36

– Приветствую вас у себя дома! Проходите! – Том широко улыбнулся, открывая дверь в свой Фроскехасет. Я вошла в прихожую. – Пожалуйста, сюда! В гостиную. Что будете пить?

– Стакан воды, если не возражаете.

Том вышел, а я в это время стала разглядывать комнату. Несколько причудливый декор, выдержанный, как я догадалась, в традиционном норвежском стиле. Много домотканых вещей, и все очень уютно. Большое количество разнокалиберных кресел, диван с высокой спинкой, на которую наброшено кружевное покрывало. Вся мебель сгруппирована вокруг огромной чугунной печи, которая наверняка способна согреть дом в любые морозы. Единственная вещь, выбивающаяся из общего стиля, – черный лакированный рояль возле эркерного окна, выходящего на великолепный фьорд, раскинувшийся внизу.

Я поднялась со своего места, чтобы получше разглядеть многочисленные фотографии в рамочках, расставленные на крышке бюро, примостившегося в дальнем углу комнаты. Довольно безобразный образчик мебели в стиле псевдорококо. Одна фотография особо притянула мое внимание: возле фьорда мальчуган лет трех, скорее всего, Том, сидит на коленях у женщины. Мать и сын запечатлены в яркий солнечный день. Оба улыбаются во весь рот, у обоих огромные выразительные глаза, которые буквально светятся изнутри. Когда в гостиной снова появился Том, я тут же заметила очевидное сходство хозяина дома с тем малышом.

– Приношу свои извинения за некоторый беспорядок в доме. Я перебрался сюда всего лишь несколько месяцев тому назад, после смерти мамы. И вот все еще руки не дошли, чтобы заняться интерьером. Сам я большой поклонник минимализма. Этот стиль нынче очень моден в современной Скандинавии. А все эти реликвии прошлого оставляют меня совершенно равнодушным.

– А я как раз сидела и думала о том, как мне по душе такая патриархальная старина. От этих вещей веет…

– Реальностью! – снова заговорили мы хором.

– Прочитали мои мысли! – усмехнулся Том. – Но коль скоро вы копаетесь в прошлом, изучаете жизнь Йенса и Анны, то я подумал, что вам будет интересно увидеть своими глазами тот первозданный интерьер, в котором они когда-то обитали, пока я не вышвырнул отсюда большую часть вещей на свалку. Ведь большинство мебели в доме – это еще их мебель. Всем этим вещам более ста двадцати лет. Собственно, все в доме, включая даже водопровод, насчитывает приблизительно такой же возраст. Они купили этот участок земли, точнее, его купила Анна, в 1884 году. Потом год ушел на то, чтобы построить здесь дом.

– Я никогда ничего не слышала о них обоих, пока не прочитала эту книгу, – извиняющимся тоном проговорила я.

– Что ж, это и не удивительно. Правда, Анна была более известна в Европе, но в свое время Йенс тоже снискал некоторую славу, особенно в Бергене. Можно сказать, что после смерти Грига в 1907 году он обрел наконец свой голос, хотя его музыка всегда была немного вторичной по отношению к музыке маэстро. И даже откровенно подражательной, если уж быть честным до конца. Не знаю, насколько вам известно, как тесно была переплетена жизнь Грига с жизнью Йенса и Анны, но…

– О, мне известно достаточно много, то есть мне известно все, о чем написал сам Йенс. Особенно то, как Григ, можно сказать, спас Анну в Лейпциге, вызволив ее из рабской кабалы у хозяйки пансиона.

– Да. Но вы еще не знаете самого главного. Это станет вам известно, когда вы прочитаете уже мою книгу. Ведь это Григ разыскал Йенса в Париже, где он на тот момент жил с какой-то натурщицей на Монмартре. Баронесса, его покровительница, уже бросила его, и Йенс перебивался случайными заработками, играя на скрипке. Пил беспробудно, баловался опиумом. Ну да все это было типичным явлением в богемных кругах Парижа того времени. Наверняка Григ устроил ему разнос, поговорил с гуленой, так сказать, по-мужски. После чего купил ему билет до Лейпцига и буквально в приказном порядке отправил обратно, велел явиться к Анне и вымаливать у нее прощение.

– Кто вам рассказал все эти подробности?

– Мой прадедушка Хорст. А ему, в свою очередь, это рассказала сама Анна, уже лежа на смертном одре.

– И когда Йенс вернулся к Анне?

– Где-то приблизительно в 1884 году.

