Глава 13

Покушение на жизнь нью-йоркского полисмена — рискованное развлечение, которое можно сравнить разве что с попыткой загасить сигарету о дремлющую анаконду. Тронь кого-нибудь из копов и можешь не сомневаться, что против тебя встанут, как один, все лучшие силы городской полиции. Их рвение будет отнюдь не показным, а ярость непритворной. Стражи порядка никогда не прощают нападение на своего коллегу.

Если бы террористы ограничились только Кабаковым, реакция властей свелась бы в основном к традиционной форме: шумиха в газетах, грозные заявления министерства юстиции и пресс-конференция, на которой мэр города и начальник полиции пообещали бы приложить все возможные усилия для розыска преступников. А на практике несколько агентов, и без того обремененных грудой нераскрытых дел, получили бы дополнительное задание. Но игла, воткнутая в шею Джона Салливэна, в корне изменила ситуацию. Теперь каждый из тридцати тысяч полицейских во всех пяти районах Нью-Йорка готов был расшибиться в лепешку, лишь бы найти и наказать бандитов.

Невзирая на энергичные протесты Рэйчел, Кабаков очень скоро покинул больничную койку, установленную для него в гостевой комнате. Уже на следующий день он отправился в госпиталь навестить Салливэна. Тот видел террористку и к тому же, будучи детективом-профессионалом, мог составить ее портрет на фотороботе. Ярость, душившая Кабакова, была слишком сильна, чтобы спокойно отлеживаться и даром терять время.

Призвав на помощь в качестве консультантов охранника госпиталя и художника из полицейского управления, они с Салливэном быстро смонтировали портрет. Лицо на экране действительно весьма напоминало Далию Айад. В три часа дня, когда в полицейских участках заступила на дежурство очередная смена, каждый патрульный получил фотографию разыскиваемой. Этот же снимок был опубликован на второй странице дневного выпуска «Дейли Ньюс».

Полдюжины детективов из отдела идентификации вкупе с четырьмя сотрудниками иммиграционной службы тщательнейшим образом изучали картотеку арабов, проживающих в США. Но о связи между происшествием в госпитале и Дэвидом Кабаковым знали только высшие чины нью-йоркской полиции, несколько агентов ФБР, непосредственно занятых расследованием этого дела, да еще старшая медсестра Эмма Райан, которая умела держать язык за зубами.

Секретность соблюдалась по требованию вашингтонского начальства, опасавшегося возникновения паники и дипломатических осложнений. Быстрое обнаружение виновников казалось весьма проблематичным, а весть о террористах, безнаказанно разгуливающих по Нью-Йорку, вызовет бурю в прессе и только добавит трудностей. Поэтому полиция сообщила репортерам, что самозванка явилась в госпиталь, рассчитывая украсть хранившиеся там наркотики. Такая версия, хотя и не выглядела особо убедительной, все же позволяла отвязаться от газетчиков на два-три дня. Но этого было вполне достаточно: бурная жизнь гигантского города волей-неволей заставит средства массовой информации переключиться на другие события.

Далиа также возлагала немалые надежды на исцеляющее действие времени. Но ее держали в страхе не журналисты, а гнев Лэндера. Узнав об инциденте в госпитале и увидев фото в «Дейли Ньюс», американец пришел в бешенство, и был момент, когда она решила, что ей пришел конец. Но Лэндер не убил ее, а лишь запретил любые дальнейшие попытки устранить Кабакова. Побледневшая Далиа молча кивнула. Фазиль не вмешивался в разговор и с тех пор уже два дня почти не выходил из своей комнаты.

А для доктора Рэйчел Боумен потянулись удивительные дни, похожие на сон, — дни, когда в ее квартире выздоравливал раненый майор Моссад. Жилище Рэйчел всегда было опрятным и светлым, все здесь носило отпечаток педантичного, пожалуй, даже угнетающе неукоснительного порядка. И вдруг в этот стабильный, ухоженный мирок внезапно явился Кабаков — свирепый и окровавленный, словно ободранный кот после диких ночных драк на блестящей от дождя крыше. Казалось, будто с приходом Кабакова и Мошевского комнаты как-то съежились, а все вещи стали маленькими и хрупкими. К тому же оба израильтянина — крупные, массивные — двигались почти бесшумно. Последнее обстоятельство сперва обрадовало Рэйчел, но потом начало действовать ей на нервы. Так уж повелось, что в природе беззвучность и большие размеры — весьма зловещая комбинация; чаще всего они — верный признак смертельной угрозы.

Мошевский старался не докучать хозяйке, но приспособиться к ее вкусам так и не сумел. Несколько раз он совершенно неумышленно напугал Рэйчел до полусмерти, неожиданно возникая на кухне с подносом в руках. Тогда во избежание новых конфузов он стал покашливать, издалека оповещая о своем приближении. Но, кроме того, Мошевский разрывал ночную тишину громоподобным храпом. Это решило его участь. Не в силах терпеть круглосуточные невзгоды, Рэйчел выдворила Мошевского в соседнюю квартиру — тамошние жильцы были ее друзьями и, отправляясь в отпуск на Багамы, оставили ей ключи.

Кабаков послушно следовал всем требованиям и предписаниям Рэйчел; единственным случаем открытого неповиновения был его визит к Салливэну. В первые дни они почти не разговаривали — он казался угрюмым и подавленным, а Рэйчел считала излишним вторгаться в мысли своего пациента.

Шестидневная война не прошла бесследно для доктора Боумен, но перемены, происшедшие в ее характере, были скорее количественными, нежели качественными. Жизнь Рэйчел по-прежнему оставалась размеренной и, на посторонний взгляд, довольно однообразной. Она так и не вышла замуж — две ее помолвки закончились ничем, и она лишь смутно помнила тех немногих мужчин, с которыми встречалась в последующие годы. Людей, способных по-настоящему взволновать и увлечь ее, Рэйчел сознательно избегала. Поэтому теперь в памяти сохранились не лица и слова ее спутников, а только обеды в людных ресторанах да еще идиотские надписи, неизменно украшающие стандартные блюда, подаваемые в подобных заведениях.

Служебные обязанности превратились для Рэйчел в цель жизни, в главный козырь, позволяющий не утратить веру в себя. Помимо повседневной практики, у нее было много дополнительной добровольной работы. Она курировала выздоравливающих наркоманов, вела занятия с детьми с психическими отклонениями, помогала парализованным. В 1973 году, во время Октябрьской войны, Рэйчел каждый день по две смены ассистировала при операциях в нью-йоркском Синайском госпитале. Приобретенный там хирургический опыт мог оказаться очень полезным, доведись ей снова попасть в Израиль.

Она махнула рукой на попытки выглядеть моложе своих тридцати лет, отказалась от молодежного стиля в одежде и поведении и все больше входила в образ респектабельной еврейской матроны. «Блумингдейл», «Сакс», «Лорд энд Тейлор» постепенно сделались обычными целями ее субботних прогулок. Дома царил идеальный, раз и навсегда заведенный порядок, и Рэйчел платила непомерное жалованье приходящей прислуге, поскольку та научилась не только поддерживать чистоту, но и во всем следовать привычкам своей нанимательницы.

А теперь тут обосновался Кабаков. Он шлепал босиком из комнаты в комнату, даже не застегнув пижамы. Он шарил по книжным полкам, не переставая при этом грызть кусок салями. Взяв в руки какую-нибудь вещь, он никогда не клал ее на место; казалось, ему доставляет удовольствие вносить хаос и неряшливость в квартиру Рэйчел. Раздражало это несказанно.

Последствия его контузии уже не внушали Рэйчел особых тревог. Головокружения стали реже, а потом и вовсе прекратились. По мере того как он выздоравливал, их беседы становились все дольше и теплее, перерастая рамки безличных отношений между доктором и пациентом.

