Аккуратные деревянные лавки выгрузили возле церкви: «Это вам в подарок от отца Александра Казанцева!» — так они потом и прижились в монастыре, столько лет прошло. «Ну, значит, простил — можно звонить».

Отца Александра все знали, он обижался мгновенно и надолго, а потом вдруг так же мгновенно отходил и забывал обиду навсегда. Тогда он на нас обиделся за подрясник. Шить в монастыре было решительно некому, в обители еще почти не было сестер, и мы предложили ему оплатить работу знакомой епархиальной швеи. Он разобиделся и ушел: «Я этого не понимаю». А теперь можно было уже ему звонить. Он служил тогда, кажется, в Вышнем Волочке, а потом вдруг как-то оказался монастырским священником в Бежецке у матушки Антонии.

Мы были знакомы с ним очень давно, еще в московские времена. Он тогда был Сан Санычем и работал сторожем в одной конторе с моей лучшей подругой Светланой, там он также мгновенно на все обижался, хлопал дверью и уходил, но она не обращала на это никакого внимания и, когда приближалось время ужина, звонила ему по внутреннему телефону:

— Сан Саныч! — тишина.

— Сан Саныч!

— А? — без всяких интонаций отзывался он, втайне надеясь на ужин.

— Приходи, Сан Саныч.

— А? Да? Ага. Сейчас приду.

Он приходил уже как ни в чем не бывало и садился пить чай. «Как ты ему только все это прощаешь?» — возмущались бабушки-сторожа. «Да разве можно на него обижаться? Я же его знаю».

Ночью у нее дома раздавался звонок. Часов в двенадцать. Это был Сан Саныч: «Как же я хочу Богу послужить! Горит мое сердце! Понимаешь? Горит мое сердце!» Так они на работе за чаем и беседовали в огромном, пустом по ночам стеклянном здании института на улице Радио.

Сан Саныч когда-то был директором комиссионного магазина, потом стал верующим и ушел в сторожа. Жена не выдержала ничего этого и уехала от него навсегда.

Прошло несколько лет, и мы узнали, что его рукоположили в Тверской епархии, а вскоре и мы там тоже оказались — открылись наши монастыри.

Матушка Антония заболела, ее парализовало, перед смертью ее постригли в схиму с именем Амвросия, и она умерла 22 декабря, на «Нечаянную Радость», мы похоронили ее, а на 40-й день собрались в Бежецке почтить ее память. Отслужили Литургию, панихиду, закончилась поминальная трапеза, почти все уже разъехались по домам, а мы все сидели с Сан Санычем — отцом Александром в маленькой комнатке на первом этаже старого монастырского корпуса, вспоминали нашу московскую молодость, и тут раздался звонок архиерея: «Я еду в Бежецк из Красного Холма, если кто остался, дождитесь меня». Делать было нечего, мы остались ждать Владыку.

— А хотите я вам расскажу, как я преподобного Сергия видел? — вдруг спросил нас отец Александр. — Приехали мы с женой в Лавру, молодые, красивые, погуляли по монастырю и зашли в часовню, где источник — вода из креста. Купил я три свечки, две уже поставил к иконам и третью собрался ставить, Преподобному, уже руку занес со свечкой над подсвечником, и вдруг передумал — поставлю к иконе, что рядом. И тут чья-то рука ложится на мою руку, у локтя, властно так. И перемещает ее к подсвечнику, на который я только что собирался ставить свечу. А в часовне-то ведь кроме нас с женой и монаха за ящиком, где свечки и фляжки для воды продают, никого не было. Оглянулся — он стоит. За руку меня держит и глядит мне в глаза. Молодой, волосы светлые, под горшок пострижены, рубаха старинная, косоворотка, подпоясанная кушаком, а глаза у него! А в глазах у него — все небо! «Бежим отсюда!» — крикнула жена. Как мы бежали! Схватившись за руки. Она каблуки переломала, добежали до машины, сидим, курим, мы, наверное, три пачки сигарет тогда выкурили. Да… А ведь я его еще раз потом видел. Рассказать? Приезжаю я в Лавру. Я только что стал священником, иду в Троицкий собор, к Преподобному. А навстречу мне какая-то тетка: «Батюшка, дай 10 рублей! Дай ради Христа». Мне, конечно, жалко денег-то стало и не было десяток — одни крупные, я ей и говорю: «Ты подожди, я разменяю, куплю свечи, пойду обратно и дам тебе десятку». А сам надеюсь, что она уйдет, не будет ждать. Выхожу — смотрю, стоит! Стоит она и меня ждет! Пришлось дать ей деньги-то обещанные. А она ими стала как флагом размахивать: «Мне батюшка десятку дал! Смотрите! Мне сам батюшка десятку дал!» Ну, я иду довольный, думаю, как хорошо, что не пожалел, порадовал человека. Вышел уже из Лавры и — в подземный переход. Вижу — кто-то стоит впереди, вдалеке, наверное, опять нищий, будет денег просить. Я от него подальше, подальше, обхожу, чтобы он на меня внимания не обратил, денег не попросил, и вижу боковым зрением — да это же он, Преподобный! Я его сразу узнал! Кинулся к нему, а он и исчез. А ведь у меня к нему вопрос был, самый главный вопрос.