– То есть спустя несколько лет после того, как Григ спас Анну. По правде говоря, Том, финал книги меня разочаровал. Я так и не смогла понять Анну, которая приняла мужа обратно, и это после стольких лет отсутствия и такого предательства, которое он совершил по отношению к ней. С другой стороны, мне непонятно, зачем Григу понадобилось разыскивать Йенса в Париже. Ведь маэстро прекрасно знал, какие чувства питает к нему Анна. Что-то здесь не стыкуется, как мне кажется.

Какое-то время Том молча изучал меня, словно что-то прикидывая в уме.

– Да, в истории постоянно случаются подобные казусы. Я это понял, когда занялся изучением истории своей семьи, – заговорил он после некоторой паузы. – Вроде факты тебе известны, но истинной мотивации тех или иных человеческих поступков нам никогда не узнать. Во всяком случае, такие знания даются большим трудом. Не забывайте, мы ведь изучаем историю жизни Халворсенов, рассказанную Йенсом. Это он написал биографию своей жены, это его интерпретация тех давних событий. То есть я хочу сказать, что мысли самой Анны нам фактически не известны. Мы не знаем, что она думала, что и как переживала… Да и книга была опубликована уже после ее смерти, стала, по сути своей, таким подношением в ее честь.

– Лично я на месте Анны схватилась бы за разделочный нож, увидев Йенса на пороге своего дома. Нет, что ни говори, а ее жених Ларс был во всех отношениях более предпочтительным вариантом.

– Вы имеете в виду Ларса Трулссена? Вы же знаете, он уехал в Америку. И даже приобрел там некоторую известность как поэт. Женился на одной состоятельной барышне из семьи ньюйоркцев в третьем поколении, но с норвежскими корнями, обзавелся целым выводком ребятни.

– Правда? Вот это хорошая новость. У меня даже настроение улучшилось после такого сообщения. Я очень за него переживала. Но мы, женщины, все так устроены. Не всегда выбираем лучших парней, верно?

– Пожалуй, мне лучше оставить ваше заявление без комментариев, – рассмеялся в ответ Том. – Скажу лишь одно, что, впрочем, лежит на поверхности. Остаток жизни они прожили счастливо, в любви и согласии. Наверное, Йенс до конца своих дней был глубоко признателен Григу за то, что тот вытащил его из парижских подворотен, и Анне за то, что она простила его. Кстати, эти две супружеские пары были очень дружны, много времени проводили вместе, да и жили по соседству, совсем рядом друг с другом. После смерти Грига Йенс помогал в организации музыкальной кафедры и факультета музыки в университете Бергена на средства, которые завещал для этих целей Эдвард Григ. Сегодня факультет преобразовался в Академию Грига. Ее я и окончил в свое время.

– Я ничего не знаю об истории семьи Халворсен после 1907 года. Этим годом, между прочим, и заканчивается книга Йенса Халворсена. И музыки его я никогда не слышала.

– Мне кажется, что среди его сочинений не так уж много достойных, заслуживающих того, чтобы их услышали. Впрочем, когда я разбирался в его нотах, которые многие годы пылились в коробках на чердаке, то отыскал пару-тройку очень любопытных произведений. К примеру, концерт для фортепьяно с оркестром. Насколько мне известно из моих изысканий, его никогда не исполняли на публике.

– Неужели?

– Между прочим, в рамках празднования столетия со дня смерти Эдварда Грига запланировано множество всяких разных мероприятий, в том числе и большой концерт здесь, в Бергене, который станет финальным аккордом всех празднований.

– Да, Вильем говорил мне об этом.

– Как вы понимаете, программа концерта будет составлена таким образом, чтобы максимально полно представить слушателям норвежскую музыку. Как было бы здорово, если бы на этом концерте состоялась и премьера сочинения моего прапрадедушки. Я побеседовал на этот счет с членами организационного комитета и с самим Эндрю Литтоном. Это наш известный и уважаемый дирижер, а на данный момент еще и мой непосредственный руководитель. Они прослушали фрагмент сочинения, один из самых вдохновенных, по моему мнению. Короче, концерт для фортепьяно с оркестром внесен в программу концерта, запланированного на седьмое декабря. Как только я отыскал ноты на чердаке, то тут же переслал их одному талантливому парню для дальнейшей оркестровки. Но вчера, вернувшись из Нью-Йорка домой, нашел на своем автоответчике удручающую новость. Оказывается, у этого человека заболела мать, серьезно заболела. Это случилось несколько недель тому назад, а в результате он даже еще не приступал к работе над оркестровкой.

Том замолчал. По унылому выражению его лица было понятно, что новость совершенно выбила его из колеи.

