Глава 11

Кабаков принимал в госпитале свои пилюли, а в это время Мошевский стоял на пороге ночного клуба «Бум-Бум-Рум» в отеле «Марри Лодж», мрачно взирая на посетителей. Три часа утомительной езды по дороге, ведущей через карликовые Поконские горы, покрытые слепящим снегом, привели его в дурное настроение. Как и следовало ожидать, имя Рэйчел Боумен в списках постояльцев не значилось. Не обнаружилось ее и среди публики, обедавшей в ресторане первого этажа, где метрдотель, обеспокоенный назойливым вниманием Мошевского к своим клиентам, трижды надоедал ему предложением провести к свободному столику.

Оркестр в «Бум-Бум-Рум» играл неплохо, хотя и гремел вовсю. По дороге сюда Мошевский переговорил с директором-распорядителем шоу и теперь следил, как круг от луча театрального прожектора скользил от стола к столу, ненадолго задерживаясь на каждом из них. Посетители недовольно отворачивались от яркого света, отмахивались, как от назойливой мухи.

Рэйчел Боумен со своим новоявленным женихом сидели за одним столиком с супружеской четой, с которой они познакомились уже здесь, в отеле. Рэйчел пришла к выводу, что отель со всех точек зрения отвратителен. Поконские горы оказались просто жалкими, никчемными холмами, публика вульгарна, обстановка — сплошная безвкусица. Руки многих посетителей поблескивали новенькими обручальными кольцами, парочки то и дело начинали миловаться, и все это отдавало пошлятинкой массового токования. Рэйчел же это угнетало еще и тем, что напоминало о ее собственном вроде бы согласии выйти замуж за молодого и многообещающего, но занудного, адвоката, сидящего сейчас рядом с ней. Нет, этот человек не сможет внести в ее жизнь ощущение счастья или хотя бы небольшого праздника.

Какой уж тут праздник, если они поселились в шестидесятидолларовом номере с аляповатой псевдовосточной мебелью, сварганенной бруклинскими умельцами, унылыми обоями и крашеным дощатым полом. Пыльные окна, похоже, открывались только летом — хозяева экономили на обогреве; в застойном воздухе пахло туалетом. В день приезда из сливного отверстия ванны торчал пук волос. Жених щеголял в халате и сетке для волос, а спать укладывался строго по распорядку.

Боже мой, думала Рэйчел, да ведь я-то ничем не лучше, раз нацепила на пальцы дурацкие эмалированные колечки.

Мошевский возник у столика, словно кашалот, вынырнувший из пучины морской перед утлым гребным суденышком. Он заранее выучил первые слова. Начать следовало с шутки.

— Кажется, доктор Боумен, мы с вами встречаемся исключительно на вечеринках. Вы помните меня? Мошевский. Шестьдесят седьмой год, Израиль... Не могли бы вы уделить мне несколько минут?

— Простите, не припоминаю.

Мошевский рассчитывал, что заготовленного вступления будет достаточно, поэтому несколько растерялся, но, справившись с секундным замешательством, повторил:

— Роберт Мошевский. Израиль, тысяча девятьсот шестьдесят седьмой. — Он наклонился, демонстрируя свою физиономию. — Я лежал с майором Кабаковым в госпитале, а потом мы гуляли на вечеринке.

— Ах, да, конечно! Сержант Мошевский. Простите, не узнала вас в штатском.

Мошевский не совсем понял — ему послышалось слово «подштанники». Он недоуменно взглянул вниз, на свои брюки. Вроде бы все в норме.

Приятель Рэйчел разглядывал его с интересом.

— Марк Тобмен... Роберт Мошевский, мой старый знакомый, — представила их Рэйчел. — Пожалуйста, присаживайтесь, сержант.

— Да-да, прошу вас, — с долей сомнения подтвердил приглашение Тобмен.

— Какими судьбами?.. — Внезапно лицо Рэйчел напряглось. — С Дэвидом все в порядке?

— Почти.

Не втянуться бы в светскую болтовню, подумал Мошевский. Ему совсем недосуг здесь рассиживаться. Он наклонился к уху Рэйчел и пророкотал:

— Прошу прощения, но мне необходимо поговорить с вами конфиденциально. Это крайне важно и срочно.

