31

В течение последующих двух недель Анна постепенно обвыклась на новом месте. Или, по крайней мере, нашла, чем заниматься долгими часами, пока Йенс учился в своей консерватории.

Зима уже вовсю давала о себе знать, и по утрам в их комнате стоял просто зверский холод. Часто после того, как Йенс уходил на занятия, Анна снова укладывалась в кровать, пытаясь хоть как-то согреться под теплыми шерстяными одеялами в ожидании, пока разгорится и даст хоть немного тепла уголь, который она с самого утра забрасывала в маленькую печурку. Потом она умывалась, одевалась и отправлялась в город. Прогуливалась по улицам Лейпцига, шла на рынок, покупала там хлеб и нарезанное порциями холодное мясо на обед.

Горячее они с Йенсом ели лишь раз в день, в семь часов вечера, когда фрау Шнайдер кормила их ужином. Чаще всего это были колбаски с картошкой или сыроватые на вкус хлебные кнедлики, плавающие в каком-то непонятном соусе. Анна скучала по свежим овощам, по всей той вкусной и полезной еде, к которой она привыкла с детских лет.

Много часов Анна потратила на то, чтобы решиться и написать наконец герру Байеру и своим родителям. Зажав между пальцами перо, подаренное ей когда-то Ларсом, она мысленно прикидывала, где он сейчас. Приплыл ли он уже в свою Америку, как мечтал о том всю жизнь? А порой, когда настроение у нее было хуже некуда, она даже начинала сомневаться, а правильно ли она поступила в свое время, не захотев уехать вместе с ним.

Лейпциг

1 октября 1876 года

Дорогой герр Байер!

Вам уже, наверное, известно, что я уехала в Лейпциг. Мы с герром Халворсеном поженились. И мы счастливы. Хочу еще раз поблагодарить Вас за все, что Вы для меня сделали. Пожалуйста, используйте те деньги, которые я заработала в Театре Христиании, чтобы хоть как-то возместить те расходы, которые Вы понесли из-за меня. Надеюсь, что Вы сможете продать кое-что из тех нарядов, которые Вы мне покупали. Они ведь все очень красивые.

Простите меня, герр Байер, за то, что я не смогла полюбить Вас.

С пожеланиями всего наилучшего

Анна Ландвик.

Потом она взяла еще один листок бумаги и написала второе письмо.

Дорогие мамочка и папа!

Я вышла замуж за Йенса Халворсена и уехала вместе с ним в Лейпциг. Мой муж учится в здешней консерватории, а я веду домашнее хозяйство. Я счастлива, только очень скучаю по вас. И по Норвегии тоже.

Анна

Анна сознательно не указала обратный адрес. Она все еще чувствовала себя страшно виноватой и боялась получить в ответ одни упреки и обвинения. После обеда она, как правило, шла немного прогуляться по парку или просто бродила по улицам, хотя ее накидка и не спасала от пронизывающего холодного ветра. Но так, по крайней мере, она хоть была не одна, а среди людей. Свой статус музыкальной столицы Германии Лейпциг являл повсюду. Огромное число улиц было названо в честь великих немецких композиторов. Плюс бесчисленные статуи композиторов. Плюс мемориальные дома-музеи Мендельсона и Шумана, в которых они когда-то жили.

Особенно Анне нравилось любоваться величественным зданием Нового театра с колоннами, портиком и огромными дугообразными окнами. На подмостках этого театра выступала оперная труппа Лейпцига. Анна подолгу разглядывала здание со всех сторон и гадала, можно ей хотя бы надеяться на то, что когда-нибудь она сможет спеть на сцене этого театра. Однажды она даже набралась смелости и постучала в дверь служебного входа, а потом постаралась, как смогла, с помощью жестов, объяснить вахтеру, что она ищет себе место певицы, но тот, естественно, ровным счетом ничего не понял из ее жестикуляций.