– Получается, что едва ли мы успеем что-то сделать до декабря месяца. Очень жаль… Очень! Повторяю, на мой вкус, это, несомненно, лучшее из того, что написано Йенсом. И конечно, весь антураж… Представляете, премьерное исполнение концерта Халворсена на торжествах в честь Эдварда Грига, того самого Халворсена, который когда-то играл в составе оркестра на премьере спектакля «Пер Гюнт». Лучшего обрамления и не придумаешь. Впрочем, хватит о моих бедах. Поговорим лучше о вас, Алли. Вы когда-нибудь работали в оркестре?

– Господь с вами! Конечно, нет. Не думаю, что уровень моего исполнительского мастерства тянет на работу в серьезном профессиональном коллективе. Я себя расцениваю как такого любителя игры на флейте.

– После того, что я слышал вчера, категорически с вами не соглашусь. Вильем сказал мне, что вы четыре года отзанимались в Женевской консерватории. И после этого вы, Алли, пытаетесь уверить меня в том, что вы всего лишь любитель. Стыдно! – укорил меня Том.

– Ну, может быть, я немножко приврала… Но в любом случае до последнего времени я числила себя в рядах профессиональных яхтсменов.

– Вот так дела! И каким же образом вы приобщились к миру профессионального спорта, интересно знать?

За чашечкой чая с травами, которые Том специально для меня отыскал в кухонном буфете, я поведала ему всю причудливую историю своей жизни, включая и те события, которые привели меня в конце концов в Берген. Кажется, я уже стала привыкать к тому, что мне приходится снова и снова рассказывать эту историю самым разным людям. Правда, не столько эмоционально привыкла, сколько к самим фактам. Сама не знаю, хорошо это или плохо.

– Боже мой, Алли! А я-то думал, что у меня сложная жизнь. По сравнению с вашей… да… Не могу представить, как вам удалось пережить столько горя. Салютую вам, Алли! Примите мое самое искреннее восхищение.

– Рецепт прост. Постоянно ищу, чем заняться. Вот погрузилась в изучение собственного прошлого, – натянуто ответила я. Мне уже не терпелось поменять тему разговора. – Впрочем, я вам уже достаточно задурила голову пустыми разговорами о себе. А потому прошу вас о небольшом одолжении. Расскажите мне, пожалуйста, о следующих поколениях Халворсенов, ненамного отстоящих от нас по времени. Если вы, конечно, не против, – добавила я на всякий случай, понимая, что, вольно или невольно, вторгаюсь уже на личную территорию Тома. Ведь речь идет о членах его семьи, о его близких. К тому же мне ужасно не хотелось, чтобы он подумал, будто я претендую на какое-то родство со всеми этими людьми. – Ведь мне только тридцать лет, а потому, как ни верти, если меня что-то и связывает с Халворсенами, то это «что-то» лежит в недавнем прошлом.

– Мне тоже тридцать. Я родился в июне. А вы?

– Тридцать первого мая. Так, во всяком случае, сказал мой приемный отец.

– Вот как? А я первого июня.

– С разницей в один день, – задумчиво бросила я. – Но продолжайте, пожалуйста. Я уже вся превратилась в слух.

– Ну что вам сказать? – Том отхлебнул из своей чашки. – Я вырос здесь, в Бергене. Меня воспитывала мама. Она умерла год тому назад. После чего я перебрался в этот дом.

– Мои самые искренние соболезнования, Том. Мне хорошо известно, что это значит – терять родителей.

– Благодарю. Да, действительно было непросто. Частично потому, что мы с мамой были очень близки. Мама растила меня одна. Никакого отца рядом, никого, кто бы помог нам или поддержал.

– А вы хотя бы знаете, кто ваш отец?

– Еще как знаю! – Том иронично вскинул бровь. – Между прочим, он прямой потомок Йенса Халворсена. Феликс, так зовут моего отца, его правнук. Но, в отличие от своего прадеда, который все же нашел в себе мужество вернуться к Анне и повиниться перед ней, мой отец из категории тех людей, кто ни под каким предлогом не желает нести ответственность за свои поступки.

– Он еще жив?

– Вполне вероятно. Хотя на момент встречи с мамой он был на двадцать лет старше ее. По моему мнению, отец – самый музыкально одаренный потомок Халворсенов по мужской линии. А вот у моей мамы, как и у Анны, был прекрасный голос. В общих чертах история такова. Мама брала у моего отца уроки игры на фортепьяно, а потом в какой-то момент он попросту соблазнил ее. Когда ей исполнилось двадцать, она забеременела. Но Феликс отказался признать ребенка своим и предложил ей сделать аборт.

