Сущность центриста

Чтобы речь вышла хорошей, прекрасной, разве разум оратора не должен постичь истину того, о чём он собирается говорить?

ПЛАТОН

Для начала проведём нехитрый, хотя и чуточку экзистенциальный, мысленный эксперимент.

Допустим, что у вас есть какой-то близкий друг, любимый человек или бизнес-партнёр. Кто-то из них, я уверен, у вас должен быть.

Поскольку все мы неидеальны, то и они, конечно же, тоже. И если бы человека можно было улучшить (без потери качества), то, будь наша воля, мы бы с удовольствием сделали им апгрейд.

Поэтому вот вам чудо: я могу гарантировать, что у меня есть технология, которая позволяет воспроизводить точную копию человека – буквально, до мелочей, со всеми чувствами и воспоминаниями, но она будет чуть-чуть лучше оригинала (вы можете выбрать один-два параметра).

То есть, если ваш друг непунктуален, например, и вас это раздражает, то я сделаю его копию, которая будет отличаться от оригинала тем, что ваш «новый старый» друг перестанет опаздывать.

Представьте, то, из-за чего вы столько переживали, что повторялось из раза в раз, наконец исчезнет! Ничто больше не будет омрачать вашей дружбы, наслаждайтесь!

Если ваша вторая половина раздражает вас тем, что любит спать до часу дня (или, наоборот, вскакивает ни свет ни заря и мешает вам насладиться лучшими мгновениями сна), я сделаю её абсолютную копию, но синхронизирую ваши графики – эта абсолютная копия будет вставать (или ложиться), когда вам это удобно.

Или хотите, мы что-нибудь сделаем с её (его) запахом? Запах реального человека я изменить не смогу, но вот у его копии этого недостатка уже не будет. Запах будет именно таким, какой вам хочется!

У вашего партнёра по бизнесу, я догадываюсь, куча недостатков, поэтому давайте как следует «перепишем его программу», чтобы всё в нём было идеально – ответственность, честность, трудолюбие. В общем, его копия будет соответствовать оригиналу, но разницу вы точно заметите – «его будет не узнать!».

Моё предложение выглядит сродни дьявольскому искушению… Понятно, что мы все ждём от своих близких, друзей и партнёров подобных улучшений. Нам кажется – ну чего им стоит стать чуть-чуть более внимательными, аккуратными, сообразительными, ответственными и т. д.? Но нет.

Их копия решит эту проблему!

Единственный нюанс: вы будете знать, что человек, с которым вы отныне проводите свою жизнь – это не он, а его копия.

Но копия будет полной, точной, идентичной оригиналу, да ещё с бонусами. Он или она будут именно такими, какими вы хотите их видеть! Исполнение желаний…

Согласитесь ли вы на эту замену?

Если я предложу вам день об этом подумать – неспеша, всё взвесить, покрутить в голове, – вы ощутите то, что, согласно специальной терминологии, называется «субстанциональным эссенциализмом».

Вообще, «эссенциализм» – это понятие, которое пришло к нам из философии, и является производным от латинского слова essentia – то есть сущность.

Наша способность усматривать в предметах и явлениях некие «сущности» (эссенции) и есть тот самый эссенциализм.

Сущность вещи (или явления) – это нечто абсолютно гипотетическое (то самое «невидимое»). Понятно, что никакой такой субстанции «сущности» ни в компьютере, на котором я пишу этот текст, ни в столе, на котором стоит мой компьютер, ни во мне самом нет. Но мы умудряемся её (их, эти сущности) видеть – очевидно же, что это «мой компьютер», «мой стол», «я сам».

Но, как выяснили психологи, занимающиеся детской психологией, способность усматривать такие сущности в вещах появляется у нас в самом раннем детстве.

КОПИРОВАЛЬНАЯ МАШИНА ДУШИ

Ныне профессор психологии и когнитивных наук Йельского университета Пол Блум, а тогда сотрудник Университета Макгилла в Монреале, соорудил с коллегами «копировальную машину» для вещей.

На самом деле, машина, конечно, была бутафорской, но дети, которых тестировали с помощью сего агрегата, о подлоге не знали. Им просто показывали, что вот есть такая машина с двумя ящиками, и если положить какой-то предмет в один ящик, а потом понажимать на соответствующие кнопки, то во втором ящике появится точно такой же предмет.

Детям предлагалось оценить стоимость предмета (с помощью фишек), который изготавливала «копировальная машина».

Если предмет был безличным (например, серебряная ложка), то дети оценивали ценность копии соразмерно цене оригинала (серебро и в Африке серебро).

