Между реальностью и представлением

6

Реальность – это, конечно, действие каких-то сил, обеспечивающих то, что происходит. Но сами эти силы скрыты от нас, мы, теоретически, можем видеть лишь отношения этих сил друг с другом (на практике же мы и эти отношения, как правило, «убиваем» обозначением, превращаем их в представление).

Впрочем, ошибкой было бы думать, что эти «силы» – это некая сокрытая от нас «подлинная реальность». Всякие «силы», сами по себе, это тоже всегда отношения.

Поэтому если мы в данном конкретном случае видим отношение между чем-то и чем-то, но не понимаем, чем оно – это отношение – обусловлено, это не значит, что то, что обуславливает эти отношения, не было, в свою очередь, тоже обусловлено какими-то отношениями. Таким образом мы, согласно анекдоту и «онтологии ничто», должны утверждать, что «там черепахи до самого низу».

То, что это кажется парадоксом, не должно нас смущать – наш мозг не был создан эволюцией для постижения основ бытия, и было бы, как минимум, странно, если бы с устройство реальности казалось нам «логичным».

Проблемы возникают тогда, когда мы, сталкиваясь с парадоксом, прибегаем к рационализации.

Даже если мы не видим всей «глубины» отношений, создающих ткань реальности (не видим их, так сказать, «до самого низу»), это не значит, что мы не видим каких-то отношений (какое-то действие сил).

Какие-то отношения мы точно должны усматривать, причём со всей определённостью, ведь они и есть реальность, а мы вряд ли были бы успешны в мире – хоть в каком-то своём качестве, – если бы реальность была скрыта от нас абсолютно и за семью печатями.

Впрочем, это «должны усматривать» как раз и является проблемой – мы с этим плохо справляемся.

Во-первых, потому что, как мы уже говорили, сам наш мозг стремится к универсализации представлений, создавая их не из абстрактных гносеологических озабоченностей, а строго под возможности собственного реагирования.

Во-вторых, потому что (о чём у нас тоже уже шла речь) нам нет нужды осознавать то, что превратилось в автоматизм, или даже уже было предзаданным эволюцией автоматизмом (как в случае с цветом человеческой кожи). Нас потому совершенно не смущает тот факт, что наши представления о реальности и реальность постоянно друг с другом конфликтуют.

И наконец, в-третьих, потому что так устроен наш язык – его знаки должны иметь денотат, на который можно указать. Очевидно, что с этого язык начался, а то, что он потом оторвался от предметности и вообще всякой конкретики, не изменило его логики – создавать значения слова не из отношения отношений в реальности, а исходя из неких гипотетических сущностей («чашности», «стольности», «лошадности» и т. д. [© Платон]).

То есть мы бы и должны были бы видеть отношения отношений, а не некие свои представления о них, но само наше устройство таково, что представления все время перекрывают собой реальность, скрывая от нас то, что должно быть для нас вполне очевидным.

7

Итак, реальность лежит перед нами без всякой потаённости, но – при всей своей этой явленности – она не замечается нами. Мы словно нарочно превращаем её в представление о реальности, а дальше действуя уже в самой реальности (действовать в представлении о ней, понятное дело, невозможно), допускаем ошибки.

Допустим, я ухватываю некие отношения в реальности, но по указанным причинам не осознаю их (то есть моя психика ведёт меня сама – на некоем автомате, неосознанно). Если это работает само по себе и результат достигается, то я и не вижу этих отношений на уровне своего сознания (в каком-то смысле в этом нет необходимости).

Если же нечто не работает само по себе и при этом у меня нет ощущения «очевидности», мне придётся воспользоваться какими-то абстрактными терминами наподобие «красного» или «справедливости».

Выбирая клубнику из чаши с клубникой, я не думаю, что мне нужна «красная клубника», я ориентируюсь на другие факторы – цвет должен казаться мне «спелым», «сладким», «вкусным», но главное – это отсутствие пятен, контрастных зон, свидетельствующих о том, что ягоды поддались процессам гниения.

Словосочетание «красная клубника» понадобится мне лишь для коммуникации с другими людьми. Например, меня попросят ответить на вопрос, какие красные ягоды я знаю? Или спросят – достаточно ли клубника на грядке покраснела? Или – как выглядела клубника в магазине? И я буду думать про «красную клубнику».

