Глава 21

Время остановилось. Все ждали, когда она встанет. Мария окинула взглядом сидящих в зале суда людей, с нетерпением ждущих того, что она скажет. У каждого из них были свои ожидания, у них уже сложилось определенное мнение о ней и о том, каким человеком она была. Представители прессы держали ручки наготове. Судья просматривала свои записи. Двенадцать присяжных сидели в два ряда, как птицы на проводах, и ждали ее объяснений. Как она могла сделать то, что сделала? Как бы она поступила, если б смогла прожить тот день заново? Рут тоже была в зале суда – пряталась в дальнем углу галереи для публики. Конечно, она не могла не прийти. Рут не хотела бросить ее на произвол судьбы в этот кульминационный день процесса. Мария много лет шла к этому дню. Только Имоджин Паскал не повернула голову, чтобы взглянуть на нее. Несмотря на то что Марии было нечего терять, встав, она поняла, что ее ноги подкашиваются. Перед тем как выйти из стеклянного бокса, ладонями расправила складки на белой блузке и прямой черной юбке. Один из полицейских проследовал за ней к трибуне для дачи свидетельских показаний, будто существовала возможность, что она может сбежать из зала суда.

«Они не понимают, что я уже сбежала и освободилась», – промелькнуло в ее голове. Джеймс Ньюэлл обнадеживающе улыбнулся, и Мария поняла, что он оценивает ее готовность к тому, что ей предстоит сделать. Теперь все было в ее руках. Осудят ее или оправдают, зависело исключительно от убедительности истории, которую она расскажет. Мария опустила глаза и ровным голосом повторила слова клятвы.

– Мисс Блоксхэм, объясните, что произошло в день вашего ареста, – попросил адвокат.

Она открыла лежащую перед ней папку с фотографиями нанесенных Эдварду увечий, прикоснулась к изображению раны и ощутила глубоко в животе тупое чувство удовлетворения.

– Вам принести воды? – чуть громче спросил Ньюэлл.

Мария подняла голову и увидела, что все смотрят на нее.

– Я взяла в руки ножку стула и ударила его по голове, – произнесла она. – Я хотела, чтобы он умер.

Присяжные перестали делать записи, а журналисты, наоборот, лихорадочно застрочили в своих блокнотах. На галерке для публики кто-то всхлипнул. «Наверняка человек из его фан-клуба», – подумала Мария. Судья тихонько откашлялась, глядя на Джеймса Ньюэлла, лицо которого было непроницаемым, как у профессионального игрока в покер. Имоджин Паскал впервые за все время суда посмотрела ей в глаза. Мария почувствовала, что между ними словно пробежал электрический разряд.

Битва началась. Обвинение будет пытаться истолковывать каждое сказанное ею слово не в ее пользу, подозревать злой умысел в каждом использованном ею прилагательном, пытаться поймать ее в ловушку и вывести из себя. Именно поэтому Мария решила не тянуть кота за хвост, а напрямую сказать то, что Имоджин Паскал могла бы от нее долго добиваться.

– Понятно, – медленно произнес Ньюэлл, массируя висок подушечкой пальца. Он предлагал Марии план действий, они даже провели несколько импровизированных репетиций ее выступления, чтобы она понимала, в каком порядке прокурор будет задавать вопросы. Она репетировала с ним свои ответы. Но вот, совершенно неожиданно, Мария кардинально отошла от сценария. Ей стало жалко своего адвоката. Это был непростой процесс, и она точно не была простым клиентом, но ей осточертели интеллектуальные шахматы.

– Давайте начнем с самого начала. Может быть, вы расскажете, как начался день вашего ареста? – предложил адвокат.

– Все началось не в тот день, – ответила Мария.

– Ясно, – спокойным тоном произнес Ньюэлл и наклоном головы в сторону дал ей понять, что понимает: она хочет сделать все так, как считает нужным, а он не собирается ее останавливать. – Тогда начните с того момента, который сочтете нужным, чтобы объяснить то, что произошло между вами и доктором Блоксхэмом.