– Тихий ужас! Это мама вам рассказала?

– Да. Впрочем, зная Феликса, я поверил каждому ее слову, – нарочито бесстрастно обронил Том. – Ей, конечно, пришлось нелегко, когда я появился на свет. Родители тут же лишили ее наследства. Они родились в деревне на севере, где до сих пор еще очень сильны стародавние традиции на сей счет. Марта, так звали мою маму, сильно бедствовала в те годы. Не забывайте, тридцать лет тому назад Норвегия была сравнительно бедной страной.

– Ужасно, Том! Просто ужасно! И что она сделала?

– К счастью, в ситуацию вмешались мои прадедушка и прабабушка, Хорст и Астрид. Они предложили маме кров, поселили здесь, у себя. Впрочем, как мне кажется, мама так и не оправилась от того удара, который нанес ей Феликс. У нее начались тяжелейшие приступы депрессии, которые продолжались вплоть до самой ее смерти. И, само собой, ей так и не удалось реализоваться в качестве певицы.

– А Феликс в конце концов признал вас своим сыном?

– Он был вынужден пойти на попятную после того, как суд постановил провести анализ ДНК, когда я был уже в подростковом возрасте, – мрачно пояснил Том. – После смерти прабабушки дом перешел по наследству ко мне, а не к Феликсу, который приходился ей внуком. Тогда он попытался оспорить завещание, называл нас с мамой мошенниками, которые обманным путем завладели его имуществом. Но провели тест на ДНК. И бинго! Стопроцентная вероятность того, что в моих жилах течет кровь Халворсенов. Впрочем, я в этом никогда и не сомневался. Мама никогда не врала. Не стала бы она лгать мне и в этом случае.

– Что ж, скажу вам, что ваше прошлое складывалось не менее драматичным образом, чем мое, – попыталась я изобразить улыбку и очень обрадовалась, когда Том улыбнулся в ответ. – Встречаетесь ли вы с отцом?

– Изредка я вижу его в городе. Но никаких прямых контактов между нами нет.

– Так он тоже живет в Бергене?

– О да, здесь, в горах. Неразлучен с бутылкой виски и по-прежнему обожает женщин, которые бесконечной вереницей тянутся к дверям его дома. Вот он и есть истинный Пер Гюнт по своей натуре. Человек, который не способен признавать свои ошибки, не говоря уже о том, чтобы раскаяться в них. – Том уныло пожал плечами.

– Послушайте, Том, я тут немного запуталась… Вы только что рассказали мне о своих прадедушке и прабабушке. Но тогда получается, что одно поколение у нас выпадает. А что стало с родителями Феликса, вашими дедушкой и бабушкой?

– Вот про эту печальную историю я вчера вскользь упомянул в разговоре с вами. Я их никогда не видел. Они умерли еще до моего появления на свет.

– Как обидно, Том! – воскликнула я, чувствуя, как слезы сами собой брызнули из моих глаз.

– Ради бога, Алли! Не плачьте! Все замечательно, жизнь продолжается, и я в полном порядке. Вам пришлось значительно хуже, чем мне.

– Понимаю, Том. Все понимаю… Простите… Но эта история такая грустная, что я невольно расчувствовалась, – сказала я, в душе, однако, не совсем понимая, что же именно так растрогало меня до слез.

– Сами догадываетесь, я не большой любитель распространяться на эту тему. Честно признаюсь, сам поражен, что так разоткровенничался с вами.

– И я вам за это крайне благодарна. Честное слово, Том. И последний вопрос, если можно… А версию вашего отца обо всем случившемся вы знаете? То есть его вариант этой истории вам известен?

Том бросил на меня ледяной взгляд.

– Разве у этой истории может быть другой вариант?

– Ну знаете ли…

– Знаю! Это никчемный эгоист и подонок, который бросил мою мать в беде, да еще беременной… Вы это имеете в виду, рассуждая об ином варианте?

– Да, – поспешила я заверить своего собеседника, понимая, что ступаю на весьма зыбкую почву. И тут же дала задний ход. – Да, из того, что вы рассказали мне, Том, так оно и есть. И тут вы абсолютно правы.

– Что не мешает мне порой испытывать к Феликсу нечто похожее на жалость. – Том тоже пошел на попятную. – Ведь он превратил свою жизнь в сплошной кошмар и растратил впустую потрясающий талант. Хвала богам, какие-то крохи этого таланта достались и мне, за что я буду ему всегда благодарен.

