуют.

Как и Фантазеры, Практики стремятся насытиться, завоевать самок и вырастить детей. Но в то время как те возвращаются к своей стоянке и начинают сочинять небылицы, племя Практиков продолжает трудиться. Они дольше охотятся, больше собирают и настойчивее ухаживают за противоположным полом. Наконец, когда заканчиваются все силы, Практики не теряют время на россказни; они засыпают, чтобы восстановить энергию для новых свершений.





Рис. 6. Семья бушменов, Намибия





Мы знаем, чем все закончилось. Выжили Фантазеры – то есть мы. Если те трудившиеся без устали люди когда-то и существовали, от них не осталось и следа. Но разве не были бы многие из нас уверены, что Практики победят легкомысленных соперников, не знай мы окончания этой истории?

В том, что они этого не сделали, и кроется главная тайна воображения.

Назад: Предисловие
Дальше: 2. Тайна воображения