Мария потерла на пальце белую полоску следа от обручального кольца. Она подумала о том, что, наверное, может загорать лет десять, но болезненная белизна на том месте, где раньше было кольцо, так и не исчезнет. Эта полоска была всего лишь одним из ее многочисленных шрамов. Выбранное Эдвардом обручальное кольцо стало первым «звоночком», предвещающим то, что ждало ее в будущем.

Можно начать с кольца, подумала она. Эту историю можно рассказать простым и понятным языком. Ее захлестнула волна воспоминаний, снося внутренние барьеры, которые она сама строила годами. Она расскажет им все, как было. Возможно, от этого рассказа она сойдет с ума, но уж лучше сумасшествие, чем немота и бесчувственность, которые были ее спутниками уже много лет.

– Я была на седьмом небе от счастья, когда он попросил меня стать его женой, – начала Мария, нашла на стене точку и уперла в нее взгляд, словно обращалась именно к ней. – Мне исполнился двадцать один год, близких родственников у меня не было, и Эдвард стал моей семьей. Я думала тогда, что стала самой счастливой девушкой на свете! До свадьбы Эдвард мастерски изображал из себя романтика. Он сделал мне предложение, когда мы были в Колтуолдсе, ночью, во время пикника на лугу, куда он позвал меня под предлогом, что мы будем смотреть барсуков. Это была чудесная ночь. С одной стороны луга было озеро, а с другой – роща. Я была безумно влюблена в него. Было полнолуние… не знаю, запланировал ли он сделать предложение в полнолуние или это оказалось простым совпадением. Так или иначе, все было прекрасно… Я очень хорошо помню ту ночь. Он налил мне полбокала вина. Эдварду не нравилось, когда женщины много пьют. Себе он налил полный бокал и поднял тост за нас. Поцеловал меня, сказал, что я для него – идеальная женщина и что он искал меня всю жизнь. Тогда я была полной дурочкой и поверила, что он вкладывал в эти слова добрый и хороший смысл.

– А как бы вы расценили его слова сейчас? – спросил Ньюэлл.

– Сейчас я понимаю, что он имел в виду. Ему была нужна наивная женщина. У меня не было семьи, меня было очень легко удивить и вскружить голову. Круг моего общения был узок, буквально пара подруг. Эдвард быстро и легко стал человеком, оказывающим на меня большое влияние. Ему нужна была женщина, над которой он мог бы доминировать. И в этом смысле он был совершенно прав. Я ему идеально подходила.

– Это гипотетическое утверждение и догадка, – заявила, поднявшись с места, Имоджин Паскал. – Обвиняемая не может делать предположений о мотивах поступков человека, который не в состоянии ей ответить.

Джеймс Ньюэлл сделал несколько шагов в ее сторону.

– Сядьте, – театральным шепотом произнес он.

Имоджин Паскал бросила на него полный ярости взгляд, но села.

– Мистер Ньюэлл, – произнесла судья, – я соглашусь с вами, но выразилась бы более вежливо. На этом процессе достаточно сильных чувств и страстей, поэтому попрошу обе стороны не терять самообладания. Не заставляйте меня второй раз делать вам подобное замечание. Мисс Паскал, ответчица дает показания по поводу очень серьезных обвинений, которые против нее выдвигают. И вы больше не будете мешать ей это делать. Продолжайте. Если впредь возникнут новые нарушения, я сама с ними разберусь.

Ньюэлл сделал глоток воды, поправил на плечах мантию, одобрительно кивнул Марии и вернулся к допросу.

– Вы рассказывали суду о том, как доктор Блоксхэм делал вам предложение. Пожалуйста, продолжайте.