Однако, если шестилетним детям говорили, что ложка, которую положили в аппарат для копирования, принадлежала королеве Елизавете II, стоимость копии резко падала.

То есть уже шестилетние дети умудряются видеть в ложке, которая якобы принадлежала значимому лицу, особую «сущность».

Впрочем, это вполне естественно: вспомните тотемы примитивных племён, «злых духов» в наследном золоте и прочую «магию» из соответствующих салонов колдовства и тому подобного шаманизма – мол, принесите вещь, которая принадлежала интересующему вас человеку, и мы вам по ней погадаем.

Это весьма примитивный, глубоко вшитый в нашу психику механизм.

Но идём дальше. В следующем исследовании Пол Блум с Брюсом Худом использовали «копировальную машину» для производства копий уже не предметов, а живых существ – хомяков (использовались неотличимые друг от друга по внешности хомяки из одного помёта).

На сей раз дети четырёх и шести лет отказывались признать в копии повторение оригинала. Они считали, что любая копировальная машина может воспроизвести только тело, но не душу и не сознание. На детский взгляд, копия не была тем самым хомяком, она была его бездушной тушкой.

В другом эксперименте, кстати говоря, детям предлагали такой опыт: мол, что будет с собакой, если заменить её внутренности – кровь и кости, или, другой вариант, если лишить её внешних признаков?

Возможно, вы удивитесь, но большинство детей считают, что собака с другими внутренностями – это уже не собака, а вот собака без внешних признаков собаки, но та же самая «внутри», продолжает оставаться собакой.

Думаю, что эти эксперименты легко объяснят вам, почему так популярны кочующие из культуры в культуру идеи про загробную жизнь, переселение душ, левитацию сознания и прочую паранормальную ерунду. Верить в подобные вещи – это, если хотите, предустановленный в нашей психике инстинкт.

Впрочем, Блум и на этом не остановился, а замахнулся своей «копировальной машиной» на самое святое. Он предложил детям от трёх до шести лет скопировать в автомате их любимую игрушку – ту самую, с которой ребёнок никогда не расстаётся, спит с ней и т. д.

Копия была экспериментаторами предусмотрительно закуплена – новая, свежая, не затёртая!

И что вы думаете?.. Многие дети в принципе отказались от такой перспективы и не позволили исследователям положить их любимую игрушку в «копировальный аппарат». Из числа тех, кто всё-таки решился, выбор между копией и оригиналом был очевиден – оригинал! ‘

Хотя, когда таким же детям показывают работу аппарата на «безличной» игрушке, дети как правило уверенно выбирают копию – это ведь здорово: игрушка, сделанная на копировальном автомате!

Итак, мы с самого раннего детства вкладывали в вещи «сущности», которых в них нет, не существовало и существовать не может.

Впрочем, если мы внимательно изучим статистику по этим экспериментам Пола Блума, то обнаружится, что не все дети ведут себя одинаково. Кто-то решительно видит сущности в вещах, а кто-то воспринимает ситуацию с более рационалистических позиций…

Если вы ещё сомневаетесь в том, что мы видим в вещах сущности, которых в них на самом деле нет, то представьте себе человеческое мясо. В целом, мясо как мясо, полезный для организма белок… Но вас, наверное, уже подташнивает, правда?

Да, мы усматриваем несуществующие сущности в вещах, и это, судя по всему, специфическая эволюционная предустановка. Сложно сказать, с чего это всё началось и почему эволюция решила оснастить нас этим специфическим навыком.

Эволюционные психологи считают, что дело, возможно, в предупреждении близкородственного скрещивания. Если я, например, стану рассказывать вам историю о том, как молодые, но уже совершеннолетние брат и сестра устроили себе романтический отпуск с взаимными сексуальными утехами, вам, вероятно, тоже будет не очень приятно это слушать…

В общем, как бы там ни было – это универсальная для нас вещь: мы умеем видеть невидимые (и несуществующие на самом деле) сущности в вещах.

Последующее интеллектуальное развитие позволяет нам получить массу преимуществ из этого своего загадочного «видения». Но этот феномен получил название уже не субстанционального, а «категориального эссенциализма», потому что он связан не просто с усмотрением сущности предмета, но и с возможностью, благодаря языку, относить его к той или иной категории.

Что такое существительное? Это слово, которое обозначает нечто со специфической сущностью – дерево, человек, дом, стол, пространство, число, космос и т. д. Не просто дерево или человека, а вообще любое дерево, любого человека и т. д.

То есть, благодаря словам, мы научились определять некие сущности, которые соотносятся не с конкретным предметом (как, например, имена собственные), а с определённой совокупностью предметов и какой-то их «внутренней» особенностью. Так и возникают «категории».

