Батюшка вышел к народу, а я осталась стоять в его маленькой старой келье — каменном мешке, на самом-то деле сырой и холодной. Через много лет, когда Батюшка уже давно принимал народ наверху в теплом деревянном домике, заботливо выстроенном для него и для всех нас игуменией Ксенией, он как-то сказал моей подруге Светлане: «Сходи посмотри, где я раньше сидел. Как только выжил…»

Но что мы тогда понимали — когда нас пускали туда, мы оказывались в Раю. Я точно знала, что лучшее место на земле — Лавра, а лучшее место в Лавре — тесная Батюшкина келья, а лучший человек на свете — наш Батюшка. Здесь — святость и вся красота Православия. В этих пяти квадратных метрах умещалась небесная безконечность. Время там останавливалось, жизнь преображалась, вещи по-новому воспринимались, больные и бесноватые исцелялись, грешники… Кстати, насчет грешников; вспомнила, как однажды у Батюшки в келье появились елочные игрушки — четыре блестящих стеклянных шара, которые ему принес кто-то из нас четверых тогда, наверное, Светлана. Нас было четыре подруги, только начинающих осваивать православное жительство, но так, что все вокруг нас трещало по швам. Есть такая шутка: если в семье появляется один подвижник, все вокруг становятся мучениками. А мы все как на подбор — да, именно на подбор, потому и дружили — были максималистами, вот Батюшка и взялся за нас, наверное, чтобы мы дров не наломали сгоряча. Долго висели у него под потолком в келье и старели эти наши шары. И никто, кроме нас четверых да Батюшки, не знал, почему он годами их не снимает, чем же они ему, эти четыре облезлых шара, так дороги.

А тогда он вернулся в келью, и не один, уже позвонили на трапезу, и он на прощанье буквально затолкал в дверь молодого человека со словами: «Вы дети Иаковлевы, не разлучайтесь друг с другом». И ушел.

К тому времени у меня за плечами был уже обет безбрачия, вполне возможно, благодаря которому удалось за Батюшкины молитвы отправить в Царствие Небесное моих бабушку и тетю, так что полученное благословение конкретно и утилитарно рассматривать было неперспективно.

А мы хорошо знали, что если Батюшка знакомит людей, нужно не потеряться, обменяться телефонами, и обязательно что-нибудь значительное из этого знакомства произрастет. И вот через месяц раздался звонок моего нового знакомого, Юрия: «Срочно нужна твоя помощь. Умирает от рака моя приятельница, Таисия, ей тридцать пять лет. Пятеро детей, помоги их покрестить. Она тебе позвонит».

Все оказалось непросто. Трое старших детей были от первого мужа, с которым Таисия давно рассталась и жила в Москве со вторым своим мужем и всеми пятью детьми.

Мы вскоре познакомились — я увидела невысокого роста худенькую, коротко подстриженную темноволосую женщину в брюках, которая уже тяжело дышала и медленно ходила… Тогда она и рассказала мне свою историю. Наверное, она повредила грудь во время своих путешествий по тесным пещерам. Она была любителем-спелеологом, друзья так и называли ее — пещерная фея. А еще многие ровесники помнили ее как завсегдатая КСП — так сокращенно назывался Клуб студенческой песни. Да кто из нас в юности не любил петь у костра Визбора и Городницкого…

Дети уже немного подросли, когда она заболела. Это была открытая форма рака груди. Вот она и стала всерьез задумываться о вечности и о своем крещении. Однажды она заглянула в ближайший храм — Крестовоздвиженский в Алтуфьево — и узнала в служащем молодом священнике своего давнего хорошего знакомого по студенческой юности: «Да это же рыжий Дима!» Они были друзьями, когда ей было 18, а ему 17 лет. «Ну конечно, он меня и покрестит», — решила она. Но не тут-то было. Отец Димитрий Смирнов побеседовал с ней и сказал, что не будет ее крестить, пока она не изменит свою жизнь.

Вскоре, возвращаясь из Вильнюса, она неожиданно позвонила своему приятелю Вите Дорофееву и поставила ему ультиматум: «Ты меня встречаешь и везешь в Лавру креститься, или я это сделаю где попало. Без вариантов». Виктор послушно отправился с ней в Лавру. Там они обратились к батюшке, которого первым встретили, им оказался игумен Варсонофий, рассказали ему о ее болезни. А батюшка предложил им сначала зайти в Ильинский храм: «А если не получится почему-либо, тогда я пойду к отцу благочинному, мы откроем Успенский собор и ночью покрестим тебя там». Но такие экстремальные меры не понадобились. Таисию в тот день крестили в Ильинской церкви. Все это произошло полгода тому назад, и вот все эти полгода каждый день ей снится отец Варсонофий и зовет ее в Лавру.