Кабакову нравилось общество Рэйчел. Разговаривая с ней, он чувствовал приятную необходимость шевелить мозгами, поскольку обсуждались вопросы, о которых он раньше почти не задумывался. Но ему нравилось и просто смотреть на нее — длинноногую, стремительную и очень миловидную. От природы Кабаков был довольно влюбчив, и профессиональное одиночество давалось ему нелегко. В конце концов Кабаков решился рассказать ей о своей миссии.

Выполнить это намерение оказалось не так-то просто — мешала многолетняя привычка скрывать мысли и обуздывать язык. Но все же здесь был особый случай. Ведь Рэйчел пришла к нему на помощь в трудную минуту, причем сделала это по собственной инициативе, не колеблясь и не задавая лишних вопросов. К тому же теперь она оказалась втянутой в дело; не исключено, что ей может грозить опасность, и лучше ей об этом знать. Кто-кто, а Кабаков не питал иллюзий по поводу истинных причин визита террористки в рентгеновскую лабораторию.

Его откровенность объяснялась не только сентиментальными побуждениями. Имелась и причина практического свойства: Рэйчел могла помочь советом. Не следовало пренебрегать ее ясным аналитическим умом. Возможно, в заговоре участвовал Абу Али, профессионал-психолог, и Рэйчел тоже психолог и психиатр. Среди террористов есть женщина, и Рэйчел — женщина. У нее прекрасная интуиция, она разбирается во всех нюансах человеческого поведения и к тому же, будучи американкой, может предвидеть ход мыслей своих соотечественников.

Кабаков умел перевоплощаться в араба и думать, как араб, но сумеет ли он думать и рассуждать по-американски? Да и есть ли вообще на свете какая-то специфически «американская» манера рассуждения? Личные впечатления Кабакова не подтверждали такую гипотезу; поступки и слова большинства людей в Штатах выглядели чертовски непоследовательными. Впрочем, это молодая страна и, возможно, со временем у них все-таки выработается собственный стиль.

Он говорил, а Рэйчел внимательно слушала, не переставая быстро и ловко перебинтовывать его обожженную ногу. Он рассказал о ячейке «Черного Сентября», которая скрывается в одном из северо-восточных штатов и готовит какой-то грандиозный теракт, раздобыв специально ради этого полтонны пластиковой взрывчатки. Он объяснил, что в интересах Израиля должен найти и остановить убийц. Потом, спохватившись. Кабаков торопливо добавил несколько слов о соображениях гуманности и общечеловеческой важности порученного ему дела.

Рэйчел давно уже закончила перевязку и теперь сидела на ковре, скрестив ноги и низко опустив голову. Кабаков говорил, обращаясь к пробору в ее блестящих темно-рыжих волосах. Изредка она поднимала глаза и что-нибудь уточняла, внимательно глядя ему в лицо.

Его удивила и обрадовала спокойная реакция Рэйчел — при всем уважении к ней Кабаков не ожидал, что она сохранит такую невозмутимость. Ведь, в сущности, он внес в эту опрятную квартиру пылающую головню, негасимое пламя ближневосточной войны. Но он был бы удивлен куда больше, узнав о чувстве, которое она испытала, слушая его рассказ: на нее снизошла не тревога, а огромное облегчение, радость врача, убедившегося, что больной действительно вне опасности.

Путаные и неопределенные ответы Кабакова на вопросы о том, что предшествовало взрыву и как он чувствовал себя в госпитале, его последующая замкнутость — все это мешало ей составить верное представление о серьезности полученной им черепной травмы и о возможных последствиях. А сейчас, спрашивая и слушая, она получала достоверную картину психического состояния пациента. Судя по всему, он был в полном порядке: не наблюдалось ни частичной амнезии, ни синдрома Корсакова, словом, ни одного из тех грозных признаков, которые свидетельствуют о необратимых нарушениях в головном мозге. Расспросы не вызывают раздражения, возбудимость нормальная, и эмоциональные реакции адекватны. В целом можно считать, что контузия на его психику не повлияла. Отрадно.

Довольная полученными результатами и сделанными выводами, Рэйчел отвлеклась от формы и сосредоточилась на содержании, на подробностях событий, излагаемых Кабаковым. Отныне он и Рэйчел были уже не пациентом и врачом, а равноправными партнерами и соратниками.

Кабаков завершил свой рассказ, назвав две проблемы, не отпускавшие его ни на миг уже несколько дней — кто этот американец и где террористы планируют нанести удар? Он умолк и тут же ощутил смутный стыд, как будто она увидела его плачущим.

— Сколько лет было Музи? — негромко спросила Рэйчел.

— Пятьдесят шесть.

— И его последние слова были: «Главный — американец»?

— Да, так он и сказал. — Кабаков не понимал, какую дополнительную информацию она собирается извлечь из этой детали.

— Хочешь услышать мое мнение?

Он кивнул.

— Я думаю, что ваш американец — мужчина старше двадцати пяти лет, белый, не еврей.

— Откуда вы знаете?

— Я не знаю, а предполагаю. Именно человека, описанного сейчас мной, скорее всего назовут просто «американцем». Вероятно, он не очень молод, иначе пожилой Музи воспринял бы его как «парня» или «мальчишку». А будь он евреем, латиноамериканцем, чернокожим или арабом, хотя и гражданином США, Музи сообщил бы об этом в первую очередь. В его глазах национальность наверняка определялась расой. Вы с ним говорили только по-английски?

— Да.

— Ну вот, видите. Если бы речь шла об американке, Музи сказал бы «женщина» или «американская женщина». В общем, слово «American», употребляемое в качестве существительного, в устах Музи могло обозначать только белого мужчину среднего возраста, к тому же не семита. Во всех других случаях «American» было бы прилагательным. Наверное, мои рассуждения кажутся вам чересчур академичными, но думаю, что я не ошибаюсь.

Восхищенный Кабаков связался с Корли и пересказал ему выводы Рэйчел.

— Что же, это сужает круг поисков примерно до сорока миллионов человек, — бодро заметил фэбээровец. — Ну, да ладно, хоть какая-то зацепка появилась, и то слава Богу.

Корли сообщил ему, что поиски лодки пока не принесли никаких результатов. Таможенники и нью-йоркская полиция уже проверили все верфи и пристани на Сити-Айленд, а их коллеги из Нассо и Суффолка тщательнейшим образом осмотрели каждую посудину на Лонг-Айленде. Полиция штата Нью-Джерси опросила всех судостроителей на побережье, агенты ФБР посетили лучших корабельных мастеров — таких, как легендарный Рибович, Трампи и Хаккинс. Не осталась без внимания ни одна верфь, но все было тщетно. Получить какую-либо информацию о беглой яхте не удавалось.

— Лодки-лодки-лодки... — задумчиво проговорила Рэйчел, узнав об этих безуспешных поисках.

Она занялась приготовлением обеда, а Кабаков, стоя у окна, смотрел невидящими глазами на залитый солнцем снег. Он упорно искал какую-нибудь параллель, которая позволила бы связать нынешнее дело с прежними. Самая верная параллель — сходство в технических деталях. Где и когда происходили подобные инциденты? Внезапно он вспомнил доклад — один из тысяч, прошедших через его руки за последние шесть лет. Там тоже упоминалось о бомбе, подложенной в холодильник, как и в доме Музи. Перед мысленным взором Кабакова возникла папка старого образца, прошитая по корешку. Значит, это случилось до 1972 года — позже в Моссад вообще отменили брошюровку документов, чтобы облегчить микрофильмирование... Потом разбуженная память преподнесла еще один сюрприз — он припомнил собственное творение, специальную инструкцию для коммандос, составленную несколько лет назад. В ней говорилось об установке и обезвреживании мин-ловушек и, в частности, о ртутных взрывателях. Впоследствии пришлось выпустить специальное приложение, после того как федаины пристрастились к дистанционным взрывателям и прочим электронным штучкам.