Обескураженная неудачной попыткой, Анна чем дальше, тем сильнее чувствовала себя страшно одинокой и никому не нужной в этом чужом городе. Тогда она попыталась найти отдушину в посещении Томаскирхе, церкви Святого Фомы, самого большого готического храма в Лейпциге, увенчанного красивой колокольней из белого камня. Конечно, этот собор не шел ни в какое сравнение с их маленькой церквушкой в Хеддале. Но общая атмосфера внутри храма живо напомнила Анне их уютную деревенскую церковь. Тот же запах ладана, те же чинные лица людей, все как у них дома. В тот день, когда она наконец собралась с духом и отправила письма герру Байеру и своим родителям, она тоже пошла в эту церковь, надеясь обрести хоть немного утешения. Уселась на скамью и, низко склонив голову, стала горячо молиться, просить Бога об искуплении своих грехов, о том, чтобы Господь даровал ей силы и наставил на путь истинный.

– Господи, прости мне ту чудовищную ложь, которую я написала в своих письмах. Но самое страшное, – Анна нервно сглотнула подступивший к горлу комок, – это то, что я написала, что счастлива. А на самом деле я совсем даже не счастлива. Хотя умом и понимаю, что не заслуживаю никакого снисхождения или тем более прощения за свои грехи.

Вдруг кто-то осторожно тронул ее за плечо.

– Warum so traurig, mein Kind?

Она вздрогнула от неожиданности и подняла глаза. На нее с доброжелательной улыбкой смотрел пожилой пастор.

– Kein Deutsch, nur Norwegisch, – пролепетала она, вспомнив, как учил отвечать в таких случаях Йенс.

– Ах, вот как! – воскликнул священник. – Я немного понимаю по-норвежски.

Как ни старалась Анна побеседовать с пастором, у них мало что получилось. Его норвежский был не многим лучше, чем ее немецкий. Но одну важную вещь она для себя уяснила. Йенс должен обязательно поговорить с этим священником насчет их венчания, по крайней мере, он сможет объяснить пастору, что они тоже лютеране.

Пиком дневных впечатлений были для Анны ежедневные разговоры с Йенсом за ужином. Он много и пространно рассказывал ей о консерватории, в стенах которой обучались студенты со всей Европы. Она молча слушала его рассказы о том, сколько в консерватории замечательных концертных роялей фирмы «Блютнер», какие у них там прекрасные педагоги. Ведь многие из его наставников еще и выступают в качестве музыкантов в составе знаменитого Лейпцигского оркестра Гевендхауза. А сегодня ему впервые доверили сыграть на скрипке самого Страдивари. Какой звук, какое качество, восклицал он восхищенным голосом.

– Качество звучания невозможно сравнить с обычными инструментами. Это все равно что сравнивать какую-нибудь певичку из бара с оперным сопрано, исполняющей арию в стиле бельканто, – продолжал витийствовать Йенс. – Отныне я буду играть на этой скрипке каждый день. И это помимо обязательных занятий на рояле, лекций по композиции, гармонии и музыкальному анализу. Эти лекции дают мне бездну полезной и нужной информации. А что же до истории музыки, то я уже выучил некоторые произведения Шопена и Листа, о которых раньше даже не слышал. Представляешь? Скоро я буду играть скерцо номер два Шопена на студенческом концерте в зале Гевендхауза.

– Рада, очень рада за тебя. – Анна постаралась придать своему голосу как можно больше энтузиазма. – А ты еще ни с кем не беседовал насчет меня? Чтобы меня прослушали…

– Анна, я помню, ты уже не раз просила меня об этом, – с набитым ртом ответил Йенс. – Но повторяю тебе еще раз, пока ты не освоишь немецкий хотя бы в пределах разговорной речи, тебе будет очень трудно найти себе что-то стоящее в этом городе.

– Но неужели во всем городе нет ни одного человека, кто согласился бы прослушать меня? Я же могу спеть по-итальянски арию Виолетты из оперы Верди «Травиата». А немецкие слова я выучу потом.

– Хорошо, хорошо, любовь моя! Не переживай! – Йенс взял ее за руку. – Обещаю, еще раз наведу справки насчет тебя.

После ужина наступало особенно неловкое для обоих время, когда нужно было укладываться в постель. Анна в туалете переодевалась в ночную рубашку, а потом быстренько ныряла под одеяла, где уже возлежал Йенс. Он обнимал ее за плечи, и она устраивалась поудобнее у него на груди, немного расслабляясь и с наслаждением впитывая в себя его мужской запах. Потом Йенс начинал целовать ее, и Анна чувствовала, как ее тело страстно реагирует на эти поцелуи. Впрочем, как и его. Оба они желали большего… Но в какой-то момент она отталкивала его от себя, а он лишь тяжело вздыхал в ответ.

