Диагноз поставили сразу — корь. У взрослых людей эта болезнь протекает очень тяжело. Именно так — сплошняком багровая сыпь по всему телу и температура под сорок. Но ведь прошло уже две недели, а температура все не сбивается даже антибиотиками. Давайте-ка сдадим кровь на анализ.

Никакая это не корь и не краснуха, может, вообще, острый лейкоз. Все показатели зашкаливают, и завтра утром нашу Анечку отвезут в больницу, сначала направят в инфекционную, там посмотрят и скажут: «Это не наша больная», — и переведут в областную, в гематологию, а пока Анечку пособоровали и в который раз причастили. Но человек-то тает на глазах, и врачи разводят руками — похоже, дело совсем плохо. Ну что же, нам никто не обещал длинной и безпечальной жизни, для Бога что двадцать пять лет, что восемьдесят… Наверное, надо ее срочно постригать в мантию, никто не знает, сколько еще осталось, может, уже совсем ничего.

Наступил следующий день — 7 декабря, память великомученицы Екатерины, главный престольный праздник тверского Екатерининского монастыря. Мы, как обычно в этот день, приехали с сестрами в Тверь на архиерейскую службу. На улице мороз, но все-таки Владыка в последний момент благословляет нас пройти вокруг храма крестным ходом с мощами великомученицы Екатерины. Все уже ушли с иконами и хоругвями, с громким пением тропаря, а Владыка все не может отделить от тумбочки ковчег с мощами — прикручен намертво, вот и оказалась у меня возможность, пока я рядом безпомощно стояла, взять благословение на Анечкин постриг.

Через два часа архимандрит Сергий уже был на Орше, а там всё приготовили для пострига, просто чудом: накануне я была в Лавре, дай, думаю, куплю мантии для бабушек. Ну, куплю еще две на всякий случай. А продавщицы предлагают — возьмите еще белые постригальные рубахи. Зачем, думаю, неужели мы не сошьем? Но купила — надо слушаться. А вот, говорят, у нас есть параманы с пришитыми ленточками. Да что ж мы, думаю, сами ленточки не пришьем? И тоже покупаю — за послушание. А ведь не успели бы ни ленточки пришить, ни рубашку сшить. Вот ведь как получилось.

Имя Анечке дали, конечно, Екатерина. Потом мама сказала по телефону, что вся Анечкина жизнь прошла под водительством великомученицы Екатерины, она и в Луге, когда училась в университете, ходила в Екатерининский храм и пела там на клиросе. И любимую подружку ее звали Катей, и она очень хотела ей во всем подражать, и даже упрекала маму: «Почему ты не назвала меня Екатериной?»

Утром мы отвезли нашу новую монахиню в областную больницу, теперь уж будь что будет, Бог даст, поправится.

Потом мы узнали, что Анечка перед болезнью очень соскучилась по своей покойной бабушке и захотела к ней, и стала молиться, чтобы умереть и рядом с ней оказаться. А бабушка — наша оршинская монахиня мать Иоанна — пострижена была в честь святого Иоанна Шанхайского.

Накануне праздника я вспомнила, что иподиакон Вадим привез в Тверь подаренное из Америки облачение со святых мощей Иоанна Шанхайского. Я попросила у него что-нибудь для Анечки, а он привез нам на время все, что у него было. Вот и получилось, что две ночи Анечка наша пролежала под покровом и епитрахилью святителя.

В тот же день мать Тихона рассказала мне свой сон. Она на вокзале с сестрами. Серый такой вокзал. И тут появляется Анечка — мать Екатерина в такой прекрасной одежде, как у блаженной Матроны на иконе в Сретенском монастыре: сплошные цветы, и лицо у нее неземное. Мама ее уговаривает куда-то уехать, а она вся там, ничего не слышит.

Анечка в больнице, но ей совсем не лучше, температура не снижается, багровая сыпь не исчезает. И хуже всего то, что лечат ее наугад — вторую неделю врачи не могут поставить диагноз. Иммунологи сделали свой анализ крови — реакция на красную волчанку положительная. А в больнице этот диагноз не принимают и свой не ставят. Тогда мы срочно вызвали из Ставрополья Анечкину маму и поехали с ней наконец в Лавру к нашему Батюшке, архимандриту Науму. А он выслушал нас и вдруг спрашивает:

— А как ее крестили? Вспоминайте.

— А кое-как, — отвечает мама, — покропили водичкой в общей массе около купели, сунули голову в воду и все.

А еще мама вспомнила, что маленькую Анечку возили в какую-то станицу — грыжу заговаривать…

Кто теперь знает, читали ли молитвы положенные, ей было три года.

— Поторопитесь, — говорит Батюшка, — надо срочно вычитать все заклинательные молитвы и крестить ее, непременно с полным погружением, по чину Петра Могилы «Аще не крещен». Прямо в больнице.

— Как, Батюшка? Там же палата на шесть человек. А она лежит, не встает, может, уже умирает…

— Есть такие мешки… Всё, идите. Видишь, сколько еще народу!

Вот и весь разговор.

Спросили мы у отца Иоанна, может, он подскажет, что это за мешки.

— Мы в армии брали пленку, приставляли четыре стола, стулья, как-то закрепляли и крестили солдат так.

И в Интернете ничего подходящего не нашли. Может, бассейн детский? В палату на шесть человек… А время идет.

Тогда взяли мы обычную пленку-рукав, склеили-запаяли один конец утюгом, и получился большой такой мешок метра на два с половиной, и в субботу отправились в больницу с отцом Давидом. Идем вчетвером по больничному коридору, батюшка в облачении, несем пустые баки для воды, чтобы воду после крещения вылить в непопираемое место. Дежурный врач все поняла и сделала вид, что не замечает наш крестный ход: она разрешить не могла, а «заметить» не захотела — хуже не будет, хуже некуда. Спаси ее Господи.

Мы буквально выволокли Анечку из палаты, там совсем напротив оказалась душевая комната, — уложили пленку в ванну, кое-как приспособили и в мешок с трудом запихнули Анечку. Вода текла медленно, а надо было торопиться, поэтому набралось всего литров сорок, но Анечка — в мешке — оказалась вся в воде, а голову окунали три раза. Когда ее переодевали в сухую одежду, я увидела ее красную пятнистую кожу — вся как обгоревшая, по всему телу. «Мне сразу, — сказала Анечка, — после воды стало легче».

Воду из мешка вылили в баки, и мы спустились с ними вниз на лифте.

Часа через три позвонила Анечкина мама: «Сыпь, — говорит, — понемногу исчезает, как будто сползает с лица, груди, с живота».

В воскресенье у нее почти совсем прошла эта страшная красная сыпь. А в понедельник все исчезло совершенно.

В тот же день отец Давид, возвращаясь после службы с Орши, не вписался в поворот и влетел в дерево, разбил машину и стукнулся головой до крови. Похоже, цена вопроса.