— Ну, — говорю, — значит, надо к нему ехать.

А еще она рассказала, что хотела крестить детей в одном из московских храмов, а там ей отказали: «Церковь, — сказал священник, — не ворует детей у родителей. Когда отцы согласятся, вот тогда и покрестим».

Мы договорились встретиться на станции Лосиноостровской — она жила совсем рядом, а мне тоже тогда было удобно туда добираться, и на следующий день мы оказались с ней там, но на разных платформах, и ей, чтобы сесть в александровскую электричку, пришлось преодолевать виадук. На это было страшно смотреть! Я боялась, что она вот-вот упадет и задохнется здесь у меня на руках.

Мы все-таки добрались до Лавры с огромным трудом и там поняли, что, скорее всего, ничего у нас не получится, потому что приехали мы туда в первые дни Великого поста, когда, оказывается, никто из батюшек не принимает — все молятся в храме или по кельям. О том, чтобы попасть к нашему старцу, архимандриту Науму, в эти дни, нечего было и мечтать, мы никогда его не безпокоили на первой и последней неделях поста. Но как же я не сообразила, что и другие отцы в эти дни тоже не принимают… Пришли на исповедь — а там никого.

Ну, раз приехали, все равно не зря. И мы, конечно, решили приложиться к преподобному Сергию, попросить его помощи.

В Троицком соборе, там, где продавали свечки, «за ящиком», мы увидели двух монахов. И я почти безнадежно спросила у одного из них, не поможет ли он нам найти отца Варсонофия. «Это я, — ответил он мне, — а что вам нужно?» Сначала я рассказала историю Таисиного крещения, которую он так и не вспомнил, а потом о том, что она каждую ночь с тех пор видит его во сне. Тогда отец Варсонофий благословил нас к двум часам прийти в приемную архимандрита Наума. Ровно в два, когда мы стояли у проходной, появился отец Варсонофий и забрал Таисию в дальнюю комнату пустой Батюшкиной приемной. Меня оставили ждать рядом, за дверью. Через несколько минут послышались знакомые шаги, и я увидела нашего старца: «Ну что, приехали? А где же она?»

Я ответила, что здесь, на исповеди у отца Варсонофия, в дальней комнате. А ведь я ничего Батюшке не говорила ни о Таисии, ни о ее детях. Тем более он, конечно, не знал о нашем приезде в Лавру.

Батюшка забрал меня в свою маленькую келью, и я все ему рассказала, а он благословил, чтобы Таисия причащалась каждые две недели. Я пожаловалась Батюшке, что отцы против крещения детей. «Нечего спрашивать никаких отцов! Немедленно крестить! И через две недели доложить о крещении!»

Когда Таисия поделилась со мной подробностями своей встречи с игуменом Варсонофием, я услышала, что он ей точно так же благословил немедленно крестить детей и причащаться каждые две недели.

И вот началась у нас новая жизнь. Помню, как приехала к ним на «Бабушкинскую» в большую четырехкомнатную квартиру, где какая-то мебель была, кажется, только на кухне. Вся кухня была залита морковным соком — все пятеро детей занимались делом: отжимали в соковыжималке морковный сок для мамы. А мама лежала в комнате. Она, пока могла еще добираться до храма, приезжала каждые две недели на «Новослободскую», где в правом хоре Пименовского храма пел ее крестный Витя Дорофеев. А в левом тогда пела я. Там мы и покрестили двух ее самых маленьких детей. А трех старших — в Отрадном, у отца Валериана Кречетова. Никто не спрашивал ни о каких отцах. И мы с Юрием стали крестными у старших.

Он-то оказался крестным у всех пятерых.

А вскоре силы совсем покинули ее, и тогда она потребовала, чтобы каждые две недели мы привозили батюшку к ней домой. Прекрасные священники Пименовского храма, увидев, как она живет, даже обижались, если мы предлагали им деньги за труды.

Приближалось лето. И вот в конце мая архимандрит Наум благословил нам снять в Подмосковье дачу, где бы она могла дышать свежим воздухом, а нам по очереди быть около нее.