Но о чем конкретно шла речь в том старом докладе? Промучившись с полчаса, Кабаков изнемог в борьбе со склерозом и начал составлять текущее донесение в штаб-квартиру Моссад. Тут-то его и осенило.

Сирия, 1971 год. Агент израильской разведки погиб при взрыве дома в Дамаске. Заряд был, как удалось установить, не особенно крупный, но холодильник разнесло на куски. Совпадение или тот же почерк?

Кабаков набрал номер израильского консульства и продиктовал телеграмму.

— В Тель-Авиве сейчас только четыре часа утра, — заупрямился дежурный связист. Видимо, ему хотелось проявить самостоятельность.

— А во всем мире осталось всего двести зулусов, мой друг, — елейным тоном ответствовал Кабаков. — Интересный у нас разговор, правда? Но боюсь, что так мы долго его не закончим. Отправьте-ка лучше телеграмму.

Не обращая внимания на холодную декабрьскую морось, Мошевский долго и придирчиво выбирал такси. Он пропустил мимо три «доджа» и наконец увидел то, что требовалось — большой пикап, медленно двигавшийся в плотном утреннем потоке машин. Его салон достаточно просторен, и Кабакову не придется сгибать забинтованную ногу. Памятуя об осторожности, Мошевский велел шоферу остановиться за полквартала от многоквартирного дома, где жила Рэйчел, и подождать. Через минуту появился Кабаков. Морщась от боли, он быстро проковылял к машине, плюхнулся на заднее сиденье рядом с Мошевским и назвал адрес израильского консульства.

Подчиняясь предписаниям доктора Боумен, он немного отдохнул за последние дни и теперь с удвоенной энергией стремился к действию. Конечно, связаться с консулом можно было и по телефону, но разговор требовал повышенной секретности. У Кабакова возник новый план, осуществимый лишь при дипломатической поддержке. Идея заключалась в том, чтобы по просьбе Тель-Авива госдепартамент США обратился за помощью к русским. Естественно, подобное предложение Кабаков мог сделать лишь при деятельном посредничестве консула Телля. Идти на поклон к Советам было крайне неприятно и унизительно, но исключительная важность дела заставляла забыть о профессиональной гордости.

Еще весной 1971 года КГБ организовал специальный отдел, занимавшийся техническим оснащением «Черного Сентября». Связующим звеном стала «Аль-фаттах», полевая разведка палестинских боевиков. По мнению Кабакова, КГБ вполне мог располагать информацией о готовящемся взрыве.

До сих пор русские помогали только врагам Израиля. Однако теперь, после заключения новых соглашений по разрядке между Востоком и Западом, их позиция в ближневосточном конфликте уже не столь непримирима, как прежде. А в вопросе о террористах, окопавшихся в США, КГБ способен пойти и на сотрудничество с американскими властями. Но обращение к Москве должно исходить от самих американцев. Роль Кабакова была сейчас чисто консультативной — он мог только рекомендовать израильскому правительству предпринять соответствующие шаги. Он всегда ненавидел кого-либо о чем-либо просить, но эту челобитную обязательно напишет сам, не перекладывая ответственность на консула. Кабаков решил поклясться, что пластик, доставленный террористами в США — советского происхождения. Плевать, так это на самом деле или нет. Скорее всего, американцы не станут разбираться и подтвердят его слова. Тогда русские волей-неволей будут вынуждены включиться в расследование.

Зачем такое огромное количество взрывчатки? По-видимому, арабам удалось обнаружить какую-то очень выгодную и легкодоступную цель на территории Соединенных Штатов. Но что же это за цель? Вот здесь-то и могла пригодиться помощь КГБ.

Надо полагать, сейчас ячейка «Черного Сентября» изолирована даже от партизанского руководства в Бейруте. Шумиха с фотографией наверняка заставила террористов затаиться и прервать все контакты с арабским миром. Следовательно, обнаружить их логово будет дьявольски трудно. А оно должно быть где-то поблизости, раз эти ребята так быстро среагировали после взрыва. И если бы Корли сделал ставку на госпиталь, они уже были бы схвачены. Проклятый сукин сын, чтоб он подавился своей чертовой трубкой!

Итак, какую акцию запланировал штаб «Черного Сентября»? Кто исполнители? Наджир? Наджир мертв. Женщина скрывается. Абу Али? Он тоже мертв. Собственно говоря, нет никаких данных о его причастности к этому теракту, но само допущение вполне правдоподобно. Али был одним из немногих, кому Наджир доверял. И еще Али был психологом. Зачем им понадобился психолог? Спросить об этом его самого уже не удастся.

Откуда взялся американец, кто он такой? Что за ливанцы доставили взрывчатку? Кто подложил бомбу в холодильник Музи? А женщина, приходившая в госпиталь по его душу — та же, которую он видел в Бейруте или другая?

Шофер вел такси дочти вплотную к тротуару, и тяжелый пикап ощутимо потряхивало на выбоинах и канализационных решетках. Комфортность езды оставляла желать лучшего, а когда впереди загорелся красный свет, машина затормозила так резко, что оба пассажира едва удержались на сиденье. Воспользовавшись остановкой, Мошевский вылез из такси и пересел на место рядом с водителем. Лицо израильтянина не выражало ничего, кроме тысячелетнего еврейского смирения.

— Трогай потише, — попросил он, когда красный свет сменился желтым. — Не дергай и не громыхай.

— Это почему же? Время — деньги, приятель, — возразил шофер.

Мошевский придвинулся к нему вплотную.

— Потому что только этим ты удержишь меня от желания сломать твою поганую шею — вот почему, — задушевно объяснил он, наклонившись к самому уху собеседника.

Кабаков молчал, глядя отсутствующим взором на нескончаемую нью-йоркскую толчею. Подумать только, полдень, а свет уже начинает убывать. Какой поразительный город! Город, в котором евреев больше, чем в Тель-Авиве, а то и во всем Израиле. Интересно, как себя чувствуют здесь еврейские эмигранты — те, что выгружаются с переполненных теплоходов, сплошной вереницей идущих от Эллис-Айленда? Многие из переселенцев теряют даже свои имена, когда полуграмотные чиновники иммиграционной службы царапают на въездных документах «Смит» или «Джонс». Теплоходы выбрасывают их в унылый день, на холодные камни города, где даром не дается ничего, кроме того, что они сами захотят дать друг другу. Разбитые семьи, одинокие люди.

А что бывает, если иммигрант умирает прежде, чем успеет устроиться, получить работу и вызвать из-за океана свою семью? Кто провожает его в последний путь, кто помянет его — соседи? А если он вообще остался один?

Тут внимание Кабакова привлекла пластмассовая Мадонна на приборной доске, и мысли разом вернулись к старым проблемам. Пластик. Закрыв глаза, он перенесся к истокам нынешней эпопеи — к той миссии в Бейруте, которая привела его в конце концов сюда, в недра «Большого Яблока».

...На инструктаже перед рейдом им перечислили главарей «Черного Сентября», присутствие которых ожидалось во время встречи — Наджир, Абу Али и еще несколько человек. За именем каждого партизанского вождя стояло толстое досье, и все их Кабаков знал чуть ли не наизусть. Даже теперь, годы спустя, он отчетливо помнил эти стандартные папки, в алфавитном порядке расположенные на его рабочем столе.

Первым шел Абу Али. Абу Али, убитый в Бейруте. У него не имелось ни родственников, ни близких друзей, ни семьи — только жена, но и она умерла. Али остался один...

Оборвав собственную мысль. Кабаков забарабанил по прозрачной перегородке, отделявшей пассажирский салон от переднего сиденья. Мошевский обернулся и отодвинул плексигласовый щиток.