– Я не могу, ты же знаешь, – прошептала она как-то ночью, глядя в темноту. – Вначале мы должны пожениться.

– Знаю, дорогая, знаю. Конечно же, мы обязательно поженимся. Но ведь можно же пока…

– Нет, Йенс! Нет и еще раз нет! Я просто… не могу. Знаешь, я тут обнаружила одну церковь. Нас вполне могли бы там обвенчать. Но вначале тебе следует переговорить с пастором, чтобы все решить.

– Анна, ты же прекрасно знаешь, у меня нет ни минуты свободного времени. Тем более на подобные разговоры. Учеба занимает все мое время. К тому же в консерватории теперь совсем другие веяния. Среди студентов полно радикалов. Они считают церковь пережитком, говорят, что она просто манипулирует людьми. У них более прогрессивные взгляды на жизнь. Взять хотя бы того же Гёте и его «Фауста». В этом произведении Гёте рассматривает все аспекты духовной и метафизической жизни. Один приятель дал мне почитать эту книгу. А на выходных я свожу тебя в знаменитый лейпцигский бар «Погреб Ауэрбаха», один из самых старинных ресторанов города. В свое время его завсегдатаем был сам Гёте. Именно настенные росписи внутри ресторана и вдохновили его на создание своего шедевра.

Анна ничего не слышала о выдающемся немецком писателе и, разумеется, понятия не имела о его вдохновенном творении под названием «Фауст». Единственное, что она знала и понимала, – так это то, что она должна стать замужней женщиной в глазах Господа, прежде чем решиться на физическую близость с Йенсом.

* * *

Наступило Рождество, ставшее очередной точкой отсчета для них обоих. Прошло уже три месяца с тех пор, как они приехали в Лейпциг. Анне очень хотелось пойти на Рождественскую мессу. Пастор Мейер даже дал ей листок с текстом традиционного немецкого гимна, который обычно исполняется в ходе этой праздничной службы. Она напевала про себя Stille Nacht («Тихая ночь»), мысленно радуясь уже тому, что после столь долгого перерыва сможет просто попеть вместе с другими прихожанами. Но Йенс настоял на том, чтобы они встречали сочельник у Фридриха, одного из его приятелей-однокурсников по консерватории.

Сжимая в руке кружку с горячим глинтвейном, Анна молча слушала, сидя рядом с Йенсом, отрывистую немецкую речь, не понимая практически ничего из разговора за столом. Йенс, уже в изрядном подпитии, даже не попытался переводить для нее. После ужина гости устроили музицирование, но Йенс и не подумал предложить Анне что-то спеть.

Морозной ночью они возвращались домой под перезвон церковных колоколов, возвещающих о наступлении Рождества. Вот из церкви, мимо которой они проходили, послышались церковные песнопения. Анна глянула на Йенса, на его раскрасневшееся от веселья и выпивки лицо и мысленно вознесла молитву за своих родных, встречающих Рождество у себя в Хеддале. О, как бы ей сейчас хотелось быть вместе с ними!

* * *

Весь январь и февраль Анна томилась от безделья и скуки, не зная, чем себя занять. «Еще немного, и я сойду с ума», – уныло думала она. Все домашние хлопоты, которые поначалу хоть как-то заполняли ее день, привлекая некоторой новизной, давно превратились в поднадоевшую рутину. В Лейпциге уже выпал снег. Порой было так холодно, что у Анны немели кончики пальцев на ногах и руках. Днями напролет она таскала к себе в комнату корзины с углем и топила печь, стирала белье в промерзшей насквозь судомойне или пыталась заставить себя разобраться в непонятных словах, которыми написан «Фауст». Йенс порекомендовал ей обязательно изучить эту книгу для того, чтобы улучшить свой немецкий.

– Какая же я безмозглая дура! – разозлилась на себя Анна в один из дней, захлопывая книгу. После чего расплакалась от жалости, опять же к самой себе. Впрочем, в последнее время она плакала регулярно, и это не могло не настораживать.