Что-то для нас объединяет все деревья, все столы, всех людей, все дома, хотя они, как вы понимаете, могут быть очень и очень разными, вплоть до неузнаваемости. Деревья бывают карликовыми, Владимир Ильич Ленин использовал пенёк в Разливе в качестве стола, муравейник – тоже чей-то дом, а Гитлер – не человек, но человек, и т. д.

В своё время Платон даже высказал предположение, что эти «сущности» вещей (или «эйдосы», как он их называл) находятся в некоем «мире идей» («эйдосов») и первичны по отношению к реальным предметам.

Он полагал, что эти эйдосы как бы проявляют себя в вещах: чашность – в чашке, лошадность – в лошади, а человеческое – в человеке.

На самом деле, это не просто философия, а очень важный психический механизм: если мы можем найти категорию, которая объединяет в себе разные предметы с единым функционалом и сходными свойствами, нам понятно, что с этими вещами делать.

Мы не смотрим всякий раз на предмет, который используется нами в качестве, например, стола или чашки, как бараны на новые ворота, а знаем, что нам с этим предметом делать, или что, например, от него ждать.

Это, как вы понимаете, существенно экономит силы, и «центристы» – самые экономные из всех. Они буквально живут в мире эйдосов: видят «души» или «личности» в разнообразных субъектах, обожают собак, потому что «они – товарищи», в предметах материальной культуры видят чей-то труд, а в природных процессах – проявления Природы.

Поскольку эссенциализм является универсальным психическим механизмом, укоренённым в нас глубоко физиологически, то понятно, что «центристы» представляют собой базовый тип мышления, проявления которого мы найдём в мышлении любого человека.

Однако, есть у «ядерных центристов» (то есть у людей с ведущим «невротическим радикалом») специфическая особенность. Для них все эти «сущности-эйдосы» – не какое-то абстрактное знание о формальных категориях, для них это именно «существо дела».

О чём идёт речь и как это получается? Для того, чтобы понять это, вернёмся ещё раз к детям и посмотрим на эксперимент, проведённый группой исследователей во главе с психологом Йельского университета Кили Хэмлин.

В этой научной работе исследовалась способность младенцев понимать суть социальных ситуаций. В возрасте шести месяцев мы ещё не умели ни ходить, ни разговаривать. Но как оказалось, уже тогда мы могли определять, кто хороший, а кто плохой на достаточно абстрактных примерах.

В этом эксперименте младенцы сидели на коленях у родителей, а на экране им показывали нехитрый мультик. Кружок пытался с трудом взобраться на холм, а две другие фигуры оказывали на него воздействие: треугольник помогал, а квадрат – мешал, сталкивая круг вниз с холма (см. рис. № 12).

Рис. № 12. Кадры из мультфильма, который демонстрировался младенцам (стрелками обозначено направление движения «помощника» и «неприятеля»)

После просмотра этого мультфильма ребёнок мог выбрать игрушку: одна была треугольником («помощником»), а другая – квадратом («неприятелем»).

Больше половины шестимесячных младенцев выбрали треугольник, а когда в эксперименте участвовали годовалые дети и старше, то уже все они выбрали игрушку-помощника.

Понятно, что ребёнок смотрел просто на движение каких-то объектов на экране. Чтобы понять, что кто-то из геометрических фигур «хороший», а кто-то «плохой», они должны были воспринять эту ситуацию как социальную (то есть, реконструировать её в зачатках своей дефолт-системы), идентифицироваться с кругом и понять, кто «друг», а кто «враг».

Нам, конечно, кажется, что это очень простое дело – что тут думать-то? Но эта лёгкость говорит лишь о том, что наша дефолт-система реконструирует такие ситуации уже на автомате.

В действительности же это сложная интеллектуальная процедура, требующая от ребёнка мыслительной реконструкции наблюдаемой им ситуации.

Именно эта реконструкция «социальных отношений» (даже если они разворачиваются на примере геометрических фигур) и создаёт «характеры», а ещё глубже – сущности (эйдосы) соответствующих агентов (круга, квадрата, треугольника).

Ещё раз: не они сами – круг, квадрат и треугольник – обладали сущностью. Нет, ребёнок усмотрел в них эти сущности – «хорошего» и «плохого», а также «такого же как я», – потому что видел социальную ситуацию.

Да, Платон может рассказывать нам про «мир идей», но правда в том, что «идеи» (эйдосы, сущности) возникают в нас в процессе реконструкции социальных ситуаций.