— Скажи ему, чтобы поторапливался.

— Значит, все-таки хотите побыстрее, — пробормотал водитель.

Мошевский дружески ухмыльнулся ему в ответ.

— Так я прибавлю ходу, — неуверенно произнес таксист.

Израильское консульство и миссия при ООН размещались в белом кирпичном здании на Второй авеню в Манхэттене. Система безопасности здесь была хорошо продуманной и соблюдалась весьма пунктуально. Кабакова продержали положенный срок в комнате ожидания, проверили, просветили и только после этого впустили внутрь. Он сразу же отправился в коммуникационный центр.

Компьютер зашифровал и передал его запрос относительно Абу Али, и меньше, чем через минуту из Тель-Авива пришло подтверждение приема телеграммы. Она запустила в действие сложный и довольно чувствительный механизм. Четверть часа спустя коренастый молодой человек покинул штаб-квартиру Моссад и выехал на авиабазу Лод. Ему предстоял полет на Кипр. Деловитый юноша очень спешил: в Никозии ему надлежало поменять паспорт и успеть на рейсовый самолет в Бейрут. В ливанской столице он первым делом зайдет в маленькое кафе и проведет несколько приятных минут за чашечкой ароматного кофе, разглядывая возвышающееся напротив здание полицейского управления. Где-то там, в камере хранения, пылится пронумерованная коробка с пожитками Абу Али. Теперь ее затребует один из друзей покойного.

Следующие полчаса Кабаков посвятил беседе с Теллем. Выслушав идею о маневре, который позволил бы заручиться помощью русских, консул не выразил ни малейшего удивления. Судя по всему, в этом мире уже не осталось вещей, способных поразить воображение Иоахима Телля.

Впрочем, не выразил он и восторга. Теплота, прозвучавшая в голосе при словах «До свиданья, мой друг», была, пожалуй, чуточку чрезмерной. Было ли это сочувствие или радость по поводу ухода визитера? Кабаков решил не углубляться в такой спорный вопрос.

Он захромал к выходу, и уже в дверях его окликнул молодой чиновник, сидевший у главного пульта правительственной связи. Пришел ответ с подробностями сирийского инцидента 1971 года.

Телекс сообщил, что взрыв произошел 15 августа. Он совпал по времени с резкой активизацией вербовочной деятельности «Аль-Фаттах». В Дамаске этой работой занимались следующие лица. Первый — Фахри аль-Амари. Он командовал отрядом, осуществившим удачное покушение на иорданского премьера Васти. Эпизод примечателен тем, что завершился несколько театральной сценой — все участники нападения сделали по глотку крови убитого министра. Как предполагает Моссад, нынешнее местонахождение Амари — Алжир. Данные уточняются.

Второй — Абдель Кадир, обстрелявший из гранатомета израильский школьный автобус. Организовал близ Шейх-Саада небольшой заводик по производству мин, при взрыве которого и погиб в 1973 году. Детали этого происшествия, добавил телекс, майор Кабаков, несомненно, вспомнит и сам, поскольку в то время как раз находился где-то неподалеку.

Третий — Мухаммед Фазиль, он же Юсуф Халиф, он же Саммор Туфик. Предполагаемый автор и организатор мюнхенской бойни. Этому человеку израильская разведка уже давно уделяла особенное внимание. Согласно полученным сообщениям, Фазиля видели в Сирии, и сейчас Моссад в экстренном порядке проверяло эту информацию. Имелись указания и на то, что последние три недели Фазиль прожил в Бейруте, благополучно ускользнув от опасности в день кабаковского рейда.

Фотографии Амари и Фазиля, говорилось далее в телексе, уже переданы в израильское посольство в Вашингтоне по спутниковой связи; негативы будут высланы в ближайшие часы. Кабаков поморщился. Упоминание о негативах могло означать лишь одно: снимки плохие, и едва ли их качество улучшится после электронной ретрансляции. Жаль, конечно, но все же лучше, чем совсем ничего. Теперь Кабаков даже раскаивался, что поторопился обратиться с просьбой насчет русских.

— Мухаммед Фазиль, — пробормотал Кабаков. — Да, приятель, похоже, намеченное шоу будет вполне в твоем стиле. Надеюсь, на этот раз ты пожаловал лично, собственной персоной.

Обратно в Бруклин он добрался на метро. Мошевский с тремя агентами-израильтянами отправился прочесывать кабблхиллские бары, надеясь, что в какой-нибудь забегаловке им удастся обнаружить следы грека, помощника Музи. ФБР уже поработало в этих краях, но люди Мошевского не походили на полицейских и могли раскопать что-то новенькое. К тому же они прекрасно вписывались в этническую пестроту здешнего района и говорили (точнее, больше подслушивали) на нескольких языках.

Тем временем Кабаков осматривал офис покойного. Он перерыл целую гору бумаг, но среди торговой документации не нашлось ни единого указания на ближневосточные контакты Музи. И, разумеется, тут не оказалось ни одной записи о таинственном американце.

Казаков мысленно матерился. Требовалась дополнительная информация — фамилия, кличка, название места, хоть что-нибудь. Если между Стамбулом и Аденским заливом есть человек, знающий о планах «Черного Сентября» в США, и Кабаков выяснит его имя, то остальное будет делом техники. Он похитит этого человека и вытряхнет из него правду или погибнет, пытаясь выполнить свой долг.

Однако пока весь улов свелся к обнаружению всего одной новой детали: Музи использовал по меньшей мере три независимых комплекта бухгалтерских книг. Интересное обстоятельство, но прямого отношения к террористам оно могло и не иметь. Уже поздно вечером, разбитый и разочарованный, он покинул контору и вернулся в квартиру Рэйчел.

Она не ложилась спать и ждала его. Сегодня доктор Боумен показалась ему какой-то иной. Глядя на нее, он вдруг позабыл об усталости. Однодневная разлука многое прояснила для них обоих.

Он обнял Рэйчел с тихой нежностью, удивившей в первую очередь его самого. С этой ночи они стали любовниками. Но и потом каждая их близость проходила под знаком странной, какой-то особенной доброты, словно они боялись спугнуть свою любовь неосторожным движением или словом.

— Глупая я, наверно, — сказала однажды Рэйчел, отдыхая в постели. — Я глупая, но мне это безразлично.

— Мне тоже совсем безразлично, глупая ты или нет, — ото звался Кабаков. — Хочешь сигарету?

Звонок Телля последовал рано утром, когда Кабаков принимал душ. Открыв дверь в ванную, Рэйчел окликнула густое облако пара. Бесшумно переступая босыми ногами, израильтянин прошел к телефону и взял трубку. Другой рукой он придерживал полотенце на бедрах. А доктор Боумен, уединившись у окна, сосредоточенно занялась своим маникюром.

Кабаков тревожился. При благоприятном решении о сотрудничестве с русскими консул не стал бы звонить ему в семь утра, да и вообще избрал бы более надежный способ связи. Не иначе какая-то неприятность.

Голос дипломата был, по обыкновению, спокоен и деловит.

— Майор, к нам поступил запрос относительно вашей особы. Из «Нью-Йорк Тайме». Их очень интересует инцидент на «Летиции», и я думаю, что вам следует приехать в консульство. Я освобожусь после трех. Это время вас устроит?

— Хорошо, я приеду.

Свежий номер «Таймс»уже принесли — он лежал на коврике перед входной дверью. Так, страница первая: «Израильский министр иностранных дел прибыл в Вашингтон на переговоры по Ближнему Востоку». (Надо бы потом прочесть.) «Стоимость жизни: Дженерал Моторс призывает вернуться к натуральной оплате труда». (Хм...) Страница вторая (ох, дьявол, вот оно!): «Израильские агенты пытали араба на территории США — заявляет ливанский консул в беседе с нашим корреспондентом Маргарет Финч».