Нечего и говорить, что денег на это у нас совсем не было, да и разве в конце мая можно найти что-нибудь приличное, да еще поблизости? И кто согласится поселить у себя такого больного человека? Но все получилось. Каким-то чудом Серафима Шленова нашла недорогую дачу в Ильинском, в сосновом лесу, места там всем хватило, а ей с мужем хватило денег за эту дачу расплатиться. Серафима жила там с Таисией постоянно, а мы с Юрием приезжали туда по очереди. Время от времени появлялись у мамы старшие дети, наши крестники, когда им удавалось отпроситься у отца. Мы все были у Таисии санитарами и чтецами. Она уже почти не ходила и заставляла нас читать ей акафисты вслух и молитвенное правило.

А отец Димитрий попросил своего друга, отца Владимира Воробьева, который тем летом часто приезжал в Ильинское к своим духовным чадам — они жили большой семьей на соседней улице, — чтобы он навещал Таисию, исповедовал ее и причащал. И отец Владимир приходил к ней несколько раз, и всякий раз это были огромные исповеди по четыре часа.

Мы тогда еще понемногу гуляли с ней вокруг нашей чудесной дачи, а по вечерам перевязывали рану, которая была у нее вместо груди. Она все переживала, что не может переодеться, — все носила брюки, пыталась скрыть свою страшную худобу. Ноги у нее были уже тоненькие, как руки, а руки совсем прозрачные.

Тогда она рассказала мне свой сон — ей приснилось, что отец Димитрий и отец Владимир собираются вдвоем ее крестить. А она-то — в брюках, и понимает во сне: надо бы переодеться. В комнате, за дверью которой батюшки ее уже ждут, стоит большой сундук с чужой одеждой. И вот она второпях примеряет платье за платьем, и все это невозможно носить. Все ей совершенно не подходит, и она понимает, что креститься надо в своей одежде. Надевает свои старые штаны и идет креститься к двум своим батюшкам.

А в июле она попросила меня разыскать отца Варсонофия, чтобы именно он ее пособоровал. Я нашла его в Лавре, и он сразу согласился нас навестить, даже как-то радостно: «Я, — говорит, — сейчас уезжаю в отпуск, и через месяц у меня будет единственный день, последний день отпуска, когда я смогу к вам приехать, перед тем как выходить на послушание. Давай с тобой встретимся на Ярославском вокзале в подземном переходе и поедем на вашу дачу».

Никаких сотовых телефонов тогда еще не было и в помине. Через месяц в назначенный день в условленное время с утра мы встретились с батюшкой. Он уже ждал меня, в обычном сером мешковатом костюме, с чемоданчиком, в котором было облачение и все нужное для соборования. И вот мы идем по деревенской улице в Ильинском, среди сосен и красивых деревянных домиков.

— А ты была когда-нибудь в Пюхтицах?

— Нет, — отвечаю, — ни разу не была.

— А ведь у вас тут, как в Пюхтицах.

А потом он увидел всю нашу компанию — мы же все собрались его встречать, услышал чтение акафиста возле постели Таисии:

— Да здесь у вас совсем как в монастыре! Это был день памяти великомученика Пантелеимона.

Шло время, и в конце августа она уже стала задыхаться. Пришлось положить ее в 50-ю больницу. Там ее подключили к кислороду, а от обезболивающих уколов она наотрез отказалась: «Не хочу становиться наркоманкой». Как справлялась с болью? Молилась и крестила больные места, и боль проходила. Мы дежурили у нее сутками по очереди. Она молилась непрестанно, а когда засыпала, просила, чтобы мы рядом с ней вслух читали акафисты или Евангелие: «Если не будете читать, я не буду спать, мне придется тогда молиться самой».

Приближались последние дни ее земной жизни. Всю последнюю неделю каждый день после Литургии к ней приезжал отец Димитрий. Он ежедневно ее причащал и два раза соборовал. И был рядом с ней каждый день все свое свободное время: с утра до вечера, до самого отъезда на вечернюю службу. Он приходил к ней в белом больничном халате, а в палате надевал вязаную епитрахиль и вязаные поручи (жена связала) — такая тогда была «конспирация».

На тумбочке около кровати стояла бутылка с крещенской водой и икона. Маленькая совсем, ее подарил Таисии отец Димитрий. Крошечная бумажная икона, наклеенная на деревянный квадратик. Дверь в палату приходилось постоянно держать открытой — чтобы воздуха было побольше. И все отделение слушало наши акафисты и молитвы.

