В этом году купался Тенька первый раз. Несмотря на жару, вода вовсе не казалась прогретой. По крайней мере, не «как молоко в духовке». С непривычки Тенька даже задрожал. Но через минуту привык, и они с Шуриком долго барахтались, брызгались, кувыркались и верещали. Тенька наглотался воды. У него щекотало в горле и щипало в носу – так же, как в давние времена, когда…

Да, когда они с отцом два года назад купались на дальнем пляже Верх-Сарайского озера, на полуострове Болтун, рядом с которым были широкие отмели, поросшие рогозом. Здесь, у Косы, рогоза не было, но Теньке вдруг показалось, что он чувствует сладковатый запах узких листьев.

«Папа, давай наломаем стебли с головками! Будут копья!..»

Они нарвали десяток упругих стержней с тяжелыми бархатными наконечниками, начали метать их друг в друга. Тенька попал отцу в живот, папа согнулся, сделал вид, что пробит насквозь, свалился на песок, дрыгнул ногами и замер. Тенька малость испугался:

– Папа, ты чего?..

Отец ухватил его в охапку, зашел в озеро по пояс и кинул завизжавшего Теньку в воду…

Неужели такое когда-то в самом деле было?..

Случались такие веселые моменты нечасто. Отец пропадал на работе. Жил отгороженный от всех своими заботами. Бывало, что Тенька сутками не видел его, а если и видел, то усталого и молчаливого… Но ведь случалось и хорошее! В зоопарк ходили, в лес ездили вместе с мамой, устраивали борьбу на ковре. Отец рассказывал про самолеты, про парашютные прыжки…

– Первый раз жутковато перед прыжком. А потом привыкаешь…

– А почему жутковато?

– Ну, высота же…

– А я не боюсь высоты.

– Знаю. Ты герой…

Тенька любил отца? Да, в те времена любил. Но маму любил больше. То есть иначе. Он просто был ее частичкой. И после того что случилось, отец сделался не своим. Злость и обида скоро стерлись, но осталось колючее опасение, словно в отце затаилась угроза. Не сильная, но постоянная…

Недавно, в последний день школьной поры, Тенька встретил отца на улице. Шел с выпускного утренника и вдруг услышал знакомый хрипловатый голос:

– Эй, Степан Васильич… Притормози…

Отец стоял на краю тротуара – высокий, с провалившимися щеками, с глубоко сидящими глазами под светлыми кустиками бровей. В серой рубашке с погончиками.

Тенька встал и напрягся. Ну, не убегать же…

– Здравствуй, – сказал отец.

– Здравствуй, – сказал Тенька, глядя на его коричневые башмаки.

– Судя по всему, рассчитался с третьим классом?

– Да…

Краем глаза Тенька видел на асфальте свою тень (Тень-Теньку), и она готова была рвануться в сторону.

– Ну и как? – спросил Василий Михайлович Ресницын.

Тенька быстро глянул ему в лицо. Вернее, на подбородок.

– Что «как»?

– Какие оценки?

Тенька шевельнул плечами.

– Всякие…

– Небось троечки? – Это он без упрека, весело даже: дело, мол, поправимое.

– Ага. По математике и пению…

– По пению-то за что? Вроде бы ты голосистый малый…

Тенька опять повел плечом.

Отец скользнул по нему взглядом.

– Я вижу, носишь мой подарок…

– Ношу… – выдохнул Тенька. Мол, куда девать-то, не выбрасывать же…

– Похоже, что впору…

– Нормально, – сказал Тенька и колупнул кроссовкой асфальт.

– А я приехал по делам, в Управление, и решил: дай пройду мимо школы, вдруг увижу Степана. И вот, повезло…

Тенька промолчал. Отец тоже помолчал и спросил:

– Что будешь делать летом?

– Не знаю… Книжки читать. Маме помогать на вахте… Может, лодку с Виталей и с пацанами построим…

– Он по-прежнему опекает мелкое население?

Слово «опекает» царапнуло, напомнило слово «Опека».

– Не опекает, а помогает по-всякому…

– Слушай, а может, приедешь в Светлокаменск? Хоть на недельку…

– Зачем? – сказал Тенька в сторону…

– Ну… погуляем вдвоем. Свожу на аэродром, прокачу на самолете.