Но в другой ситуации мне самому это словосочетание совершенно не нужно. Иными словами, идея «красной клубники» имеет смысл для общения с другими людьми, а не для того, чтобы я что-то с ней – с этой идеей – делал в реальном мире.

Точно так же и «справедливость»: я не пользуюсь этим словом «для себя». Хорошо (справедливо) или плохо (несправедливо) поступил человек, я решаю не благодаря знанию слова «справедливость».

Я могу чувствовать себя обиженным или разозлённым – и это факт, который я, при необходимости, легко облеку в слова о «справедливости». Но я буду испытывать эти чувства под действием соответствующих сил и без дополнительных их обозначений.

Нечто действительное случается вне зависимости от того, что мы об этом думаем и какими словами пользуемся. Будучи реальными, мы просто соучаствуем в бытии реального, нам для этого нет нужды ни в каких специальных «подручных средствах».

Так, например, я могу испытывать какое-то сильное чувство к другому человеку, и это то, что происходит (моё чувство происходит). Нужно ли мне самому слово «любовь», чтобы понять, что я чувствую? Нет.

Добавив же к этому своему – уже существующему, уже происходящему – чувству слово «любовь», я не пойму своё чувство лучше, я лишь прибавлю к нему то, что я уже знаю про то любовь (знаю, благодаря обучению в определённой культурной традиции, благодаря предшествовавшей проблематизации и т. д.).

В результате вместо реальности, в которой я находился (да и нахожусь, надо сказать, на самом-то деле), я получу некое представление о реальности. Это представление будет чем-то дополнительным к моему чувству и почти с неизбежностью повлияет на него.

Вполне возможно, кстати сказать, что никакой любви я, на самом-то деле, и не чувствую, а чувствую что-то другое (сексуальное влечение, уважение и т. д.). Но решив, что «это любовь», я создам искажение – это будет чем-то наведённым, не имеющим действительного отношения к тому, что происходит на самом деле между мной и объектом моей страсти.

Впрочем, когда соответствующее искажение случится, нечто в моих отношениях с предметом моих чувств неизбежно произойдёт, потому что представления сами по себе тоже реальны, как и всё, что происходит, а они происходят в данном случае как эта самая «наведённость».

8

Казалось бы, превращение отношений (того, что происходит) в представления, с одной стороны, путает дело, но с другой, и это немаловажно, позволяет нам стабилизировать ситуацию, добиться большей определённости и, возможно, какой-то своей дополнительной функциональности.

Если мы означиваем некое положение вещей (то, что происходит), мы можем воспользоваться инструкциями, которые освоили в процессе своего врастания в культуру, и, возможно, лучше решим какую-то задачу – например, выберем хорошую клубнику (если, конечно, в нашей культуре такой опыт накоплен, а мы его правильно восприняли).

Впрочем, с равным успехом мы можем попасть и впросак – например, неверно означив некое отношение как «любовь» или как «несправедливое» действие (когда денотат эфемерен, мы неизбежно подвергаемся риску оказаться в заложниках у подобных языковых игр). А и «любовь», и «справедливость» потребуют от нас каких-то действий.

Но только ли в денотате дело? Зная, что мы предпочитаем «красную клубнику», её производители могут поработать над цветом своей продукции, ухудшив её вкусовые свойства. Так что, выбрав, согласно своим представлениям, ярко-красную клубнику, мы вовсе не обязательно окажемся правы. Менее красная может оказаться и вкуснее, чем та, что имеет искусственно усиленный «товарный вид».

То есть «инструкции», заключённые в представлениях, полученных нами из культуры, вовсе не обязательно хороши, а в ряде случаев – как с теми же «любовью» и «справедливостью», – и вовсе могут оказаться сущей катастрофой («за это можно всё отдать» – явный поэтический перебор по поводу «любви», да и кровная месть по случаю какой-то «несправедливости», тоже, наверное, не идеальное решение).

Вся проблема в том, что, из-за особенностей устройства нашего психического аппарата, мы думаем, что денотаты в принципе существуют.

Если бы денотатами наших представлений могли быть отношения как таковые – то есть мы имели бы возможность воспринимать саму суперпозицию отношений (видеть их одновременно, как бы глазами всех «сторон отношений»), то подобный денотат был бы предельно функционален. Он сохранял бы свою вероятностную природу – то есть был бы подвержен изменению в отношениях, то есть происходил бы.