Однажды утром к нам зашел лечащий врач: «У нас каждая утренняя пятиминутка начинается с вопроса — как там наша братия во Христе? Может, потише будете читать?» Потише не удавалось, ей нужно было слышать каждое слово.

Мой сентябрьский день рождения оказался днем моего очередного больничного дежурства. Как раз перед этим она пожаловалась, что совсем не может спать: «Попроси Батюшку Наума передать мне немного кагора». Кагора в тот день у Батюшки не оказалось, и он дал мне для нее бутылку портвейна: «А вы там не сопьетесь?» И вот я привезла мамины пироги, портвейн — приехала утром сменить Витю Дорофеева, который дежурил ночью, — и мы втроем отмечали мой день рожденья: пили Батюшкин портвейн из больничных маленьких мензурок с белыми рисками и ели мамины пироги. Помню, как она сказала тогда: «Приехала Катька и устроила праздник».

Через три дня снова было мое дежурство. Это как раз был день Крестовоздвижения, 27 сентября. Накануне отец Димитрий седьмой раз подряд ее причастил и сказал, что не сможет назавтра прийти, потому что у него престольный праздник. А я ехала из своего Подмосковья из последних сил, и мне было очень стыдно за свои помыслы. А они были о том, что я уже от всего безконечно устала. Пришла в палату, а там никого. Ночью она умерла.

Мне поручили покупать ей одежду — нашла простое коричневое вельветовое платье с белым воротничком в «Детском мире», белье, простые чулки. Я еще думала: а как же они будут держаться, чулки-то, наверное, нужно какие-то резиночки передать в морг; с кем-то посоветовалась, и мне сказали, что этого никто не делает, просто чулки и все.

Отец Димитрий благословил поставить гроб у него в храме, и мы читали там Псалтирь и днем и ночью.

Я сидела около нее в машине, когда мы везли гроб в церковь, и попросила ее за меня помолиться, и явственно услышала: «Пока ты за меня молись».

Ночью Вите Дорофееву приснился сон.

Будто на Небе в классе идет урок. За партами сидит полувоцерковленная интеллигенция: «Ну, вроде нашего правого хора», — и тут заходит Таисия с подносом — она принесла студентам еду. А преподаватель читает лекцию о Пресвятой Троице. «Но вот одна странность, — сказал Виктор, — она была с этим подносом в руках в аккуратном коричневом платье, но только почему-то со спущенными чулочками».

А кому-то из друзей она приснилась и сказала: «Вы не можете купить для меня цветов подороже?» Это, скорее всего, означало просьбу посерьезнее молиться за нее. Но на всякий случай отец Димитрий отправил кого-то на рынок за красивыми розами.

Утром Серафима поехала в Лавру к нашему старцу и сказала ему о смерти Таисии. «Таисия умерла!» — вдруг радостно воскликнул наш Батюшка. И сон Вити Дорофеева ему рассказала. А на следующий день, после похорон, я тоже приехала к Батюшке и сразу услышала, как он громко всем говорит: «Тут одна умерла, а теперь она проходит на Небе первую ступень созерцания — учение о Пресвятой Троице».

На отпевании в храм было не зайти — я никогда не думала, что столько людей соберется на ее похороны. Тут были и ее друзья по институту, и туристы-спелеологи, и ее товарищи по КСП…

«Мы все с вами читали о святых, которые жили в древности и были великими, — сказал тогда на проповеди у гроба Таисии отец Димитрий, — а вот лежит перед нами человек, который полтора года тому назад пришел ко мне с просьбой о крещении. А я отказался тогда ее крестить, такая у нее была неправильная жизнь. И вот за эти полтора года она стала настоящей христианкой и сподобилась непрестанной молитвы. Это и есть святость».

Теперь все друзья Таисии, наверняка не без ее молитв, определились в своем служении Богу. Серафима приняла незадолго до смерти монашеский постриг — монахиня Мария, сын ее Алексей — давно уже лаврский иеромонах Дионисий, Юрий тоже стал иеромонахом, отец Варсонофий и вовсе теперь митрополит, и Витя Дорофеев — протоиерей Виктор в Московской епархии. Все ее дети — верующие люди. А старшая дочь Таисии давно приехала к нам в монастырь и теперь монахиня по имени Тавифа.

А ведь если вдуматься, таким стремительным взлетом на небо Таисия наша уподобилась своей небесной покровительнице преподобной Таисии, о которой в житии сказано, что перед Богом ее мгновенное покаяние было выше многолетнего и безплодного покаяния многих…