Вероятно вам приходилось видеть, как ребёнок ругается на физические предметы или даже бьёт их, если с ними что-то не так.

Ударился о стол – негодует на стол, будто бы это он его ударил, не пишет карандаш – недоволен карандашом, словно тот сделал это специально, сломалась игрушка – она плохая и виновата.

Он как бы берёт над этими физическими предметами социальный, иерархический «верх» – наказывает, бьёт, обзывается.

А в других ситуациях, наоборот, робеет и демонстрирует поведение иерархического «низа»: или, если игрушка его пугает, то подчинение, или, если она ему очень нравится и недоступна, то восхищение.

Иными словами, дети воспринимают ситуации отношений, даже если это физические предметы, как отношения социальные. Из этой материи они и ткут сущности вещей, сами эти сущности как бы рождает социальная ситуация.

Отсюда же и возникающие характеристики: хороший-плохой, правильный-неправильный, любимый-ненавистный и т. д.

Иными словами, когда мы говорим о способности «центриста» видеть в вещах сущности, это не медитативная какая-то практика и не парапсихологический шаманизм, а именно развёртка ситуации (всякая вещь всегда находится в какой-то ситуации как фигура на фоне) в условно социальном контексте.

Конечно, «категориальный эссенциализм» свойственен всем, а «конструктор» вообще только так и думает – абстрактными сущностями.

Но для «конструктора» сущностями являются как бы сами категории, а не нечто в предметах. «Сущность» для него – это, скорее, набор характеристик группы предметов, а не некая центральная субстанция предмета как такового.

Для «центриста» же важно, кому принадлежит тот или иной предмет, какое он имеет к нему отношение, как он его воспринимает, что он для него значит.

То есть, несмотря на «категориальность», все сущности, которые «центрист» видит в предметах, это их как бы личные, собственные характеристики, обусловленные их «биографиями».

Соответственно, «центрист» относится к вещам как к неким действующим агентам социальных взаимодействий. Каждая вещь для него что-то значит в рамках социальных отношений с другими людьми.

Если «конструктор» будет выбирать вам подарок, то он будет думать о каких-то его характеристиках; если «рефлектор», то о том, какой это произведёт на вас эффект; а «центрист» будет думать о месте этого подарка в вашей жизни.

Вот почему, когда мы говорим о центризме «центриста», то всегда предполагается и какая-то целостность, более общий и, как правило, социальный контекст: что это будет значить для человека.

То же самое касается и совершенно абстрактных знаний (научных или профессиональных): «центристу» важно, кто произвёл то или иное открытие, кому принадлежит то или иное умозаключение, какое влияние всё это оказывает на жизнь людей или конкретных персонажей, почему это им может быть (или должно быть) важно.

«Центрист», иными словами, постоянно участвует в некой виртуальной социальной игре, а потому всегда есть и этот аспект целостности, которая связывает «сущность» вещи (или идеи) с пространством социальной реальности. В остальном – это лишь вопрос масштаба: человечество, трудовой коллектив или семья.

«Рефлектор» ещё в меньшей степени озабочен сущностью. Да, он знает, что у предметов есть характеристики, да, он может быть влюблён в конкретные предметы и буквально трепетать, глядя на них.

Но для него важно не то, что этот предмет представляет сам по себе, а то, как сам «рефлектор», с учётом этого предмета, будет восприниматься другими людьми.

Грубо говоря, если мы представим себе коллекционера (Иван Петрович Павлов использовал именно этот пример в своей знаменитой статье «Рефлекс цели»), то:

• «рефлектор» будет рад, например, картине, потому что она делает его знаковым персонажем на рынке антиквариата (отношение к нему других коллекционеров) и в чём-то уникальным (только у него есть эта картина);

• «конструктор» будет рад, потому что эта картина, например, занимает важное место в структуре его коллекции, или обладает какими-то уникальными характеристиками – допустим, написана в период творческого затишья художника или красками, которые он редко использовал;

• «центрист» же будет рад за счёт обретённой общности с автором этой картины, он как бы образует с ним некую связь, некое отношение через неё.

Что ж, самое время вернуться к нашему экзистенциальному мысленному эксперименту – улучшенная копия или оригинал?

Перед «центристом» этот вопрос не стоит, он просто откажется класть эту «игрушку» в «копировальную машину».

Ему покажется это диким и противоестественным. Он будет внутренне настаивать на том, что этот эксперимент невозможен в принципе, а сама эта идея покажется ему оскорбительной и даже бредовой.

И если с вами происходило нечто подобное, когда вы читали установочные условия нашего мысленного эксперимента, то «центриста» в вас достаточно много.