– Да, – произнесла Мария. – Эдвард… – Она снова погрузилась в воспоминания о той ночи. Тогда она считала, что ее жизнь только начинается, хотя это было начало конца… Вот она, ирония судьбы! – Он положил меня спиной на плед, оперся на локоть и произнес: «Дорогая Мария! Я хочу, чтобы ты знала, что я посвящу свою жизнь тому, чтобы обеспечить все твои потребности. Я буду твоим другом, партнером, любовником, советчиком, всем, чем ты захочешь». Я поняла, что произойдет дальше, но все равно была очень удивлена. Удивлена не тем, что он делает мне предложение, а тем, что выбрал именно меня. Эдвард тогда уже защитил кандидатскую диссертацию, а у меня было лишь среднее образование. К тому времени у него уже имелись публикации, и его пару раз показывали по телевизору. Я считала Эдварда в некотором роде знаменитостью. Он продумал все до мелочей. Заранее вынул из коробочки обручальное кольцо и вставил его в отверстие жеоды, минерала с полостью, наполненной кристаллами аметиста. Когда я посмотрела на жеоду, которую он мне преподнес, раздвинула створки камня и увидела кольцо в окружении искрящихся в свете костра фиолетовых граней кристалла… Возможно, вы мне не поверите, но тогда мне показалось, что я в жизни не видела ничего более прекрасного! Мне казалось, что я нашла древнее сокровище. Эдвард взял мою левую руку и надел на палец обручальное кольцо. Это было кольцо с одним мелким бриллиантом. Эдвард потом объяснил свой выбор тем, что у меня тонкие пальцы, поэтому большой бриллиант на них будет смотреться слишком массивно.

Мария нахмурилась, вспомнив о боли, которую тогда причинило ей это кольцо.

– Ободок был слишком узким, и, когда Эдвард надевал его на палец, он ободрал мне кожу на костяшке. По выражению моего лица он заметил, что что-то произошло, и с раздражением спросил, нравится мне кольцо или нет. Я совершенно искренне ответила, что кольцо мне очень нравится и что я его обожаю. Я действительно любила Эдварда и хотела выйти за него замуж. Тогда я объяснила ему, что ободок недостаточно широкий и его нужно немного увеличить, что это наверняка будет очень просто сделать. Эдвард ответил, что специально попросил ювелира сделать ободок узким и для ориентира даже принес ему другое мое кольцо. Вот что он мне тогда сказал, дословно: «Я не хочу, чтобы кольцо слетело у тебя с пальца; я не хочу, чтобы ты его потеряла, точно так же, как я никогда не хочу потерять тебя. Надеюсь, что ты относишься ко мне точно так же». Я ответила ему, что все именно так. Я не хотела перечить ему и добавила, что привыкну к узкому кольцу. За время нашего брака я немного поправилась. Кольцо было таким узким, что я не могла его снять. Летом, особенно когда стояла жара, палец распухал так сильно, что казалось, вот-вот лопнет кожа.

– А вы когда-нибудь просили его увеличить ободок? – спросил Ньюэлл.

– Неоднократно, на протяжении первых лет после свадьбы. Потом по тому, как менялось его настроение, я поняла, что он воспринимает мою просьбу как удар по собственному самолюбию. В конце концов я поняла, что проще жить с постоянной болью от кольца, чем жить с ней же и при этом страдать от дополнительного негативного отношения, которое вызывали мои просьбы.

Имоджин Паскал поднялась со своего места.

– Ваша честь, мы уже долго слушаем подробности, на мой взгляд, идиллических и романтических отношений двадцатилетней давности. Можно ли перейти к рассказу о том, что имеет непосредственное отношение к покушению на убийство?

Джеймс Ньюэлл немного подумал перед тем, как ответить.

– Эти события имеют прямое отношение к делу – потому что, как и все в жизни этой семейной пары, кольцо было сознательно сделано для того, чтобы вызвать дискомфорт. Размер ободка был тщательно продуман, и боль ответчицы являлась напоминанием о том, что она неразрывно связана со своим мужем. Она не могла избавиться от кольца точно так же, как не могла избавиться от мужа. Тот хотел, чтобы его жена испытывала именно такие чувства каждый час и каждый день.

– Миссис Блоксхэм… – произнесла судья.

– Мисс Блоксхэм, – громким голосом поправила ее Мария. – Не надо называть меня «миссис», это слово перед фамилией мне нужно не больше, чем обручальное кольцо. Мне пришлось срезать его с пальца. Это было очень больно, точно так же, как и все остальное, связанное с Эдвардом.