Йенс с головой ушел в свои консерваторские занятия и общение с однокурсниками. Часто он возвращался домой после очередного концерта уже далеко за полночь. От него разило пивом и табаком. Анна притворялась спящей, когда он принимался настойчиво ласкать ее тело сквозь ночную рубашку. Она слышала, как он негромко чертыхался, злясь, что она не отвечает на его ласки, а у нее в этот момент сердце готово было выскочить из груди. Но вот он недовольно отворачивался от нее, и тут же раздавался его громкий храп. И лишь тогда Анна, облегченно переведя дыхание, немного успокаивалась и тоже погружалась в сон.

Последнее время она все чаще ужинала одна. Сидела за столом и разглядывала из-под опущенных ресниц других постояльцев пансиона. Контингент менялся каждую неделю. Скорее всего, большинство из этих людей были коммивояжерами. Но Анна заприметила одного пожилого господина, который, судя по всему, был здесь постоянным жильцом, как и они с Йенсом. Всегда хорошо одет, правда, немного старомодно, и вечно сидит за столом, уткнувшись носом в книгу.

За ужином Анна нет-нет да и посмотрит в его сторону. Ее воображение стали занимать мысли о том, кто этот человек, откуда он, как и почему решил скоротать свою старость в таком заведении, как этот пансион. Иногда за ужином были только они вдвоем. Господин вежливо кивал головой, проходя мимо нее, и произносил короткое Guten Abend, а уходя, неизменно ронял Gute Nacht. Анне он очень напоминал герра Байера. Те же вежливые манеры, седые волосы, пышные усы.

– Если я уже начинаю скучать, вспоминая герра Байера, то дела мои действительно обстоят хуже некуда, – пробормотала она в один из вечеров, покидая столовую.

Спустя пару вечеров они снова сошлись за ужином с заинтересовавшим ее постояльцем. Закончив трапезу, незнакомец поднялся из-за стола с неизменной книжкой в руке и направился к выходу. Gute Nacht, – вежливо кивнул он Анне и уже взялся за дверную ручку, чтобы выйти в коридор, но в самый последний момент вдруг повернулся к Анне и спросил:

– Sprechen sie Deutsch?

– Nein, Norwegisch.

– Так вы из Норвегии? – удивленно воскликнул мужчина.

– Да, – обрадовалась она тому, что с ней наконец заговорили на родном языке.

– А я датчанин, но моя мать была родом из Христиании. В детстве она даже учила меня норвежскому.

Анне захотелось броситься этому человеку на грудь и расцеловать его. Впервые за долгие месяцы, прожитые вдали от родины, у нее наконец появилась возможность поговорить с кем-то, кроме Йенса, на своем родном языке.

– Как я рада нашей встрече, мой господин! – совершенно искренне воскликнула она.

Мужчина замялся возле дверей, видно, что-то обдумывая. Потом глянул на нее.

– Так вы по-немецки не разговариваете?

– Я знаю только несколько слов и пару фраз.

– И как же вы тогда живете в этом городе?

– Если честно, мой господин, то с превеликим трудом.

– Ваш муж, он тут работает?

– Нет, он учится в Лейпцигской консерватории.

– Ах, так он музыкант… Теперь понятно, почему он так редко появляется за ужином вместе с вами. Простите, могу я узнать, как вас зовут?

– Анна Халворсен.

– А меня – Стефан Хогарт. – Мужчина отвесил вежливый поклон. – Рад познакомиться. Значит, вы нигде не работаете, фру Халворсен?

– Пока нет. Но надеюсь в обозримом будущем получить где-нибудь место певицы.

– Тогда, если вы не возражаете и если у вас есть свободное время, давайте я помогу вам освоить немецкий. Хотя бы научу вас разговорной речи, – предложил Хогарт. – Можем встречаться прямо здесь, в столовой, после завтрака. Так сказать, общаться на глазах нашей хозяйки, чтобы ваш муж не заподозрил ничего дурного.

– О, вы очень добры, мой господин. Честное слово, я буду вам крайне признательна за вашу помощь. Но сразу предупреждаю, я не самая лучшая ученица, да и с грамотой у меня не очень. Я и на своем родном языке пишу плохо.