Рэйчел положила ладонь на плечо жениха.

— Извини, Марк, надеюсь, это займет не более нескольких минут. Не беспокойся.

Через пять минут она вернулась, но только для того, чтобы отозвать Марка Тобмена, а еще десятью минутами позже адвокат уже сидел в баре один-одинешенек, тоскливо уткнувшись подбородком в кулак.

Мошевский гнал машину обратно в Нью-Йорк, доктор Боумен молча сидела рядом, а снежная крупка выбивала дробь по ветровому стеклу и, проносясь мимо, мелькала по бокам, словно трассирующие пули.

Значительно южнее ледяная крупка барабанила по крыше и стеклам лэндеровского пикапа. Далиа Айад вела его по аллее национального парка. Аллея была присыпана песком, но после поворота на семидесятую дорогу, ведущую на запад, к Лэйкхерсту, стало скользко, и скорость пришлось снизить.

До дома Лэндера Далиа добралась лишь к трем часам ночи. Она вбежала на кухню, где Лэндер варил кофе, и бросила на стол экстренный выпуск «Дейли Ньюс», развернутый на странице с фотографией. Отчетливый снимок не оставлял сомнений — лицо Кабакова. Ледяная крупка таяла в волосах Далии, и холодные капельки покалывали глаза Лэндера радужными искрами.

— Итак, это Кабаков. Что будем делать?

— А вот что, — вступил Фазиль, появляясь из комнаты. — Если до взрыва Кабаков успел обработать Музи, то он заполучил ваше описание. На Музи он, должно быть, вышел через сухогруз, а там мог узнать и мои приметы. Даже если ему пока не удалось установить мою личность, достаточно уже и того, что ему известно о моем существовании. А в Бейруте он видел Далию. Рано или поздно до него дойдет...

Лэндер с треском поставил чашку на стол, расплескав кофе.

— Не гони волну! Если бы полиция что-нибудь пронюхала то давно нагрянула бы сюда. Ты хочешь убрать его исключительно ради мести. Ведь это он грохнул вашего вождя, верно? Нафаршировал его кишки свинцовой начинкой?

— Он убил его во сне...

— Ну, народ! Всякий раз, когда я слышал о вас, арабах что-нибудь такое, меня всегда это поражало. Знаешь, почему израильтяне лупят вас с неизменным постоянством? Потому что у вас на уме одно возмездие, вы вечно пытаетесь расквитаться за прошлые обиды. Вот и сейчас ты готов рискнуть всей операцией только ради того, чтобы отомстить.

— Кабакова нельзя оставлять в живых! — злобно выкрикнул Фазиль.

— Э-э, да это не просто месть! Это еще и трусость. Ты боишься, что, если не прикончишь его, пока он раненый, беспомощный, так он сам как-нибудь среди ночи нанесет визит — на сей раз тебе!

У Фазиля пересохло в горле, потемнело в глазах. Слово «трусость» повисло в замершем воздухе, давящем вдруг разлившейся в нем предгрозовой наэлектризованной тишиной. Громадным напряжением воли Фазиль подавил в себе вспышку гнева. Арабу легче проглотить жабу, чем снести оскорбление. Далиа осторожно шагнула к кофейнику и, заслонив их друг от друга, прервала поединок горящих взглядов. Она налила себе кофе и осталась стоять, прислонившись бедром к выдвижному ящику кухонного стола, где хранились ножи для разделки мяса.

— Кабаков — их самый опытный агент, — хрипло произнес Фазиль. — Его, конечно, найдется кем заменить, но вряд ли это будет равноценная замена. Позвольте напомнить, мистер Лэндер, почему мы убрали Музи — он знал вас в лицо. Он видел вас и вашу... — Когда хотелось, Фазиль мог вести беседу по-восточному искусно. Он не взглянул на руку Лэндера, но выдержал паузу ровно столько, сколько тому понадобилось, чтобы домыслить его фразу, и как ни в чем не бывало поправился: — ...И слышал ваше произношение. Кроме того, все мы побывали в боях и у каждого из нас есть особые приметы. — Он провел пальцем по свежему шраму на щеке. Лэндер молчал. — Плюс ко всему он видел Далию. Интересно, смогут ли они раздобыть ее фотографию?