Ее честь судья Дауни рассерженно посмотрела на Марию, обдумывая свой ответ. Тут Ньюэлл успел вставить слово.

– Простите, ваша честь, моей клиентке непросто вспоминать о тех травматических событиях.

– Ваша клиентка должна понимать, что обязана с вашей помощью и через вас обращаться ко мне и мисс Паскал, – отвечала судья. – На этот раз я не буду предпринимать никаких мер, но в следующий раз не допущу такого поведения. Продолжайте, мистер Ньюэлл.

На трибуне перед Марией лежала ручка «Биро» фирмы «Бик». Пока Джеймс Ньюэлл перебирал свои бумаги, она взяла ручку, быстро вынула стержень и сломала пополам прозрачный пластик ее корпуса. Она понимала, что должна сконцентрироваться, контролировать себя и не позволить себе сломаться под тяжестью воспоминаний.

– Вы могли бы описать первые годы после вашего замужества? – спросил Ньюэлл.

Мария изо всех сил воткнула острый конец половинки пластикового корпуса ручки себе в ладонь, крепко зажала и сосредоточила взгляд на одной точке противоположной стены. Боль была сильной и четкой, она закрыла собой все. Мария несколько раз моргнула, сделала глубокий вдох и вернулась к воспоминаниям тех лет, которые провела в самоотрицании и смятении.

– Это были годы целой череды разочарований. Было ощущение, что всё вокруг, за исключением Эдварда, меня подводит. А он после каждого удара поднимал меня на ноги. Только через несколько лет я поняла, что это именно он подстроил все мои жизненные неудачи, чтобы остаться единственным человеком в моей жизни.

– Вы можете привести какой-нибудь пример? – попросил Ньюэлл.

– Моя лучшая подруга… – Мария улыбнулась и еще на миллиметр глубже воткнула в мякоть ладони корпус ручки.

Она уже много лет назад запретила себе вспоминать о той утрате. Это была потеря ее последнего контакта с окружающим миром, за исключением Эдварда. Она тогда впала в глубокую депрессию.

– Андреа. Обычно мы встречались с ней раз в месяц. До свадьбы Эдвард еще терпел нашу дружбу, но после заключения брака уже не собирался этого делать. Для начала он сказал мне, что хочет, чтобы все вечера я проводила с ним, ведь целый день он так напряженно работал. Мне польстило такое отношение, я была очень рада. Мне было приятно чувствовать, что я нужна ему, что я желанна. И я несколько раз придумывала разные предлоги, по которым не могла провести с Андреа вечер. На самом деле я отказывалась встречаться с ней из-за чувства гордости. Вам, возможно, сложно сейчас в это поверить, но в то время я обожала свой размеренный и распланированный образ жизни. Я возвращалась с работы, готовила ужин, зажигала камин и клала на журнальный столик его любимую газету. Он по этому поводу как бы шутил, но на самом деле измывался надо мной и унижал.

Мария с трудом сглотнула слюну, чувствуя, как все на нее смотрят, и испытывая болезненное чувство унижения из-за того, что была ему когда-то так верна. Трясущейся рукой она подняла к губам стакан воды. Тут на помощь пришел Ньюэлл.

– Вы говорите, что он как бы шутил, но на самом деле измывался, – сказал адвокат. – Вы помните, как именно это происходило?

Она кивнула.

– Иногда, когда я приносила ему тапочки, он говорил мне «хорошая собачка» и гладил по голове. Какое-то время я считала, что это шутка, игра, понимаете? Однажды я рассказала об этом Андреа. Я ожидала, что она рассмеется и согласится, что это милая и безобидная шутка. Но когда она сказала, что все это совсем не так, я обиделась и начала грубить. Мне кажется, тогда у нее было такое выражение лица, что я увидела подтверждение собственных подозрений в том, что Эдвард смеялся не со мной, а надо мной. Я обвинила Андреа в том, что у нее нет чувства юмора. Я даже сказала ей, что она специально стремится найти недостатки в характере моего мужа. После этого мы практически перестали видеться, и наши отношения стали натянутыми.