— Ну, знаешь, отец Александр, ты это, того, ты неправ, ты, может, в прелести, отец Александр, видения — они к покаянию бывают, а тут что, — сказал отец Виктор, поудобнее устраиваясь в кресле, — было ясно, что Владыку еще ждать и ждать.

— А мне разве не к покаянию? Разве мне не к покаянию? Я и гордость свою увидел, и глупость свою увидел, и жадность увидел — мне разве не покаянию?

Он помолчал, видно, думал, говорить дальше или не говорить, а потом решился:

— А я ведь его еще раз видел.

— Расскажите, батюшка, если можно.

— Вижу я сон: стою в Лавре, в Троицком соборе на полунощнице, все подходят к мощам, и я подхожу. Приложился, а он встает из гроба и стоит передо мной — ждет, пока я ему свой вопрос задам. Я и спросил, принимать ли мне монашеский постриг. Он еще постоял молча, а потом перекрестил меня большим крестом с ног до головы. А вот сейчас, — сказал отец Александр, — Владыка едет, увидит меня и будет спрашивать, не передумал ли я, — я ведь ему прошение на постриг написал! Что мне ему сказать?

— Да о чем ты говоришь, после такого благословения смотри не вздумай отказаться, решил так решил.

Владыка, наконец, приехал, собрали вторую трапезу, ужин уже подходил к концу, как вдруг он словно только что увидел отца Александра — нас было-то за столом человек семь:

— Отец Александр, я твое заявление прочитал. Ты хорошо подумал, отец Александр? Чего тебе не хватает? Служишь в женском монастыре, на всем готовом, как сыр в масле катаешься. Ведь пострижем тебя, отправим в монастырь или на приход, зарплата будет маленькая, трудов много, подумай хорошо, отец Александр, не торопись. Ну, что ты решил?

Сан Саныч растерянно взглянул на меня, а я на него так посмотрела!

— Я решил, Владыка, я все решил.

— Ну что же, сдашь в епархию свой протоиерейский крест, отец Александр.

Прошло совсем немного времени, как вдруг мы узнали, что он умер, неожиданно умер в Москве, и об этом не сразу стало известно, он несколько дней пролежал мертвый, а когда взломали дверь, увидели, что он лежит на кровати в совершенно пустой квартире — у него ведь было много старинных икон, разных антикварных вещей: все украли, все вынесли, обобрали до нитки, пока он там лежал. Только одно возле него и осталось — аккуратно сложенное приготовленное на постриг монашеское облачение. Так его и положили ему в гроб.

Прошел, наверное, год, и одна студентка богословских курсов в Твери, которая совсем не знала о нашем давнем знакомстве с отцом Александром, решила мне ни с того ни с сего рассказать свой сон: «Вижу я тут матушку Амвросию, она идет такая радостная, а рядом с ней — отец Александр Казанцев, помните его? И что странно — в монашеском облачении, ничего не понимаю, он же был протоиерей?»