— Откуда?

— Моя фотография имеется в отделе регистрации иностранцев, проживающих в Америке, — сказала Далиа. — Правда, на ней я неплохо замаскирована. А вот в картотеке бейрутского Американского университета...

— Личные карточки студентов? Да брось ты, до этого им никогда не допереть...

— Они уже давно до этого доперли, Майкл. Моссадовцам известно, что нас часто вербуют в ливанских и кипрских университетах, поэтому они не раз выкрадывали оттуда документы. Иногда чья-нибудь фотография оказывалась у них раньше, чем человек был вовлечен в партизанское движение. Словом, они непременно будут там искать.

— В случае раскрытия личности Далии полиция повсюду разошлет ее фотографии, — прибавил Фазиль. — А ведь когда наступит срок нанесения удара, на каждом углу будет торчать по агенту спецслужб. Если, конечно, президент об этом позаботится.

— Позаботится, позаботится, можешь не сомневаться.

— Ну вот, — продолжал Фазиль. — Секретные агенты наводнят аэропорты, и у них на руках будут фото Далии и, видимо, мои. А возможно, и ваше словесное описание. И все благодаря тому, что мы упустим Кабакова.

— Но я не собираюсь рисковать ни тобой, ни Далией! — выпалил Лэндер. — Вас могут схватить, а мне самому идти в госпиталь, по-моему, глупо.

— В этом нет необходимости, — заметила Далиа. — Для чего придуманы мины с дистанционными взрывателями? Как раз такой-то мы и собираемся воспользоваться.

Она лгала.

Рэйчел пришлось предъявлять удостоверение дважды, когда она проходила через контрольно-пропускные пункты в госпитале Лонг-Айлендского колледжа. Наконец она в сопровождении Мошевского оказалась на нужном этаже.

Майор проснулся, услышав, как открылась дверь. Рэйчел пересекла сумрак палаты и, положив ладонь на лоб Кабакова, почувствовала щекочущие движения его ресниц.

— Это я, Дэвид, — сказала она.

Часов через шесть в госпиталь вновь заявился Корли. Близилось обычное время допуска посетителей, к обеспокоенные родственники с цветами в руках ворчали, читал вывешенное на дверях объявление об отмене на сегодня всех посещений. Мошевский караулил на кушетке возле палаты Кабакова, жуя гамбургер. Рядом с ним пристроилась девочка в кресле-каталке, одетая в пижаму, и тоже уплетала «Биг Мак».

— Спит? — осведомился Корли.

— Ванну принимает, — с набитым ртом ответил Мошевский.

— С добрым утром, — сказала девочка.

— С добрым утром. И когда закончит?

— Да сразу, как только сиделка отскребет щеткой всю грязь, — засмеялась девочка. — Это так щекотно! Вас когда-нибудь мыла сиделка?

— Не случалось. Мошевский, поторопите их, я должен...

— Не желаете ли кусочек гамбургера? — спросила девочка. — Это мы с мистером Мошевским посылали за едой. А то здесь все такое противное. А мистер Мошевский не дал мистеру Кабакову гамбургера, и поэтому мистер Кабаков сказал ему много разных плохих слов.

— Понятно. — Корли кивнул, кусая ноготь большого пальца.

— А я тоже обожглась, как мистер Кабаков!

— Очень жаль. Надо быть внимательнее.

Девочка потянулась рукой к кульку на коленях Мошевского, вынула горстку жареного картофеля и захрустела им. Корли нетерпеливо приоткрыл дверь палаты, просунул голову внутрь, что-то коротко сказал сиделке, потом снова затворил дверь, бормоча:

— Посмотрим, как она мигом...

— Я хотела приготовить обед и опрокинула на себя кастрюлю горячей воды, — гордо объявила девочка.

— Прошу прощенья?..

— Я говорю, стряпала и обожглась кипятком.

— О, я тебе очень сочувствую.

— Я рассказала об этом мистеру Кабакову, и знаете, оказалось, что с ним приключилась та же история. А я сказала ему, что больше всего несчастных случаев происходит на кухне.

— Мистер Кабаков? Ты с ним говорила?