– А мы с вами просто удвоим наши усилия, и все у нас получится, вот увидите. Итак, завтра в десять утра. Идет?

– Да. Я буду ждать вас.

В этот вечер Анна улеглась в постель в гораздо более приподнятом настроении, чем обычно, хотя Йенс, по своему обыкновению, отсутствовал и его место рядом с ней пустовало. Сказал, что задерживается на репетиции. Но уже одно то, что наконец нашелся человек, с которым можно просто поговорить, более того, общение с которым внесет некоторое приятное разно- образие в унылое повседневное существование, уже это одно не могло не радовать Анну. А уж если она научится хоть немного изъясняться по-немецки, то, кто знает, вполне возможно, у нее снова появится шанс петь и выступать на публике…

* * *

На деревьях уже показалась первая зелень. Приближение весны ощущалось во всем. Каждое утро Анна спускалась вниз, изо всех сил тренировала свою память, стараясь запомнить все то, чему учил ее герр Хогарт, послушно повторяя за ним каждое слово. Спустя несколько дней он вызвался сопровождать Анну в ее регулярных походах на рынок. Обычно он останавливался чуть в стороне и внимательно вслушивался в то, что она говорит. Вот она поздоровалась с продавцом, потом попросила что-то продать ей, расплатилась за товар и наконец попрощалась. Вначале подобные упражнения слегка нервировали Анну, она запиналась, спотыкалась о каждую коротенькую фразу, которую, казалось бы, уже зазубрила наизусть, но мало-помалу к ней стала приходить уверенность, и Анна почувствовала себя гораздо свободнее в общении.

Между тем их совместные с герром Хогартом вылазки в город становились все разнообразнее. Постепенно Анна даже научилась, как правильно делать заказ в ресторане, и даже пару раз заказывала им обоим обед, причем всегда настаивала, что платить за все будет она. Такая маленькая благодарность за то, что герр Хогарт тратит на нее свое свободное время.

Она по-прежнему знала об этом человеке очень немногое. Разве что он вдовец, жена его умерла несколько лет тому назад. Оставшись один, герр Хогарт перебрался из деревни в город, чтобы наслаждаться всеми культурными возможностями Лейпцига, не обременяя себя при этом домашними хлопотами.

– А что мне еще надо? – разоткровенничался он в разговоре с Анной, широко улыбаясь. – Полный желудок, чистые простыни, всегда выстиранная одежда. Плюс прекрасный концертный зал всего лишь в нескольких минутах ходьбы.

Герр Хогарт страшно удивился, узнав, что Йенс никогда не приглашает свою жену на те концерты, в которых он выступает. Объясняет это тем, что у них, дескать, нет лишних денег, чтобы тратить их на билеты. Герр Хогарт сказал Анне, что вход на многие концерты свободный. По правде говоря, Анна все реже и реже виделась со своим так называемым мужем, а сравнительно недавно он и вообще пару раз не явился ночевать. Как-то утром, стоя у распахнутого окна и вдыхая в себя полной грудью свежий весенний воздух, Анна, прежде чем спуститься вниз на очередное занятие с герром Хогартом, вдруг подумала, что, если бы не этот человек, она бы уже давным-давно бросилась под какой-нибудь трамвай.

В одну из таких совместных прогулок по центру города Анна буквально остолбенела от неожиданности, увидев Йенса, восседавшего за столиком у окна в одном из лучших ресторанов Лейпцига под названием «Тюрингер Гоф». Обычно в этом ресторане собирались местные аристократы, демонстрируя остальной публике свои изысканные наряды, элегантные экипажи, выстроившиеся в ряд возле центрального входа, а лошади, впряженные в кареты, терпеливо поджидали своих хозяев, чтобы развезти их после обильного и сытного обеда по домам. Когда-то, живя в Христиании, и она наслаждалась такой же великосветской жизнью, удрученно подумала Анна.

