Ви́дение отношений

31

Мышление, возникшее, как кажется, для того, чтобы мы могли видеть отношения отношений (и, следуя указанию Людвига Витгенштейна – «Не думай, смотри!», – обнаруживать то, что происходит на самом деле), приводит как раз к обратному эффекту.

Там, где мы должны были бы видеть действительные «ситуации» (положения вещей), «факты» реальности и то, что происходит на самом деле (то есть те самые отношения отношений), мы, напротив, упираемся в стену «представлений» и бесчисленные «языковые игры».

Какова механика этих спонтанно возникающих завалов, препятствующих нашим контактам с реальностью и действительному пониманию?

Пытаясь ответить на этот вопрос, давайте представим себе, пусть и с изрядной долей условности, жизнь нашего далёкого предка в доязыковую эпоху.

То есть в нашем мысленном эксперименте мы имеем человекообразную обезьяну – особь нашего с вами биологического вида, – которая живёт в стае (племени), уровень культуры которого не достиг ещё состояния, когда на смену естественным поведенческим реакциям индивидуумов приходят реакции, регулируемые «сигналами сигналов».

Грубо говоря, допустим, что все наши «подопытные» обладают интеллектуальными объектами недифференцированного топоса внутреннего психического пространства.

32

Социальная организация такого племени, судя по данным современной антропологии [© Р. Данбар], выглядела примерно следующим образом: семьи, состоящие из 20–25 близких родственников, объединены в племя (стаю) общей численностью порядка 150–230 особей.

Единичная семья состоит, условно, из главы семейства, нескольких его самок-жён и их отпрысков. Старшие сыновья уже тоже обзавелись самками-жёнами, которые производят внуков (часть половозрелых дочерей главы семейства, в свою очередь, перешли в другие семьи данного или даже другого племени).

Мы будем рассматривать особь второго поколения – одного из младших сыновей, не достигшего ещё возраста, когда ему позволено думать о своём матримониальном положении.

Согласно условиям нашего мысленного эксперимента, языковые навыки в данном племени находятся на самом примитивном уровне – какие-то знаки-звуки используются в целях коммуникации, но они не составляют ещё языка, выходящего за пределы самых простых формул «порождающих грамматик» [© Н. Хомский].

Мозг представителя нашего племени должен быть устроен таким образом, чтобы в этом племени выжить, а желательно ещё и достичь каких-то высот социальной иерархии (реалистичный план – обзавестись своим собственным семейством на 20–25 особей).

Очевидно, что для этих целей особь должна иметь возможность держать в голове все свои отношения (реальные и действительные) с другими членами племени. Но языка-то, который мог бы упростить ей эту задачу, нет.

То есть я (эта особь) не могу пойти простым и понятым современным людям путём: разделить всех игроков этой социальной группы на классы, обозначить их (вождь, главы семейства, дети вождя (наследники), жёны вождя, жёны глав семейств, дочери вождя, дочери других глав семейств, близкие родственники и т. д., и т. п.), рационально определить их роль, место и значение в социальной иерархии племени.

Иными словами, у меня нет никаких внутренних предписаний – мы в «доязыковой человеческой стае», – которые бы направляли бы меня в рамках этой социальной общности. А значит, мне приходится держать в голове не рациональные абстракции, а все свои действительные отношения с этими особями (судя по всему, за это как раз и отвечали отделы мозга, получившие название «дефолт-система мозга» [© М. Рейчел]).

33

То есть для каждой особи племени я образую в своем мозгу соответствующий интеллектуальный объект, который, по существу, является результатом накопленных мною опытов отношений с соответствующими «субъектами».

Допустим, к вождю меня допускали всего дважды за всю мою жизнь, и каждый раз это было обставлено самым затейливым образом – толпы соплеменников били в бубны, кричали, родители пригибались и т. д. Было страшновато. А вот со сверстником из соседнего семейства я вижусь каждый день, причём мы вполне можем подраться, и, в худшем случае, самка из этого семейства на меня рявкнет.

В моём собственном семействе тоже всё непросто – его глава в полном праве сделать со мной всё, что ему заблагорассудится, и никто даже не пикнет, глазом не поведёт. Однако, если крупный самец из другой родовой группы решит задать мне взбучку, то глава моего семейства с большой вероятностью меня отобьёт.

Самки в моём семействе тоже взаимодействуют со мной по-разному – одна делится пищей больше других, вычёсывает моих блох чаще. Другие тоже могут, но больше внимания уделяют другим сверстникам моей семейной группы. При этом если самец из другого семейства проявит какой-то интерес к этим самкам, он сильно пострадает от главы моего семейства.

Когда охотники племени возвращаются с добычей, я, как бы мне ни хотелось есть, должен выждать, пока другие особи племени проведут с ней какие-то действия.

Причём есть особи моего племени, которые, хоть и будут составлять мне конкуренцию в борьбе за лакомый кусок пищи, серьёзной угрозы для меня не представляют, а есть такие, кому переходить дорогу явно не стоит (отпрыски вождя, например). Внешне они вроде бы ничем не отличаются от тех, с кем я могу вполне помериться силами, но вот, оказывается, что они какие-то другие, что обусловлено даже не их поведением, а тем, как на мои действия в их адрес реагируют другие представители племени.

Есть территории, на которые мне нельзя заходить, потому что там целая группа особей придёт в негодование, и я так просто от них не отделаюсь – неделю потом раны зализывать.