– И тогда вы окончательно потеряли контакт с Андреа? – спросил адвокат.

Мария сделала глубокий вдох и посмотрела на присяжных. Некоторые из них сидели, сложив руки на груди. Судя по их позе и выражению лиц, ей не удалось убедить их. Но присяжные помоложе, подавшись вперед, что-то записывали, и вид у них был заинтересованный. Старшина присяжных наклонилась к своему соседу, немолодому мужчине, и что-то зашептала ему на ухо. Мария поняла, что ее рассказ не производит на этих двоих никакого впечатления. Что она должна была сделать, чтобы достучаться до них? Начать рыдать и раскрывать им свое сердце?

– Мисс Блоксхэм, вы рассказывали об отношениях с подругой Андреа, – напомнил ей Ньюэлл.

– Да, простите. Мы действительно перестали общаться, но только после нашей последней встречи, о которой я сейчас расскажу. Однажды вечером, выйдя с работы, я увидела, что она меня ждет. Я шла в сторону автобусной остановки, как вдруг услышала, что она меня окликнула. К тому времени Андреа уже перестала мне звонить и не предупредила о том, что придет.

Марии показалось, что перед ее глазами, как живая, стоит одетая в ярко-красное пальто улыбающаяся подруга, словно между ними и не было никакой размолвки.

– Она спросила меня, где я поставила машину, и я ответила, что по совету Эдварда продала автомобиль, поскольку в таком состоянии он никогда не пройдет ТО. Андреа никак на это не отреагировала, что было очень не похоже на нее. Раньше она обязательно сказала бы, что Эдвард, как всегда, решает за меня, что я должна делать. Помню, я с облегчением выдохнула оттого, что Андреа не стала со мной спорить. Сейчас, вспоминая ту встречу, я осознаю́, что сразу после этого должна была понять: что-то идет не так. Тогда я сказала ей, что у меня есть время на чашку кофе, но я не должна пропустить свой автобус. Я дала лучшей подруге, с которой общалась десять лет, двадцать минут… – Мария улыбнулась собственной глупости и покачала головой. – Она пыталась предупредить меня, а я не послушала. Я не оправдала нашей дружбы.

– О чем она хотела вас предупредить? – задал наводящий вопрос Ньюэлл.

Мария с удивлением подняла брови.

– Об Эдварде, конечно. Андреа раскусила его с самого начала. Она не была такой наивной дурой, как я, которая к тому же находилась в состоянии отчаяния, от которого человек становится слепым. Андреа сказала, что скучала по мне. Не помню, что я ей на это ответила, – может быть, тоже сказала, что скучала, а может, я просто хочу думать, что ответила именно так… Будем надеяться на то, что я сказала, что скучала. Точно помню лишь то, что я ужасно волновалась и боялась пропустить автобус и не успеть приготовить ужин вовремя. Эдвард не любил, когда я выбивалась из графика.

Марии казалось, что она по-прежнему чувствует тепло руки Андреа, когда та взяла ее под руку и они пошли в ближайшее кафе. Вспомнила чувство близости, ощутила любовь подруги, и от этого на глаза навернулись слезы. Она сама, а не Эдвард виноват в том, что потеряла Андреа. Она потеряла подругу из-за своего упрямства и нежелания смотреть фактам в лицо.

– Мы заказали горячий шоколад. Мы всегда его заказывали, когда встречались. Мы познакомились, когда в школьные годы подрабатывали по выходным в аптеке. После школы Андреа получила диплом заочного образования, а у меня было несколько сертификатов административного плана. Пару минут мы болтали ни о чем, а потом Андреа спросила, как у меня дела. Я… ей тогда соврала, сказала, что все замечательно. Мне было слишком трудно признать, что я чувствовала себя совершенно несчастной. Андреа ничего не ответила, но у меня возникло чувство, будто она мне не поверила. И я сказала ей что-то резкое… – Мария потерла лоб. – Почему мы поступаем так с людьми, которых любим? – спросила она, переведя взгляд на Джеймса Ньюэлла. Тот внимательно смотрел на нее и терпеливо ждал, пока она продолжит рассказ. – Потом Андреа спросила, как дела у Эдварда, и я смутилась. Понимаете, уже тогда я знала, каков он на самом деле. Правда, тогда я еще не понимала, на что он способен. Не знала, каким коварным он может быть. Я об этом не догадывалась, потому что в определенной мере все еще была наивной дурочкой.