Она напрягла зрение, чтобы получше разглядеть между теснящимися друг возле друга экипажами, с кем же именно обедает Йенс. Судя по ярко-алой шляпке с перьями на голове его собеседника, это наверняка была женщина. Анна, к немалому изумлению герра Хогарта, протиснулась поближе. Темноволосая женщина с чересчур большим носом. Помнится, мама про таких говорила, что у них римский профиль.

– Ради всех святых, Анна! Что вы там такого увидели? – воскликнул герр Хогарт, подойдя к ней сзади. – У вас сейчас такой вид, как у героини одной из моих любимых сказок Ганса Кристиана Андерсена «Девочка со спичками». Тоже хотите, как и она, прижаться носом к стеклу? – Он негромко рассмеялся.

– Нет, не хочу, – ответила Анна, отводя взгляд в сторону, в то время как Йенс и его собеседница придвинулись друг к другу поближе, о чем-то оживленно беседуя. – Просто обозналась.

В тот вечер Анна решила во что бы то ни стало не ложиться спать и дождаться Йенса. Тот, как всегда, вернулся далеко за полночь. В такие дни он обычно раздевался в уборной и потом тишком пробирался в постель, чтобы не потревожить Анну. Не разбудить ее ненароком. И, конечно, каждый раз будил. Каждую ночь одно и то же.

– Почему ты еще не спишь? – страшно удивился он, увидев, что керосиновая лампа все еще горит.

– Вот решила дождаться тебя. Мы ведь в последнее время так редко видимся.

– Знаю-знаю, – тяжело вздохнул в ответ Йенс и рухнул как подкошенный рядом с ней. Судя по запаху, он опять пил. – К сожалению, такова жизнь музыканта, да еще студента знаменитой Лейпцигской консерватории. Ты не поверишь, но днем с трудом выкраиваю пару минут, чтобы где-нибудь перекусить. И так каждый день!

– То есть даже на обед у тебя нет времени? – Слова сорвались с языка сами собой, и Анна поняла, что сейчас ее уже не остановишь.

Йенс повернулся к ней.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То и хочу сказать, что как раз сегодня я видела тебя преспокойно обедающим в городе.

– Правда? Так почему не зашла? Не поздоровалась?

– Потому что вряд ли меня пустили бы в такое шикарное место. Да и ты был всецело занят разговором с какой-то женщиной.

– Ах, вот что… Это баронесса фон Готфрид. Она известная меценатка. Жертвует большие суммы и на нужды консерватории, и на студентов. На прошлой неделе она присутствовала на концерте, где нам, четырем начинающим композиторам, дали возможность исполнить на публике свои короткие пьесы. Я сыграл как раз ту композицию, над которой работал все последнее время. Ну ты же помнишь…

Ничего она не помнила и ничего не знала. Йенс так редко теперь бывал дома, а когда бывал, то не стремился посвящать Анну в свои дела.

– Понятно, – ответила Анна, сглотнув комок, подступивший к горлу. Она вдруг почувствовала, как нарастает волна негодования и обиды. Почему? – вопросила она мысленно. Почему Йенс, дебютируя на сцене со своим произведением, даже не счел нужным пригласить ее на этот концерт?

– Баронесса сама пригласила меня на ланч. Захотела обсудить мои дальнейшие творческие планы. Она изъявила желание поспособствовать тому, чтобы моя композиция прозвучала и на других концертах. И даже не только в Лейпциге. У нее ведь обширные связи во всех крупнейших городах Европы. Париж, Флоренция, Копенгаген… – Йенс мечтательно улыбнулся, закинув руки за голову. – Ты только представь себе, Анна! Моя музыка зазвучит по всему миру, в самых больших концертных залах… Мы еще покажем герру Хеннуму, кто есть кто!

– Очень рада за тебя. Безусловно, у тебя есть все основания чувствовать себя счастливым.

– Что за тон, Анна? – Йенс мгновенно уловил ледяные нотки в ее голосе. – Ну же, выкладывай, что у тебя стряслось? Говори, что хочешь сказать!