Самочки, которые вызывают у меня известный интерес, полностью подчиняются крупным и опасным самцам («главам семейств»), которые часто взаимодействуют с «вождём» (если бы я, конечно, мог всех их так назвать, пользуясь языком, которого у меня нет).

Короче говоря, хоть репертуар ситуаций, в которых я оказываюсь, и не столь уж многообразен, но о сложносочиненных взаимоотношениях членов моего племени я должен быть в курсе. Я должен уметь мгновенно распознавать соответствующую конфигурацию, оказываясь в той или иной ситуации.

Да, мне следует постоянно держать это в голове и каждый раз заново рассчитывать диспозицию отношений – кто и как будет себя вести в той или иной ситуации, кто конкретно стал участником этой ситуации, кто ещё может стать, на какой территории она проходит (территория всегда связана с кем-то) и т. д., и т. п.

При этом ориентироваться в этих джунглях социальных отношений мне приходится, используя весьма примитивные средства различения – «опасно/безопасно», «приятно/неприятно», «угроза/безразличие», «больно/терпимо» и т. д., без всяких языковых средств, наподобие «Ты меня уважаешь?!» или «Когда в комнату входит дама, положено вставать!».

34

В конечном итоге всё, с чем я имею здесь дело, – это вовсе не «идеи», не «представления», а мои непосредственные отношения с другими представителями племени. Отношения, которые я чувствую буквально физически. И если бы сейчас тут обнаружился волшебным образом Людвиг Витгенштейн, то ему бы даже не пришлось бы говорить мне: «Не думай, смотри!». Ведь только этим я и был бы занят!

Так что же такое это его «смотри»? Дело, конечно, не в зрении, а в моей способности усматривать что-то (некие отношения, действия сил) самим моим существом, потому что я сам – этим своим существом – в данных отношениях, в этой реальности и нахожусь.

Я не изъят из этих отношений (этого непосредственного взаимодействия), я не могу посмотреть на них как бы «со стороны» или дать им какую-либо другую оценку, кроме той, какими являются в ней мои собственные реакции.

Наконец, я даже не могу о соответствующих отношениях размышлять, если они не происходят здесь и сейчас. Но, с другой стороны, я постоянно о них думаю, потому что эти ситуации вокруг меня постоянно. Реальность этих отношений (того, что происходит на самом деле) неотступна.

Это сложно представить, и любая подобная фантазия даст лишь слабое и умозрительное представление о том, что может испытывать и как воспринимает реальность подобная особь. Но попытайтесь всё-таки вообразить перманентную напряженность социальной реальности нашего героя…

Он постоянно находится в кругу своих сородичей, правила между ними не определены и не формализованы, хотя все как бы «в курсе». Но это «в курсе» – вовсе не формальное понимание того, как и что устроено в нашем обществе (кто начальник, кто дурак). Об этом нельзя прочитать в книге, об этом нельзя у кого-то спросить. Это лишь фактическое ощущение реальных, действующих прямо здесь и сейчас отношений.

Причём отношений не в смысле, как они, участники этого нашего мысленного эксперимента, друг к другу «относятся», а в смысле разворачивающейся ситуации – сил внутри неё.

Если я допущу ошибку, чего-то не учту, то меня сразу настигнут последствия – физическое наказание, лишение пищи, даже изгнание, которое, возможно, равносильно смерти.

То есть я должен постоянно учитывать все нюансы любой ситуации, в которой оказываюсь, и постоянно думать о том, чем она может для меня обернуться, если вдруг я что-то сделаю не так. А также о том, что я должен сделать, чтобы она разрешилась желаемым образом.

При этом я не смогу попросить прощения или извиниться, если что-то пойдёт не так, сослаться на то, что «я не знал», на свою «неопытность» или на что угодно ещё.

Любая моя ошибка в этой социальной коммуникации, любой мой баг в распознавании отношений элементов любой ситуаций тут же станет причиной моего самого, что ни на есть всамделишного (а не какого-то там «душевного») страдания.

35

Все интеллектуальные объекты, которыми пользуется наш вымышленный доязыковой персонаж, принадлежат к топосу его внутреннего психического пространства (ничего другого в нём по большому счёту).

То есть весь его «внутренний мир» – это состояния, которые в нём возникают (то, что данная особь, грубо говоря, испытывает). Совокупность этих состояний (этих интеллектуальных объектов данного топоса) результируется неким видением ситуации (положения вещей), отношений, действующих в ней сил.

Впрочем, здесь важно отметить, хотя у нашего героя и нет ещё «связных интеллектуальных объектов», но однако же многие его интеллектуальные объекты очевидно содержат неизвестное «х», хотя и на очень примитивном уровне организации.

Точнее, впрочем, было бы сказать, что это его интеллектуальная функция содержит в себе это неизвестное. Так или иначе, но именно указанное «х» провоцирует исследовательскую активность особи, её ориентировочные реакции и, вообще говоря, полную её погруженность в реальность социальных отношений.

То же, что такая особь находится в реальности – в том, что происходит на самом деле (причём, никогда и не выключается из неё, за исключением периода сна), я думаю, вполне очевидно.

Надо полагать, что всякий из нас был таким доязыковым персонажем в своём раннем детстве. Реальность наша, впрочем, характеризовалась меньшей напряжённостью, да и зрелость нашего мозга ещё оставляла желать лучшего, но подобный опыт – видения отношения сил – у каждого из нас определённо есть.