Далее в статье сообщалось о моряке-ливанце с ливийского торгового судна, который был задержан таможенниками по обвинению в контрабанде. За неделю до его ареста на борт сухогруза поднялись двое неизвестных, назвавшихся израильскими офицерами. Они связали первого помощника капитана Мустафу Фози и подвергли его допросу с применением побоев и электрошока. Консул Юсуф аль-Амеди выражал гневное возмущение этим бандитским актом, добавляя, что не имеет ни малейшего понятия о целях визитеров. Комментировать обвинение, выдвинутое против Фози таможенниками, он отказался. В свою очередь, израильский представитель объявил всю эту историю вымыслом и «неуклюжей попыткой возбудить антиизраильские настроения в США». Здесь же приводилось свидетельство полицейского врача Джиллетта, который осматривал первого помощника и не обнаружил следов побоев или каких-нибудь других повреждений. Но Амеди стоял на своем, утверждая, будто один из нападавших — не кто иной, как майор Дэвид Кабаков, прикомандированный к израильскому посольству в Вашингтоне.

Скандал разгорелся нешуточный, на «Летицию» наложили арест, но, к счастью, таможенники помалкивали, и репортеры пока еще не успели связать взрыв в холодильнике Музи с перипетиями вокруг ливийского сухогруза.

— Вам официально приказано возвращаться домой, — заявил Телль.

Кабаков скривил губы. Он чувствовал себя так, словно консул ударил его ногой в живот.

Телль подвигал кончиком ручки бумаги у себя на столе. Выдержав паузу, он заговорил снова:

— Фози — гражданин Ливана, так что о его аресте в установленном порядке сообщили в ливанское консульство, которое обеспечило ему адвоката. Тот получает указания из Бейрута и может вить веревки из своего подзащитного. С другой стороны, судно ходило под ливийским флагом, следовательно, об инциденте уже извещен ливийский руководитель, досточтимый и высокообразованный полковник Каддафи. Значит, в курсе событий и «Аль-Фаттах». Я еще не видел показаний, автором которых считается Мустафа Фози, но не сомневаюсь, что они чрезвычайно живописны и содержат массу натуралистических подробностей. Вы его сильно помяли?

— Пальцем не тронул.

— Во всяком случае, ясно одно: ливанцы и ливийцы не успокоятся, пока вы не будете выдворены из США. Возможно, к их протестам присоединится Сирия. У Муаммара Каддафи хватит средств, чтобы оплатить услуги более чем одного арабского дипломата. Разумеется, никто из них, за исключением, быть может, самого Каддафи, не подозревает об истинной цели вашего пребывания в Америке.

— А как на это смотрит госдепартамент? — с трудом выдавил Кабаков.

— О, главное, что их заботит, — это избежать шума и унять арабов. По указанным соображениям, ваше присутствие в качестве официального представителя вооруженных сил Израиля выглядит отныне весьма нежелательным.

— Жирные идиоты! Они заслуживают... — оборвав фразу, он стиснул зубы.

— Как вам известно, майор, на этой неделе ООН приняла резолюцию, выдвинутую по инициативе Лиги арабских стран. В ней осуждается недавняя акция Израиля против партизанских лагерей в Сирии. В настоящее время нам не следует усугублять положение новым скандалом.

— А что, если я сложу полномочия и поменяю дипломатический паспорт на обычный? Буду действовать на свой страх и риск, а Тель-Авив сможет откреститься от меня, когда сочтет это необходимым.

Консул не слушал.

— Очень заманчиво, прости меня. Господи, предположить и такой вариант: арабы приводят в исполнение свой гнусный план, вся Америка в ярости, а в результате мы получим усиление военной помощи Израилю. Но ничего такого не произойдет, и мы оба, увы, прекрасно это понимаем. Здешняя публика расценит злодеяние террористов как следствие именно американо-израильского союза, как следствие того, что Соединенные Штаты ввязались в еще одну грязную войну. После Индокитая у них стойкая аллергия на вооруженное вмешательство. То же самое наблюдается и во Франции, и я не удивлюсь, узнав об акции «Аль-Фаттах» в Париже, если французы продадут нам свои «миражи». Все равно общественное мнение сложится не в нашу пользу.

Допустим, взрыв произведен где-то здесь. Что тогда? Арабские правительства в тысячный раз выразят громогласное возмущение действиями партизан, а Каддафи переведет на счета «Аль-Фаттах» еще несколько миллионов долларов.

Соединенные Штаты импортируют слишком много нефти, чтобы позволить себе серьезную размолвку с арабскими государствами. Поэтому, как ни печально, Вашингтон тоже предпочтет ограничиться угрозами в адрес «Аль-Фаттах», не затрагивая ее покровителей.

Если, невзирая на наши усилия, арабы осуществят свой замысел, то нам, конечно, несдобровать, но все же дело будет еще не совсем плохо. А вот если мы выйдем из игры, хоть бы и по настоянию госдепартамента, то в итоге мы же и окажемся виноватыми. Да, кстати. Американцы отказались запрашивать у русских какие-либо сведения, касающиеся войны на Ближнем Востоке. Как мне разъяснили в госдепартаменте, «Ближний Восток по-прежнему остается сферой конфликта между двумя системами», даже в условиях разрядки. Никакое сотрудничество здесь невозможно. ЦРУ не желает признаваться Советам, что неспособно самостоятельно раздобыть необходимую информацию. Но в любом случае, Дэвид, вы были правы, предприняв эту попытку.

А теперь — вот. Это также предназначается вам.

И Телль протянул ему телеграмму из штаб-квартиры Моссад.

В телеграмме сообщалось, что на следующий день после кабаковского рейда Мухаммеда Фазиля видели в Бейруте. Он был ранен в щеку, и описание раны соответствовало рассказу первого помощника капитана «Летиции».

— Мухаммед Фазиль — самый опасный из всех, — негромко произнес консул.

— Я не собираюсь...

— Подождите, подождите, Давид. Сейчас настало время для предельной искренности. Скажите, известен ли вам человек из Моссад или откуда-нибудь еще, который мог бы справиться с этим делом лучше, чем вы?

— Нет. — Кабаков хотел добавить, что без него «это дело» вообще не попало бы в поле зрения Моссад. Если бы он не захватил пленку в Бейруте, если бы не обшарил все закоулки на корабле и не проверил судовой журнал, если бы не застал врасплох Музи... Перечисление получилось бы слишком долгим, и он постарался вложить его в одно короткое слово «нет».

— Что ж, это совпадает с нашим мнением. — Тут на столе консула зазвонил телефон, и он взял трубку. — Да? Хорошо, через пять минут. — Телль повернулся к Кабакову. — Майор, не пройдете ли вы в конференц-зал на втором этаже? И подтяните, пожалуйста, узел галстука.

Воротничок рубашки врезался в шею, и Кабаков чувствовал себя так, словно его душили. Перед дверью конференц-зала он немного помедлил, стараясь овладеть собой и приготовиться к худшему. Сейчас военный атташе зачитает ему приказ об отправке домой. Тут уже не помогут ни ругань, ни уговоры. Но интересно, о каком это «нашем мнении» упомянул Телль? Как бы там ни было, спорить не приходится — приказ есть приказ. Он вернется в Израиль и, надо думать, без работы не останется. Скоро палестинские боевики в Сирии, и Ливане будут рады продать душу дьяволу, лишь бы он опять убрался за океан.

Кабаков толкнул дверь. Худощавый человек у окна обернулся.

— Входите, майор, — произнес министр иностранных дел Израиля.

Через четверть часа Кабаков прошел через вестибюль, тщетно стараясь подавить довольную улыбку. Служебный автомобиль быстро домчал его в аэропорт Кеннеди. Майор направился к терминалу авиакомпании Эл-Ал. До вылета рейса 601 Нью-Йорк — Тель-Авив оставалось двадцать минут.