Я знала, что у него есть мерзкие и низкие черты характера. Он мог вести себя очень жестоко. Постепенно я начала терять контроль над ситуацией, то есть происходило то, о чем меня предупреждала Андреа. У меня не было ни денег, ни машины, ни друзей… Ему не нравилось, когда я сама делала предложения по поводу того, что мы будем есть или чем заниматься. Сейчас мне уже сложно вспомнить, когда именно это произошло, но однажды Эдвард решил, что мне вообще нельзя пить алкоголь. Не то чтобы я очень сильно от этого страдала, но это уже больше напоминало поведение строгого родителя, чем партнера. Я понимала, что полностью отдала ему контроль над своей жизнью.

Однако с Андреа я делала вид, что все прекрасно; сказала, что Эдвард обо всем позаботился, и это, по крайней мере, было чистой правдой. Она внимательно смотрела на меня. У Андреа огромные выпуклые синие глаза. Очень красивые. Я ждала, когда она наконец скажет что-нибудь про Эдварда, и в конце концов не выдержала. «Давай, – сказала я ей, – выкладывай. Скажи, что думаешь. Ты ничего не умеешь скрывать».

Мне показалось, что ее задели мои слова, но при этом Андреа не была удивлена. Она ответила, что раньше ей не надо было ничего от меня скрывать. Сказала, что любит меня. От этих слов мне стало даже еще больнее, чем если б она начала меня жалеть. Я знала, что она меня любит, но вместо нее я выбрала Эдварда, в то же время начиная подозревать, что он меня не любит совсем. Или любит очень неестественным образом. Не так, как я хотела, чтобы меня любили. Но даже тогда, когда Андреа предлагала мне помощь, я была слишком гордой, чтобы принять ее. Делала вид, что не понимаю, о чем она говорит, и тянула время, чтобы придумать ответ. Андреа положила ладонь на мою руку, и мне захотелось крепко схватить ее. Мне хотелось ее обнять и сказать, что такой одинокой я себя никогда в жизни еще не чувствовала. Я этого не сделала, иначе не стояла бы сегодня здесь. Я сделала вид, что не понимаю, о чем она говорит, что у меня все прекрасно и никаких поводов для волнения быть не должно.

На самом деле Мария ответила подруге совсем не так. Присяжным и суду она рассказывала одно, но в голове у нее вертелись слова, которые она тогда на самом деле даже не сказала, а прокричала Андреа: «У меня все прекрасно! Даже лучше, чем прекрасно! У меня есть муж и дом! Что ж ты ведешь себя как последняя сука?» Андреа просто обалдела.

Но победа длилась всего несколько секунд. Все думали, что они знают, как ей будет лучше. Мария слабенькая. Мария нуждается в руководстве. Молодая женщина ни на что не могла решиться. Она получила достаточно этой снисходительной чуши от мужа. Ей не нужна была помощь от единственного человека в мире, который должен был вернуть ее…

– Мы поспорили, – спокойно произнесла она. – Все это было очень глупо, если вдуматься. Она пыталась мне помочь.

На самом деле все было иначе, и Мария стыдилась того, что произошло.

– Послушай, Мария, – сказала тогда Андреа. – Я – за тебя. Все совершают ошибки. Я просто не хочу, чтобы ты жалела о своих всю оставшуюся жизнь. – В ее глазах стояли слезы. Мария видела, что подруга может вот-вот расплакаться.

– Давай не будем говорить про Эдварда, – сказала она. – Как только разговор заходит о нем, ты перестаешь мыслить рационально.