– Нет. Страшно, – заявил Тенька с еле заметной насмешкой.

– Но ты же не боишься высоты.

– Я не высоты, а что будет укачивать…

– С чего ты взял? Ведь ни разу еще не пробовал!

– Вот и не хочу… Лучше я здесь, на велике…

– Разве он у тебя есть?

– Ребята дают покататься…

– Слушай, хочешь пришлю велосипед? В точности по твоему росту.

– Не-а. Тут есть… Шурик Черепанов. Мы с ним вдвоем на одном. Привыкли…

– А ты кремешок…

– Чево? – сказал Тенька.

– Ничего. Так… Ну, почему ты не хочешь ко мне в гости? Хоть на пару дней!

«Потому что ты изменник. Бросил маму в самые трудные дни…» Но сказать это было все равно что протолкнуться сквозь непролазную репейную чащу. И Тенька проговорил:

– Тебе, наверно, и без меня не скучно… с тем, кто у тебя там…

Отец не рассердился. Только плечи обмякли, руки повисли, длинные такие…

– Не мели чепуху. Я живу один…

«Ну, так тебе и надо…»

Но Тенька не сказал и этого. Не потому, что испугался. А потому, что вдруг почуял: это будет вроде как нечестный удар. Может, и правда отец живет «без никого». Конечно, сам виноват, но… тьфу, какая дурацкая штука эта взрослая жизнь…

Хотел сказать «папа, я пойду». Но «папа» не выговорилось.

– Я пойду…

– Ладно, шагай… Может, хотя бы позвонишь когда-нибудь?

– Ага… – сказал Тенька, зная, что не позвонит. Отец шевельнул рукой, словно хотел потрепать его по голове, но не решился. Тенька легко качнулся в сторону. Еще раньше качнулась его тень, и они (Тенька с тенью) быстро пошли по краешку асфальта… Кто-то стал бегом догонять их, и почудилось, что Танюшка Юкова. Но ведь она уехала накануне. И оказалось, что это Шурик…

Они накупались, пожарились на солнцепеке, окунулись опять. Было хорошо. Даже высотки с торчащим в поднебесье Зубом не казались уродливыми. Освещенные полуденными лучами, они сейчас были похожи на желтоватые скалы из фильма «Забытая планета». Черные окна искрились, будто проблески слюды…

Наконец отправились домой. Вернее, к Витале: чтобы узнать, нет ли каких-нибудь новостей или интересного дела. Может, он уже раздобыл доски и фанеру для лодки? Дед-Сергей пошел с Шуриком и Тенькой. Виталю он хорошо знал и не меньше ребят любил бывать в дворницкой, где всегда прохладно и уютно.

Виталя называл дворницкую французским словом «Ко́кпит». Это означало «петушиный ящик». На старых парусных кораблях так именовали кормовой кубрик, в котором обитали гардемарины-практиканты. Народ был юный, задиристый, гвалтливый. Старые моряки приклеили им прозвище «петушки» – отсюда и название кубрика. И понятно, что в дворницкой «петушков» тоже хватало.

Кокпит похож был и на кладовку, и на мастерскую, и на боцманскую каптерку, и даже на музей. По стенам висели спасательные круги, мотки веревок, велосипедные колеса, шины и разноцветные подносы. На полках стояли банки с краской, паяльные лампы, мятые самовары и старинные бутыли. Громоздилась пирамида ржавых касок разных времен и фасонов. По углам на специальных подставках торчали лопаты, метлы и грабли – можно было в один миг расхватать их и пустить в дело.

В дворницкой постоянно паслись посетители – и завсегдатаи вроде Теньки, Шурика, Лампионовых, Жоха и Эвелины, и всякий другой народ, вроде пацанов с Карпухинского двора (Тенька не всех даже помнил по именам, но знал, что они хорошие люди – плохие к Витале не ходили). И сейчас тоже было многолюдно. Сидели на верстаке, на скамейках и чурбаках.

Среди коловоротов и ножовок висела гитара (появилась недавно). Очень обшарпанная, с выцарапанным на корпусе носатым улыбчатым полумесяцем. Дед-Сергей пригляделся и попросил:

– Дай-ка, голубчик…

Виталя снял и дал.

Дед-Сергей сел на чурбак, погладил гитару, прошелся узловатыми пальцами по струнам.