Возле регистрационной стойки его уже подстерегала Маргарет Финч из «Таймс». Она сыпала вопросами, пока шел досмотр багажа, и не умолкала, даже когда Кабаков проходил проверку на металлоискателе. Он отвечал ей вежливо и одно сложно. Она проскользнула вместе с ним через турникет, по махав журналистским удостоверением перед носом у служащего, и не отставала до самого трапа самолета, точнее до его верхней ступеньки. Здесь рвение неутомимой журналистки натолкнулось на непреклонную твердость штатного охранника авиакомпании, и Кабаков был спасен.

Он миновал салон первого класса, затем «туристский» и оказался возле камбуза. Тут шла погрузка продуктов для предстоящего рейса: снизу, из фургона, только что поднялась клеть с запечатанными обедами. Обворожительно улыбнувшись молоденькой стюардессе. Кабаков шагнул на платформу подъемника и сразу очутился в непроглядной темноте фургона. Заурчал мотор, и шофер погнал машину обратно в гараж.

«Боинг» авиакомпании Эл-Ал медленно выруливал на взлетную полосу аэродрома. Объявленный персоной нон грата майор Кабаков был официально выдворен из Соединенных Штатов.

После недолгой езды фургон остановился. Выбравшись на свет, Кабаков огляделся по сторонам и, щурясь, направился к стоящему неподалеку автомобилю. За рулем горбилась массивная фигура Мошевского, а рядом попыхивал трубкой Корли.

Отныне следовало соблюдать особую осторожность. Если он провалится, МИД Израиля сядет в изрядную лужу. Кабаков вспоминал заключительную беседу в конференц-зале консульства и пытался сообразить, о чем говорили министр и госсекретарь США во время их совместного завтрака. Деталей, конечно, не узнать, но ясно, что ситуация разбиралась весьма подробно. Задача Кабакова не изменилась: он должен остановить террористов, но всю его команду, за исключением Мошевского выслали из страны на полном серьезе.

Теперь Кабаков являлся чем-то вроде тайного консультанта ФБР. Впрочем, некоторые из полученных им инструкций были такого свойства, что никак не могли стать предметом обсуждения на дипломатическом завтраке. Возможно, от него потребуются не только советы — в этом случае незачем заранее волновать воображение официальных лиц.

Напряженное молчание, царившее в автомобиле на пути в Нью-Йорк, первым нарушил Корли.

— Мне очень жаль, старина, что все так получилось.

— Я вам не старина, приятель, — спокойно ответил Кабаков.

Смутившись на миг, фэбээровец продолжал:

— Таможенники видели пластик и теперь с пеной у рта требуют немедленного ареста преступников. Мы должны найти их и задержать.

— Не волнуйтесь, Корли. Не берите в голову. Я здесь, чтобы помогать вам, старина. Вот, полюбуйтесь. — И он передал ему еще влажный снимок — один из нескольких, полученных в консульстве перед поездкой в аэропорт.

— Кто это?

Фотография, сделанная в полумраке какой-то дамасской забегаловки, не отличалась четкостью.

— Мухаммед Фазиль. Желаете взглянуть на его досье?

Корли быстро просмотрел несколько страниц и присвистнул.

— Вот это да! Мюнхен! И вы уверены, что он — один из них? Но команда «Летиции» нипочем не признает его, готов держать пари. Адвокат об этом позаботится.

— Опознание нам и не нужно. Читайте дальше. Фазиля видели в Бейруте на другой день после нашего рейда. Мы накрыли бы его вместе со всеми остальными, если бы знали, что он там будет. А так он отделался пулевым ранением в щеку. Но по словам Фози, у ливанца с сухогруза имелся свеженький шрам на щеке.

— Если вы достанете негативы, то мы смогли бы улучшить качество изображения, пропустив их через компьютер НАСА, — заметил Корли. Помолчав немного, он спросил: — С вами уже беседовал кто-нибудь из нашей конторы?

— Нет.

— Но ваши-то люди с вами разговаривали?

— "Мои люди" всегда говорят со мной, Корли.

— Я имею в виду, что теперь вы действуете через нас. Так мне, во всяком случае, дали понять. Вы помогаете нам своими идеями, а мы продолжаем работу. Правильно?

— Все правильно, старина.

Машина остановилась у здания консульства. Израильтяне вышли, а Корли сел за руль и уехал. Кабаков подождал, пока он скроется из вида, затем взял такси и назвал адрес Рэйчел.

— Он ведь все равно знает, где нас искать, — проворчал Мошевский, садясь в такси.

— Да, но я не хочу, чтобы этот ублюдок считал себя вправе заходить туда, куда ему вздумается, — равнодушно ответил Кабаков. Он уже не думал ни о Рэйчел, ни об агенте ФБР. Все его мысли занимал лишь один человек — Мухаммед Фазиль.

А Фазиль в это время лежал на диване в гостиной у Лэндера, лакомился шоколадом и размышлял. Страсть к швейцарскому шоколаду была одной из его маленьких слабостей. Он предпочитал не откусывать от плитки, а разминать ее в руках и затем слизывать с пальцев сладкую массу. Прежде, в боях и скитаниях на Востоке, ему приходилось по многу дней довольствоваться грубой и однообразной пищей федаинов, зато сейчас Фазиль мог вознаградить себя за перенесенные тяготы и лишения.

Внешне эмоциональный и пылкий, на деле он обладал холодным и невозмутимым рассудком. Но в ледяной глубине его души, невидимые постороннему глазу, корчились свирепые чудовища, стремительные и кровожадные, как ящеры первобытных морей. Фазиль разобрался в себе очень давно, еще в школьные годы, и тогда излишняя искушенность принесла ему одиночество.

Он не знал ни страха, ни милосердия, зато в полной мере изведал злобу. Кроме того, он обладал мгновенной реакцией, огромной физической силой и редкой выносливостью. Он был строен, довольно красив и в целом привлекателен — живое доказательство того, что физиогномика есть не более, чем лженаука.

Патологичность его натуры разгадывали лишь самые проницательные — или, наоборот, самые примитивные — из соратников. Большинство федаинов видело в нем кумира. Их восхищала его сообразительность и неизменная храбрость под огнем. Однако Фазиль так и не смог наладить дружеское общение с этими безграмотными дикарями, которые глодали баранину, сидя на корточках вокруг лагерного костра. При всех своих суевериях рядовые партизаны обладали инстинктивным чутьем, и при появлении Фазиля их охватывало смутное беспокойство. Под разными предлогами люди отходили прочь и, сохраняя почтительную вежливость, старались держаться от него подальше. Когда он встанет во главе полевых отрядов, эту проблему надо будет как-то решить.

И еще Абу Али. Тщедушный, но хитроумный психолог раскусил Фазиля окольным путем, использовав профессиональные методы. Как-то раз за чашкой кофе Али поведал ему одно из ранних воспоминаний своего детства: барашек, который бродил вокруг родительского дома, а потом невзначай поинтересовался детскими воспоминаниями Мухаммеда. Тот ответил, что помнит, как мать убивала цыпленка, сунув голову отчаянно бьющейся птицы в пламя очага. Уже договорив, Фазиль почуял ловушку, но сказанного не вернешь. Впрочем, маленький психолог не смог или не захотел очернить его в глазах лидера организации, Хафеза Наджира. Сам Наджир тоже был человеком со странностями.