Том мельком глянул на часы, и я поняла, что мне пора откланяться.

– Мне пора… Надо бежать. Я и так отняла у вас столько времени.

– Нет, Алли, не торопитесь. Побудьте еще немного. Я вот только подумал, что очень хочу есть. Глянул на часы. В Нью-Йорке как раз сейчас время завтрака. Как насчет блинов, а? Это единственное блюдо, которое я могу сварганить, не заглядывая в поваренную книгу.

– Том, только честно! Скажите сами, когда мне надо будет выметаться из вашего дома, ладно?

– Договорились. Но пока еще рано. Сейчас вы пройдете вместе со мной на кухню. Будете помощником шеф-повара, ладно?

– Ладно.

Пока мы занимались жаркой блинов, Том продолжал расспрашивать о моей жизни.

– Из того, что вы рассказали мне, следует, что ваш приемный отец был очень оригинальным человеком.

– О да! Еще каким оригинальным.

– И столько сестер… Наверняка вам никогда не было скучно. Знаете, единственный ребенок в семье – это сложно. Иногда чувствуешь себя очень одиноким. В детстве мне так хотелось братика или сестричку.

– Вот уж что правда, то правда. От одиночества я никогда не страдала. Всегда рядом были подружки для игр, было чем заняться. К тому же большая семья научила меня умению делиться.

– А вот я рос эгоистом. Все только для себя. Для мамы я вообще был принцем, не иначе, – обронил Том, раскладывая блины по тарелкам. – И одновременно постоянно чувствовал некоторое давление с ее стороны. Ей хотелось, чтобы, став взрослым, я оправдал все ее ожидания. Ведь я в какой-то степени был смыслом всей ее жизни, самым дорогим, что у нее было.

– А вот нас с сестрами всегда учили оставаться самими собой, – сказала я, присаживаясь к кухонному столу. – Вы никогда не чувствовали себя виноватым за то, что причинили вашей маме столько страданий своим появлением на свет?

– Чувствовал. Скажу вам даже больше, хотя и прозвучит жестоко. Когда на маму накатывали эти ее приступы депрессии, она порой упрекала меня, говорила, что это по моей вине ее жизнь пошла под откос. И тогда мне хотелось накричать на нее, сказать, что я вообще-то не просил, чтобы она меня рожала. Что это был ее сознательный выбор.

– Что ж, получается, мы с вами такая сладкая парочка, не правда ли?

Вилка Тома зависла в воздухе. Он глянул на меня.

– Получается так, Алли. По правде говоря, я даже рад тому, что нашелся наконец человек, который вполне понимает мои запутанные семейные проблемы.

– Да и мои семейные проблемы не проще, – улыбнулась я. И он тоже улыбнулся, и я тут же почувствовала некое дежавю от всего происходящего.

– Странно, – добавил Том спустя несколько секунд, словно размышляя вслух, – но у меня такое ощущение, будто я знал вас всегда.

– Понимаю, – немедленно согласилась я с ним.

Чуть позже Том отвез меня на своей машине в гостиницу.

– Завтра вы свободны? – поинтересовался он на прощание.

– Пока никаких определенных планов нет.

– Отлично! Тогда я заеду за вами, и мы совершим небольшую лодочную прогулку по бухте. А я в это время расскажу вам, что случилось с Пипом и Карин, моими дедушкой и бабушкой. Как я уже говорил, это сложная, очень болезненная и драматичная глава в истории семьи Халворсен.

– Хорошо. Но одно «но». Вы не возражаете, если мы переместим нашу прогулку на сушу? После гибели Тео я полностью утратила былую морскую удаль. Как говорится, ноги меня больше на воде не держат.

– Понимаю. А что, если вы снова заглянете ко мне во Фроскехасет? Я заеду за вами в гостиницу ровно в одиннадцать. Идет?

– Идет.

– Тогда всего доброго, Алли.

– Всего доброго, Том.

Я помахала ему рукой, стоя у входа в отель. Потом поднялась к себе в номер. Долго стояла возле окна, любовалась открывшейся панорамой и размышляла о том, что мы проговорили с Томом несколько часов. Говорили о чем угодно, обо всем. Но как же непринужденна и легка была наша беседа, никаких усилий, никакого напряжения ни с чьей стороны. Я приняла душ и улеглась в постель. Чем бы ни закончились мои исследования по поводу собственного прошлого, подумала я, одно ясно уже сейчас. Я обзавелась новыми друзьями. Хорошими друзьями…

И с этой приятной мыслью я быстро заснула.