– Если не обманывают меня старые глаза, этому инструменту лет пятьдесят…

– Типа того… – почтительно согласился Виталя.

– И помнится мне, что когда-то она принадлежала Якову Михайлычу Бирману, моему соседу по здешней квартире. Мы под нее пели, когда собирались, чтобы вспомнить школьные времена.

– Так оно, – сказал Виталя. – А когда Яков Михайлыч уезжал в Хайфу, оставил ее на память моей бабушке. А она потом подарила мне…

– Жаль, что гитара не магнитофон… – Дед-Сергей погладил облупленное дерево.

– Почему жаль? – строго спросил маленький Егорка Лесов. Он сидел на верстаке рядом с Эвелиной Полянской.

Дед-Сергей объяснил:

– Потому что не хранит в памяти песен, которые пели в давние времена…

Хулиган-семиклассник Жох спросил с дерзкой ноткой:

– О комсомольской юности?

Эвелина крепко двинула его гладкой коричневой ногой.

Дед-Сергей не рассердился на Жоха. Кивнул:

– В том числе… Но не только… Например, вот такие… – Он взял аккорд и пропел сипловатым баском:

Теньке показалось, что открылась книжка про дальние страны и дохнуло нездешним ветерком, запахом тропических трав. И тревогой…

– Это про что? – вырвалось у него.

– Кажется, это Киплинг. Про колониальных солдат на Мадагаскаре… – объяснил Дед-Сергей.

– А дальше? – спросил кто-то из дальнего угла.

Дед-Сергей спел еще пару куплетов.

Помолчали. Никто не хотел вступать в колониальные войска и завоевывать Мадагаскар. Но ощущение опасности, от которой может спасти только надежный товарищ, накрыло всех молчаливой серьезностью. Игорь и Витя Лампионовы придвинулись к сумрачному Жоху. Эвка Полянская обняла за плечо Егорку. Шурик Черепанов тихонько задышал у Тенькиной щеки. Несколько мальчишек с Карпухинского двора – Славик Саночкин, Максим Полянов, Данька Сверчок – подобрались от дверей и сели у ног Дед-Сергея.

В тишине угаснувшей суровой мелодии словно жило еще эхо:

Егорка вдруг спросил из-под Эвкиного локтя:

– Сергей Сергеич, а вы, может, знаете песню про Гавроша? И про маленький тополь…

– Что? – нервно удивился Дед-Сергей. – А, да… Помню. Тоже была наша песня. А ты откуда ее знаешь?

– Папа вспоминал. Но он знает всего четыре строчки: «Срублен маленький тополь, а зачем – не поймешь. Он лежит на обочине, как убитый Гаврош…»

– Да… – кивнул Дед-Сергей. – Только немного не так. А вот так… – И запел не прежним баском, а высоким, почти мальчишечьим голосом:

Струны погудели и умолкли…

– Ни фига себе… – проворчал Жох. – Это вам не группа «Лысый кенгуру». Чегой-то цепляет не по-нынешнему…

– Да… – хмуро согласился Дед-Сергей. – Цепляет «по-тогдашнему». Начало шестидесятых. Мой однокурсник сочинил, Валя Заславский. По горячим следам…

Никто не знал, что за «горячие следы» были в ту бесконечно далекую пору. И никто не решился спросить. Лишь Виталя помолчал и сказал:

– Новочеркасск… Да?

– Оно так… – согласился Дед-Сергей. Оглядел народ, поставил гитару у ног, согнулся, уперся щетинистым подбородком в гриф. – Долго про те дела история молчала, но теперь уже не секрет. Детям полезно знать…

– Дед, что знать-то? – нетерпеливо сказал Шурик.

– В шестьдесят втором году прошлого века… Считалось, что стоит счастливая социалистическая пора, а только стал в магазинах пропадать хлеб, начали расти цены, голод подступил нешуточный. А по радио кричали, какая у нас прекрасная жизнь… И вот в городе Новочеркасске поднялся народ. Не так, чтобы совсем бунт, но вроде того. А власти вызвали войска. Велели открыть огонь по безоружной толпе… Не знаю, понимали те парни, в кого стреляют, или нет. Может, думали, что присяга превыше всего. Сколько там людей насмерть положили, я не помню. Десятка два или три. Однако самое страшное вот что. Говорят, первый залп велено было сделать над головами, и пришелся он по деревьям. А на деревьях-то полно любопытных мальчишек. Ну, они и посыпались, как переспелые груши – кто с перепугу, кто раненые, а кто и неживые… Рассказывают, что один майор, когда увидел это, прямо на месте пустил себе пулю в висок… Но не все майоры такие…

– Остальные стреляли? – в тишине спросил Егорка Лесов.