Оба они погибли, и теперь в руководстве «Черного Сентября» образовалась брешь, которую Фазиль намеревался заполнить в недалеком будущем. Для этого требовалось его личное присутствие в Ливане, так что нужно поторапливаться, пока никто из второстепенных главарей не успел одержать победу в междоусобной грызне. У Фазиля имелись немалые шансы на лидерство, а после мюнхенского дела его авторитет значительно вырос. И разве не обнял его сам президент Каддафи во время чествования героев, уцелевших после Мюнхена? Правда, непосредственного участия в той акции Фазиль не принимал; правда и то, что президентские объятия, адресованные исполнителям, выглядели чуть более сердечными. Но изначальная идея принадлежала Фазилю, и он разрабатывал план всей операции. Наградой за успех явились пять миллионов долларов, выданные ливийским руководителем разведке «Аль-Фаттах».

Если теперешняя акция в Штатах пройдет удачно и Фазиль возьмет на себя ответственность за взрыв в Новом Орлеане, то его слава затмит славу жалкого идеалиста Гевары. Он, Мухаммед Фазиль, станет самым знаменитым партизаном в мире. Тогда можно будет рассчитывать на поддержку Каддафи в борьбе за контроль над «Аль-Фаттах» и всем «Черным Сентябрем». Конечно, ему придется вытеснить признанного старшего лидера — Ясира Арафата. Фазиль помнил, какая участь постигла всех, кто пытался заменить Арафата, и вовсе не собирался увеличивать список. Надо создать прочную базу, обеспечить тылы и лишь затем предпринять решительный шаг к захвату власти.

Ради достижения столь великой цели он должен сохранить свою жизнь. Поначалу Фазиль хотел повторить здесь мюнхенский вариант, взяв на себя только безопасную роль координатора. И не случись беды на «Летиции», он мог бы по-прежнему оставаться в Ливане. Фазиль не боялся смерти, не считал свою жизнь слишком ценной для общеарабского дела, чтобы жертвовать ею без крайней необходимости.

А уйти невредимым из Нового Орлеана будет очень нелегко, вероятнее всего — невозможно. По сути, ему с небольшой группой боевиков предстоит захватить и в течение нескольких минут удерживать аэропорт Лейкфронт. Лэндеру нужно время на то, чтобы укрепить заряд на корпусе гондолы. Сделать это в полете нельзя, значит, дирижабль должен быть пришвартован к причальной мачте. Минуту, от силы две, пока будет идти погрузка оборудования, Лэндер сможет дурачить наземный персонал аэродрома. Но потом кто-нибудь заметит неладное, и с этого момента не избежать стрельбы. Старт наверняка придется прикрывать огнем. А когда Лэндер со своей летающей бомбой взмоет в небеса, он, Фазиль, останется на летном поле в кольце врагов. Шансов прорваться будет чертовски мало.

Такой конец явно недостоин его способностей. Для подобной роли мог бы подойти Али Хасан, но он, к сожалению, уже мертв.

И пусть даже Фазиля не убьют сразу после взлета дирижабля — как быть дальше? Самым простым решением стал бы захват самолета и бегство в любую дружественную арабам страну. Но Лейкфронт — слишком маленький аэропорт, и там вообще нет дальних пассажирских рейсов. Конечно, можно угнать частный самолет и податься на Кубу, но еще неизвестно, к чему это приведет. Фидель Кастро не жалует воздушных пиратов. Американцы нажмут на все рычаги, и в конце концов его могут выдать. Куба слишком близка к побережью США, чтобы служить надежным укрытием.

Кроме того, частный самолет не даст ему важнейшего преимущества в виде пассажиров-заложников. Да и скорость у него невелика. Первый же истребитель, поднятый по тревоге с одной из береговых баз, отправит его на дно Мексиканского залива.

Он представил себе стремительные силуэты «фантомов», взрыв, едкий дым, заволакивающий кабину, а потом — страшный удар и воду, которая хлынет внутрь и раздавит Мухаммеда Фазиля. Нет, это слишком нелепая смерть.

Положение не особенно улучшится, даже если он сумеет проскочить через город и осуществить захват лайнера в международном аэропорту Нового Орлеана. Трансатлантических рейсов нет и там; следовательно, долететь до Ливии не удастся. Хотя у него будут заложники, необходимость дозаправки лишает смысла всю затею. Вторично подняться в воздух ему не дадут. Впрочем, даже первый этап представлялся очень сомнительным. Скорее всего, уже через минуту после взрыва движение на гражданских авиатрассах будет прекращено, и аэропорт блокирован.

Проанализировав имеющиеся варианты, Фазиль окончательно утвердился в решении покинуть Новый Орлеан до, а не после намеченной акции. Его настоящее место — в Бейруте, во главе новой армии бойцов, которых приведет к нему весть о триумфе в Штатах. А его гибель здесь была бы преждевременной и бесполезной.

Лэндер, по-видимому, достаточно квалифицирован, чтобы самостоятельно справиться с технической стороной дела, и он явно работает на совесть. Наблюдая за американцем, Фазиль убедился в его искренней готовности пожертвовать жизнью. Да и Далиа имеет на него достаточное влияние. Стало быть, от Фазиля требуется только одно: найти и завербовать пару надежных ребят, которые смогут заменить его в Лейкфронте. А он будет следить за ходом событий из Бейрута, и в руках у него будет не автомат, а всего лишь микрофон. После взрыва спутниковая связь передаст в Нью-Йорк его заявление, и мир узнает, кто был истинным руководителем дела. Можно будет даже устроить нечто вроде заочной пресс-конференции. Да, он станет самым грозным арабом на свете.

Все, что ему сейчас нужно — это несколько исполнителей, метких стрелков, которые приедут в аэропорт вместе с Далией и до последнего момента останутся в неведении о своей конечной роли. Решить проблему не так уж трудно, если только пошевелить мозгами. Он найдет таких людей и договорится с ними. Он проследит, чтобы гондола с разрывным зарядом была благополучно доставлена в Новый Орлеан, а потом уедет.

На взгляд Фазиля, изготовление гигантской бомбы продвигалось нестерпимо медленно. В свое время Лэндер запросил максимальное количество взрывчатки, соответствовавшее предельной нагрузке дирижабля в идеальных условиях. Он никак не ждал, что заказ будет выполнен на сто процентов, но это произошло. И теперь Лэндер задался целью полностью израсходовать полученный пластик.

Проблему могла подкинуть погода — погода в Новом Орлеане двенадцатого января. Грузоподъемность всякого дирижабля сильно зависит от метеообстановки. Сам по себе старт возможен при любой погоде, когда еще не отменяют матч, но дождь означает избыточный вес. А ведь в прошлом году в Луизиане выпало 77 дюймов осадков. Даже роса, оседающая на огромной оболочке баллона, тянет фунтов на семьсот, и на столько же уменьшается подъемная сила. Просчитав все лишний раз, Лэндер убедился, что с учетом веса шрапнели дирижабль будет загружен до теоретического предела. При ясной погоде можно получить некоторый выигрыш за счет нагрева гелия солнечными лучами, но под дождем он не взлетит вообще. Нельзя забывать, что к моменту старта на аэродроме уже будут греметь выстрелы. Значит, подъем обязательно нужно ускорить.

Поразмыслив, Лэндер решил сделать боевую часть составной, из отдельных секций. Тогда при необходимости одна из них сыграет роль балласта и останется на земле.

Жаль, что Олдридж не использует списанный цепеллин военно-морского флота. Лэндеру доводилось летать на этих огромных машинах. Они без труда тащили на себе по шесть тонн намерзшего льда. Когда воздушный корабль достигал теплых слоев атмосферы, ледяная скорлупа подтаивала, срывалась вниз и с грохотом падала в океан, подобно сверкающему водопаду. Но те гиганты в восемь раз больше, чем его дирижабль.

И при полной, и при частичной загрузке дирижабль должен быть идеально сбалансированным. Поэтому на каркасе вдоль оси гондолы необходимо разместить дополнительные подвижные грузы, которые можно закрепить в разных положениях. Это требовало времени, хотя и не столь значительного, как поначалу опасался Лэндер. До Суперкубка оставалось чуть больше месяца, и последние две недели этого срока придется посвятить полетам на другие матчи. Таким образом, в его распоряжении семнадцать рабочих дней — вполне достаточно для всех усовершенствований.