– Разговор совершенно не про меня, – произнесла Андреа неожиданно осипшим голосом. – Мария, я знаю, что тебе очень плохо. Я чувствую это. Уходи от него. Ты можешь жить у меня, пока все не наладится. Тебе даже не надо возвращаться домой, поехали ко мне прямо сейчас. Мы купим тебе новую одежду, обувь и все, что тебе необходимо. – Андреа через стол протянула руку и положила ладонь на плечо Марии.

– Когда ты закончишь, черт возьми?! Мне не нужна твоя помощь. Я не знаю, что ты себе напридумала, но все это неправда! Я счастлива. Просто, может, ты не в состоянии смириться с тем, что Эдвард занял твое место?

Андреа, словно от удара током, стремительно убрала руку с ее плеча, закрыла глаза и опустила голову. Марии было стыдно за свою грубость; она чувствовала, что боль от сказанных ею слов останется при ней, как шрам, на всю жизнь.

– Прости меня, – пробормотала она. – Я не это имела в виду. Я просто очень устала! Я не могу пропустить свой автобус! – Мария схватила свою сумку и покраснела от мысли, что не может заплатить за шоколад, потому что Эдвард не выделял ей денег на мелкие расходы…

Пытаясь избавиться от ужасных воспоминаний, как она обошлась с лучшей подругой, Мария снова перевела взгляд на Джеймса Ньюэлла.

– За наш шоколад заплатила Андреа. К тому времени Эдвард выдавал мне определенную сумму на необходимые расходы. У меня не было ни одного лишнего пенса. Для ланча на работе я брала из дома бутерброды, он оплачивал мне недельный проездной на автобус, и у меня действительно не было никаких денег. Когда мы выходили из кафе, Андреа сообщила, что ее приняли на службу в армию и в течение месяца она будет проходить учебу в Королевской военной академии в Сандхёрсте. Предложила отправить мне свой новый адрес. Она уже давно мечтала о том, чтобы служить в армии. А я даже не знала, что Андреа подавала документы в Сандхёрст. Я тогда сказала, что рада за нее, хотя была немного в шоке от того, что она уедет, и мне было даже немного завидно. Андреа уезжала из Бристоля, от всех бесполезных и никуда не ведущих заработков и работ. Она уезжала от меня.

– И как вы расстались? – спросил Ньюэлл.

– Она сказала, что я – ее лучшая подруга, и попыталась меня обнять. – Мария нахмурилась. – Кажется, сама я не обняла ее в ответ. Я ужасно боялась, что пропущу автобус, и мне было больно от того, что она уезжает. Я просто не знала, как мне ей об этом сказать. Еще я знала, что Эдварду точно не понравится то, что я ее обнимала. Понимаю, что вы можете подумать, будто все это очень странно и глупо, но тот дал мне четкие указания о том, чтобы ко мне никто не прикасался. Вообще никто. Потом я побежала к автобусу, думая лишь о том, что если б я смогла еще раз пережить эту встречу, то вела бы себя совершенно по-другому. Тогда я не подозревала, что больше мы с ней не увидимся…

– Хотите прерваться на некоторое время, мисс Блоксхэм? – спросила судья.

Мария с растерянным выражением на лице пожала плечами. К ней подошел пристав и протянул картонную коробку с бумажными салфетками для того, чтобы она вытерла лицо. Мария даже и не заметила, что плачет.

– Спасибо, – поблагодарила она и вытерла лицо.

– Не волнуйтесь, – успокоила ее судья и улыбнулась. – Не торопитесь и продолжайте, когда почувствуете себя готовой.

Мария сделала глубокий вдох.