Дед-Сергей не ответил, было ясно и так. Он сказал:

– Мы, студенты здешних институтов, были тогда на военных сборах в Сухой Елани. И туда дошли эти слухи, хотя, конечно, ни слова не было ни по радио, ни в газетах… Шумно возмущаться тогда было нельзя, роптали глухо, в палатках и на опушке. А потом Заславский сочинил вот это. И стали петь, собираясь в кружки. И не очень опасались. А что? Ведь не было в песне этой ни про Новочеркасск, ни про убитых ребятишек. Но офицеры все же почуяли что-то. Однажды подполковник Семенов, с нашей военной кафедры, подошел, прислушался. «О чем поем, товарищи курсанты?» Сначала примолкли, а потом прорвалось. Выложили все, что знали. Бывают минуты, когда уже не страшно… Семенов послушал молча, а как узнал про застрелившегося майора, сказал негромко: «Я бы тоже…» И ушел… Хороший был мужик, скоро его отправили в запас…

И опять наступило молчание. Что тут скажешь? Наконец подал голос Жох:

– Ладно хоть, что нынче не стреляют. Обычно дубинками орудуют…

– Как в Заозерске, – вспомнил Максим Полянов.

– Менты стреляют и сейчас, – вставил Данька Сверчок. – Но больше по пьяному делу…

Милицию переименовали в полицию, но храбрых воинов с дубинками по-прежнему именовали ментами. Или ментухаями.

Егорка Лесов неожиданно спросил:

– Сергей Сергеич, значит, в Ново… в том городе было восстание?

– Восстание, это когда с оружием, – вздохнул дед Шурика. – А там люди были с голыми руками.

Виталя вдруг насторожился:

– Ни слова о политике! Сюда движется моя будущая супруга Алена Гавриловна. Сейчас будет давать нам разгон.

Алена не стала давать разгон – ни Витале, ни его друзьям, только сказала не очень ласково:

– Звонил твой подозрительный приятель по кличке Доцент. Говорит, что у тебя телефон молчит…

– Разрядился, паразит… А что он сказал?

– Кто? Паразит?

– Доцент!

– Сказал, что он и его не менее подозрительные приятели раздобыли для тебя фанеру. Скоро привезут.

– Это для лодки! Новость – сплошной восторг!

– Ты полное дитя, честное слово, – грустно сообщила Алена.

– Полное в смысле комплекции? – радостно отозвался Виталя.

– В смысле разума. Ведь мог бы уже быть в аспирантуре…

– А на фиг? Дитем быть лучше. Что говорил Иисус? «Если не будете как дети, не попадете в царство небесное…»

– Больно ты там нужен!

– А почему бы и нет? Хорошие дворники везде нужны. Больше, чем аспиранты. И зарплата не та, что аспирантская стипендия…

– Поразительный болтун!.. Дети, не берите с него пример.

– Бу-удем! – жизнерадостно завопили «дети». Хотя уважали Алену почти так же, как ее жениха.

– Виталий, тогда скажи своим волонтерам, чтобы переложили поленницу у старого дома. Пенсионеры давно просят, дрова закрывают проезд. Ни «Скорой помощи» не проехать, ни пожарникам, если что не дай бог… Егор! Ты ведь в том доме живешь, соседи тебя просили сказать ребятам…

– Ой, я забыл… – Егорка соскочил на пол.

– Люди! – обрадовался Виталя. – Бьют туземцев барабаны! Они нас ищут на тропе трудовых подвигов! Жох, командуй! И, как в песне пионерских времен, «Гайдар шагает впереди!». Не нынешний, а который написал про команду…

– Про шизиков, которые работали без денег… – уточнил Жох. – Ладно, идем, ребята?

И все закричали, что идем, даже Эвка Полянская, которая порхала в кружевном платьице…