— Ну, конечно. Мы смотрели из его окна на улицу, как там играли в софтбол. Оттуда видно площадку, которая перед школой, там ребята играют каждое утро. А из моего окна видны одни кирпичи, там такая стена, близко-близко. Еще он знает столько смешных вещей, хотите я вам какую-нибудь из них расскажу?

— Благодарю, не стоит. Он сам мне уже рассказывал.

— А у меня тоже есть такой тент над кроватью, как у мистера Кабакова, и я...

Дверь распахнулась, и в коридор вышла сиделка с мокрым полотенцем в руках.

— Милости прошу.

— Спасибо, — сказала девочка.

— Погоди-ка, Дотти, — пробасил Мошевский. — Останься пока со мной. Мы ведь еще не расправились с этими чипсами.

— Это не чипсы, а французская картошка, — поправила его Дотти.

Кабаков сидел в постели, привалившись к подушкам.

— С легким паром. Ну-с, наконец-то можно вернуться к нашим баранам. Мы получили ордер и произвели обыск на «Летиции». Яхту видели три члена экипажа, но никто из них якобы не запомнил ее номера. Мы соскоблили немного краски с того места, где она царапнула борт сухогруза. Уже отправили на анализ.

Кабаков сделал нетерпеливый жест, пытаясь вставить что-то свое, но Корли, не обращая на него внимания, продолжал:

— Наши специалисты беседовали с оператором, который сидел той ночью за пультом радиолокатора и пришли к выводу, что корпус яхты деревянный. Кроме того, мы знаем, что она весьма быстроходна. Судя по описанию звука мотора, можно предположить, что на ней установлены двигатели с турбонаддувом. Короче, типичная посудина контрабандистов. Рано или поздно мы ее найдем. Ведь на какой-то верфи ее строили, причем неплохо, и где-то она стоит на приколе.

— А что нового об американце?

— Ничего. В этой стране, смею заметить, полным-полно американцев. Сейчас работаем с командой сухогруза, пытаемся составить словесный портрет человека, который был на «Летиции», а потом смылся на яхте. Но дело продвигается туго. Матросы не знают стандартов, принятых в полиции для описания внешности, от них трудно добиться вразумительного ответа. «Глаза, говорят, как свинячья задница». Черт их разберет, что они имеют в виду. Я пришлю вам окончательный протокол, а вы попробуете вспомнить все о той женщине в Бейруте. Лаборатория колдует над статуэткой.

Кабаков кивнул.

— Так, теперь дальше. Я заказал санитарную машину на одиннадцать. В одиннадцать тридцать тронемся на военно-морскую авиабазу в Ла-Гардиа...

— Мистер Корли, мне бы хотелось поговорить с вами. Могу предложить другой вариант, — с порога обратилась к нему Рэйчел. Она была облачена в крахмально шуршащий, идеально чистый халат и держала в руках рентгеновские снимки и медицинскую карту Кабакова.

Корли досадливо поморщился. Кабаков опередил его возражения.

— Я давно уже мог бы находиться в израильском консульстве, — веско сказал он. — Там вы не добрались бы до меня так легко. Но ведь мы оба стремимся к сотрудничеству, так что давайте-ка, Корли, послушаем, что предлагает доктор Боумен.

Через полчаса Корли отправился к директору госпиталя. Тот вызвал к себе чиновника, отвечавшего за информацию для родственников пациентов и связи с внешним миром. Чиновник собирался пораньше улизнуть с работы перед уик-эндом, но ему пришлось задержаться, чтобы составить меморандум для радио и газет, отдать его дежурному у телефона и сделать запись в журнале состояния больных.

Около полудня позвонили с телевидения, запрашивая для шестичасового выпуска новостей сведения о жертвах и пострадавших в несчастных случаях. Дежурный, сверившись с меморандумом, сообщил телевизионщикам, что мистер Кэбов переведен в госпиталь Брук-Арми. Однако день оказался насыщен более интересными событиями, и эту информацию не пустили в эфир.

Всегда дотошная «Нью-Йорк Таймс»все-таки напечатала краткое сообщение о новом местонахождении раненого мистера Кэбова. Звонок из газеты оказался последним, и чуть позже меморандум отправился в мусорную корзину. Но вечерний выпуск «Таймс» поступил в продажу только в пол-одиннадцатого, когда было слишком поздно: Далиа уже находилась в пути.