– И скажу! – Анна поняла, что уже не в силах совладать с охватившим ее гневом. – Я неделями не вижу тебя дома, а ты мне сейчас сообщаешь, что, видите ли, он выступал на концерте. Но я, твоя нареченная, более того, твоя жена в глазах всех людей, даже не была приглашена на этот концерт. Сижу здесь днями, сторожу наши пожитки, как верный пес. У меня нет друзей, знакомых… Только и делаю, что убираю, стираю, снова убираю. И никакой перспективы на самостоятельную певческую карьеру! И, в довершение всего, вдруг вижу тебя, обедающего с другой женщиной в одном из лучших ресторанов города. Как говорится, приехали! Вот все, что я хотела тебе сказать.

Едва Анна успела закончить свой монолог, как Йенс тут же вскочил с кровати.

– А теперь ты послушай меня, Анна. Мне тоже нужно много чего сказать тебе. Ты хоть раз подумала, каково это – каждую ночь ложиться рядом с женщиной, с любимой женщиной… Чувствовать ее красивое молодое тело и знать, что я не могу ни приласкать ее, ни поцеловать? А то немногое, что ты мне порой позволяешь, лишь сильнее разжигает меня. Из ночи в ночь я лежу и представляю, как мы с тобой занимаемся любовью, извожу себя до такой степени, что потом долго не могу успокоиться. Чтобы не сойти с ума от этой безысходности, чтобы не терзаться муками, лежа рядом с тобой, не изводить себя желаниями, я и приползаю домой за полночь, да еще в подпитии. И в таком состоянии укладываюсь в кровать и тут же отключаюсь. Да, ты права! – Йенс драматично сцепил руки. – Та жизнь… которой мы сейчас с тобой живем, – это не жизнь! Ты моя жена, и одновременно ты мне не жена. Ты вечно сидишь надутая, замкнулась в себе… Такое впечатление, что ты только и мечтаешь о том, чтобы собраться и уехать домой. Но, Анна, вспомни! Это было твое решение. Ты сама захотела поехать вместе со мной в Лейпциг. Так уезжай обратно! Коль скоро ты здесь несчастлива, уезжай… Ведь получается, что это я, я сделал тебя несчастной!

– Йенс, ты говоришь неправду! И к тому же страшно несправедлив ко мне. Ты не хуже меня знаешь, как я страстно мечтаю выйти за тебя замуж, стать твоей законной женой и начать нормальную семейную жизнь, как муж и жена. Но всякий раз, когда я прошу тебя встретиться с пастором, у тебя находится сто отговорок. Ты, видите ли, страшно занят! А сейчас обвиняешь меня во всем, что происходит не по моей воле. В чем же тут моя вина?

– Ты права. Здесь твоей вины нет. – Черты лица Йенса немного разгладились. – Но как ты думаешь, почему я до сих пор все тяну с визитом к пастору?

– Потому что ты не хочешь жениться на мне. Так?

– Анна! – Йенс издал раздраженный смешок. – Ты и представить себе не можешь, как отчаянно я хочу стать твоим законным мужем. Но, полагаю, ты понятия не имеешь, во сколько нам может обойтись это удовольствие. Тебе понадобится свадебное платье, все прочие аксессуары… Потом свидетели, праздничное угощение… Ведь все это – те банальные мелочи, которых заслуживает каждая невеста. И мне хочется, чтобы и у нас все так было. Но пока у нас просто нет денег на подобное мероприятие. Ты же сама видишь, мы существуем буквально на гроши.

Но Анна уже успела остыть после своего гневного выпада. Она даже сумела вникнуть в суть того, что говорил ей Йенс. Более того, она поняла его доводы.

– Ах, Йенс! Не нужны мне никакие пышные свадьбы… Правда! Единственное, чего я хочу, так это стать твоей законной женой.

– Что ж, если то, что ты только что сказала мне, действительно правда, тогда мы поженимся немедленно. Хотя девочкой – увы! – ты наверняка мечтала о другой свадьбе.

– Мечтала! – Анна снова нервно сглотнула слюну при мысли о том, что на церемонии их с Йенсом бракосочетания не будет никого из ее родных. Ни мамы, ни папы, ни Кнута с Сигрид. И церковную службу будет вести не пастор Эрслев. И не суждено Анне быть увенчанной их деревенской короной для новобрачной. – Но теперь все это уже не имеет значения.

Йенс снова уселся на постель и нежно поцеловал Анну.

– Тогда мы идем к твоему пастору и назначаем точную дату нашего венчания.