Он закрепил на верстаке отрезок толстой фибергласовой пластины, армированной металлической сеткой. Формой и размерами она напоминала книгу, но была слегка изогнута наподобие арбузной корки. Затем Лэндер осторожно нагрел небольшой кусок пластиковой взрывчатки, аккуратно раскатал его по форме пластины и ловко прилепил к выпуклой стороне. Сверху на взрывчатку легли три слоя прорезиненной ткани от чехла больничного матраца. А увенчали все сооружение четыре параллельных брезентовых полосы. Каждая из них щетинилась двумя с половиной сотнями острых ружейных дротиков 177 калибра. Эти дротики, подобные оперенным стальным стрелам, применявшимся во Вьетнаме, были плотно, один к одному, наклеены на брезент своими тупыми концами, «шляпками». Сейчас, на выпуклой поверхности, их острия чуть разошлись, напоминая железного ежа или фрагмент факирской кровати.

Кривизна несущей пластины, заряда и шрапнельного слоя была необходима для правильного рассеяния смертоносных игл. Здесь, на модели, их было 944 штуки; с расстояния в 60 ярдов они должны накрыть площадь в тысячу квадратных футов, сделав примерно по одной пробоине на каждый фут. Ни одно живое существо крупнее ящерицы, оказавшееся в этом секторе, не уцелеет — его пронзят несколько толстых игл, летящих быстрее винтовочной пули. Но это лишь испытательный образец. Готовая бомба, подвешенная к дирижаблю, будет в 317 раз больше и по массе, и по размерам. Ее взрыв пошлет в среднем по три с половиной дротика в каждого из 80985 человек на трибунах стадиона Тьюлэйн.

Фазиль появился в мастерской как раз в тот момент, когда Лэндер крепил к модели наружную оболочку — еще одну фибергласовую пластинку, толщина которой соответствовала корпусу гондолы.

Американец не проронил ни слова и продолжал свою работу.

Кинув быстрый взгляд на верстак, Фазиль испугался. Чтобы овладеть собой, он немного побродил по мастерской, всячески стараясь ни на что не наступать и ничего не задеть. Фазиль и сам был достаточно грамотным техником, он учился в ГДР, а потом еще и в Северном Вьетнаме. Сейчас, рассматривая полусобранную гондолу, он с удовольствием отметил продуманный рационализм всей конструкции.

— Этот материал довольно трудно сваривается, — заметил Фазиль, похлопав по трубкам из сплава Рейнольдса. — А у вас тут вроде бы нет никакого сварочного аппарата. Думаете взять его напрокат?

— Я позаимствовал кое-какое оборудование у компании, — неторопливо ответил Лэндер. — Только на уик-энд, разумеется.

— И напряжение каркаса получится слабоватым. Это, знаете ли, несколько самонадеянно... — Стремясь сохранить добрые отношения с американцем, Фазиль хотел сделать шутливый комплимент его мастерству. Но тот явно не собирался обмениваться любезностями со своим арабским коллегой.

— Если каркас слегка деформируется, то лопнет внешняя оболочка. Тогда кто-нибудь может заметить дротики, и едва ли мы снимем игрушку с грузовика. — Голос Лэндера был по-прежнему ровен и бесцветен.

— Я думал, вы уже закончили лепить пластик. У нас в запасе только месяц.

— Нет, не закончил. И сперва я должен еще кое-что проверить.

— Не могу ли я вам помочь?

— Можешь. Тебе известна бризантность этого состава?

Фазиль сокрушенно покачал головой.

— Увы, нет. Это ведь новинка.

— А ты когда-нибудь видел, как он детонирует?

— Тоже нет. Мне только сообщили, что он гораздо сильнее, чем Си-4. Но зачем вам цифры, мистер Лэндер? Вы же побывали в квартире Музи, а там все, по-моему, очень наглядно...

— Да, я видел дыру в стене, но мне этого недостаточно. Ты знаешь, в чем состоит главная ошибка при изготовлении взрывных устройств осколочного действия? В том, что шрапнель размещается слишком близко к заряду. Взрыв дробит ее и превращает в пыль. Полагаю, тебе было бы полезно ознакомиться вот с этим руководством по минному делу. Почитай, а если попадутся непонятные места, скажи — я растолкую. Надеюсь, теперь ты понял важность моего вопроса. Просто я не хочу, чтобы все дротики разнесло на атомы прежде, чем они сдвинутся с места. Я не хочу обеспечивать клиентурой сотню клиник для глухих; цель у меня, как тебе известно, иная, и я должен знать, какой буфер необходим между зарядом и дротиком.

— Ну так используйте данные по противопехотным минам...

— Не годится. Я имею дело с гораздо большим расстоянием и несравненно большим количеством взрывчатки. Никто и никогда еще не делал осколочных бомб такого размера. Противопехотная мина величиной со школьный учебник, а эта — со спасательную шлюпку.

— Как она будет ориентирована в момент взрыва?

— Вдоль футбольного поля, над пятидесятиярдной линией. Высота ровно сто футов. Как ты мог заметить, контур каркаса повторяет очертания стадиона.

— И поэтому...

— И поэтому, дорогой Фазиль, я должен быть уверен, что дротики разлетятся веером, а не свалятся в кучу. Возможно, придется увеличить кривизну несущей поверхности. Все необходимые данные — и по части буферной прослойки, и насчет расстояния — мы получим, взорвав эту малютку. — И Лэндер похлопал готовое чудовище на своем верстаке.

— В ней же по меньшей мере полкило пластика!

— Да.

— Вы никак, не сможете взорвать эту штуку, не привлекая внимания полиции и ФБР.

— Смогу.

— И не успеете вы проверить результаты эксперимента, как нагрянут...

— Успею.

— Это просто... — Фазиль едва не сказал «безумие», но тут же осекся. — Это чрезвычайно рискованно.

— Не дрейфь, араб, — раздельно проговорил Лэндер.

— Можно взглянуть на ваши расчеты? — спросил Фазиль, надеясь вернуть беседу в более спокойное русло и как-нибудь урезоните полоумного янки.

— Пожалуйста. Но имей в виду, что образец не является уменьшенной копией гондолы. Профиль его поверхности гораздо проще, он задан лишь двумя кривыми.

— Да, я запомню, мистер Лэндер.

Фазиль решил воспользоваться помощью Далии. Когда девушка выносила из мастерской мусорное ведро, он вполголоса обратился к ней по-арабски:

— Убеди его. Мы же знаем, что эта штука отлично сработает. А затея с испытанием — неоправданный риск. Он все погубит.

— Эта штука может сработать небезупречно, — спокойно ответила Далиа. Говорила она на английском. — Все должно быть надежно проверено.

— Бомба совсем не обязана быть настолько совершенной.

— С его точки зрения — обязана. Да и с моей тоже.

— С точки зрения нашей миссии, она сработает вполне удовлетворительно, и ты это знаешь.

— Товарищ Фазиль, нажатие кнопки в гондоле станет последним действием в жизни Майкла Лэндера. Больше он уже никогда ничего не увидит — так же, как и я, если ему потребуется мое присутствие. Мы должны знать, что произойдет потом. Ты это понимаешь?

— Я понимаю одно: ты сейчас разговариваешь не как дисциплинированный фронтовой боец, а в точности как твой американский дружок.

— В таком случае, я скажу, что ты не слишком умен.

— В Ливане твои слова могли бы стоить тебе жизни.

— Отсюда далеко до Бейрута, товарищ Фазиль. Но если нам суждено снова увидеть Ливан, можешь убить меня, когда тебе будет угодно.