Однако таких денотатов у наших представлений не может быть – обращаясь к отношениям, мы неизбежно оказываемся на какой-то их «стороне». Они, как уже говорилось, как бы коллапсируют до состояния, которое может быть нами представлено.

Таким образом, всё, чем мы в действительности располагаем, – это возможность теоретически предполагать наличие подобной суперпозиции отношений (как бы держать в голове наличествующую вариативность ситуации). И это именно то, что мы должны делать, если действительно реконструируем реальность, а не просто сворачиваем её до какого-то «ясного» нам представления.

9

Итак, мы сами находимся в реальности, то есть: мы сами – реальны (мы – то, что происходит, и мы находимся в отношении с тем, что происходит).

Но на уровне сознания и психических автоматизмов реальность, несмотря на это наше действительное присутствие в ней, оказывается сокрытой от нас.

Впрочем, даже будучи в этой своей собственной замкнутости, самоотверженности от реальности, мы, прибегая к её реконструкции, можем думать о ней, как о некоем отношении сил, отношении отношений.

То есть мы на одном уровне себя, если так можно выразиться, находимся в реальности, а на другом своём уровне – в своих представлениях о реальности.

Однако на этом – втором – уровне мы можем принудить себя предполагать (допускать, думать так), что всякие представленные нам (нами) объекты и наши оценки их поведения иллюзорны.

Не будучи в силах заглянуть за собственные представления, мы должны научиться аннигилировать их. Отношения сил в реальности для нас, с одной стороны, как бы скрыты от нас, с другой – как бы прозрачны, но могут нами предполагаться как существующие.

Мы можем создать некую мыслительную модель, согласно которой положительно и отрицательно заряженные частицы притягиваются друг к другу. При этом, натерев эбонитовую палочку войлоком, я не вижу сил этого притяжения, я увижу лишь, как поднимаются волосы, если её к ним поднести.

Отношение сил от меня скрыты, но по каким-то другим проявлениям я обнаруживаю их присутствие и могу реконструировать ситуацию – то, что, пусть и модельно, происходит на самом деле. Именно это скрытое от меня отношение сил и важно, именно оно имеет значение, потому что это именно то, что происходит.

Грубо говоря, это не волосы поднимаются под действием заряженной эбонитовой палочки, а это есть отношение зарядов (что, конечно, тоже в некотором смысле абстракция), которое в моём восприятии может проявиться только на этом макроуровне – то есть будет видимо мной как «фокус с волосами».

Короче говоря, нечто происходит и это некое отношение сил, но я не могу видеть ни эти силы, ни эти отношения. Я вижу лишь результаты этих отношений, что всегда уже является искажением, но мне нужно помнить об этом и тогда перед нами открывается возможность реконструкции того, что происходит на самом деле.

10

Моя задача, если я хочу мыслить реальность, – это видеть отношения сил, происходящие в реальности. Однако я, если принять в расчёт механизмы работы нашего мозга, к этому не предназначен.

Впрочем, с другой стороны, я ведь и сам являюсь реальным, то есть и я всё это делаю – происхожу так, являюсь такими силами, находящимися в отношениях.

При этом я сам (как положение дел, как ситуация) – да, но мои представления не проникают внутрь реальности. Нарисованный на бумаге молоток не может помочь мне в забивании гвоздей, при этом я сам по себе – как раз очень даже реальный молоток.

То есть мы находимся в какой-то странной серой зоне, как если бы меня попросили писать в темноте. Я вполне могу справиться с этой задачей (реальность), но я не буду видеть, что у меня получается. Чтобы понять это, мне придётся выйти на свет (составить представление), впрочем, я и в этом случае уже не буду знать, как я писал, я смогу это только реконструировать.

То есть нечто будет происходить со мной и благодаря мне, но я не смогу сказать, как я это делал. Да и результат этого моего действия станет мне известен лишь постфактум, то есть уже в отсутствие действия сил, уже вне реальности отношений.

Собственно, поэтому нам следует совместить, с одной стороны, и то как работает мозг (он выделяет целостности), а с другой стороны, и то, как существует реальность (без разрывов внутри себя). В ней, грубо говоря, нет отдельного молотка и отдельного гвоздя, есть отношение между ними разной степени, так скажем, плотности.