– Сидя в автобусе, я размышляла о том, стоит ли мне утаить от Эдварда то, что я виделась с Андреа. Возможно, вам покажется смешным то, что я стеснялась того, что провела некоторое время с лучшей подругой, но Эдварду Андреа никогда не нравилась. Было ощущение, что он воспринимал ее как конкурента, и, когда о ней заходил разговор, атмосфера в доме становилась очень напряженной. Я почему-то убедила себя в том, что Эдвард ведет себя мило, так как не хочет меня ни с кем делить. Я думала, что любая здравомыслящая женщина должна позавидовать такому отношению мужа. Я приехала домой, приготовила ужин, включила стиральную машинку, а потом зажгла камин. Налила в его бокал красного вина и поставила на стол, чтобы вино могло «подышать» и Эдвард получил от него максимальное удовольствие. По поводу вина он дал мне очень строгие указания, как именно я должна все приготовить. К тому времени, когда он вошел в дом, я буквально сгорала от нетерпения, чтобы побыстрее рассказать ему об Андреа. Я понимала, что лучше сразу все сказать самой, чтобы потом не проговориться, что вызовет еще большее его недовольство.

Я поцеловала его в щеку, приняла атташе-кейс и пальто, а потом сказала:

– Ты не представляешь, кого я сегодня случайно встретила. По пути с работы я столкнулась с Андреа. Такая неожиданность!

– Случайно встретила? – переспросил он. – Мне кажется, это крайне маловероятно. Как долго «дышит» мое вино?

Я подумала, что на этом разговор закончился и Эдвард уже не вернется к этой теме, – и вздохнула с облегчением. Несмотря на то что вино дышало всего пятнадцать минут, я сказала, что прошло уже полчаса. Мне было интересно, заметит Эдвард разницу или нет.

– А где именно ты с ней столкнулась? – спросил он.

По его тону я поняла: он уже подозревает, что что-то не так. Решила, что проще будет ничего не скрывать, и сказала, что Андреа ждала меня около моей работы. При этом я с полной определенностью сообщила ему, что не подозревала, что она придет меня увидеть. Если б он узнал, что я заранее планировала встречу и не рассказала ему об этом, он очень рассердился бы. Эдвард спросил, что ей было нужно, заметил, что женщины сплетничают и попусту теряют время, снял ботинки и ушел с бокалом вина в гостиную. Я поняла, что должна последовать за ним.

Повернувшись к нему спиной, я начала подкладывать дрова в камин и рассказывать о том, что Андреа уходит в армию. Мне было проще сказать все это, не глядя ему в глаза. Но он что-то почувствовал и спросил, что именно я ему недоговариваю. Я попыталась уйти от разговора – и совершила большую ошибку. Я сказала ему, чтобы он перестал вести себя глупо. Эдвард не любил, когда его называли глупым. Он считал это грубым оскорблением. Я тут же извинилась, а он моментально обвинил меня в том, что я обманываю его по поводу разговора с Андреа. Вспоминая тот вечер, я понимаю, что была в ужасном состоянии. Держу пари, он подозревал что-то с того момента, как зашел в дом. Он ждал, чтобы я ему во всем призналась. В его присутствии я всегда была очень нервной.

Имоджин Паскал сложила на груди руки и, откинув голову назад, уставилась в потолок, делая вид, что ей ужасно скучно. Своим поведением она хотела подсознательно повлиять на присяжных, сделать так, чтобы они тоже начали испытывать скуку. Поза и внешний вид обвинителя свидетельствовали о том, что она не верит Марии и пытается отвлечь внимание от ее слов. Мария подумала, что ее не должно смутить поведение прокурора. Настал ее час! Если она позволит мисс Паскал повлиять на нее и окружающих, то все то время, которое Мария размышляла о том, что сказать на суде, а о чем промолчать, окажется бесполезным и просто пойдет насмарку.

– Эдвард окинул меня взглядом с головы до ног. На его губах кривилась презрительная усмешка.

– Ты забыла надеть фартук, – произнес он. – Какой ужас! Посмотри, на кого ты похожа. Лицо красное, ты стала совершенно непривлекательной… Я знаю тебя, Мария. Ты не можешь мне соврать! Что ты сказала Андреа? Наверняка что-нибудь обо мне. Она никак не может примириться с мыслью о том, что ты нашла мужа, а она – нет. Самое омерзительное качество женщины – это ревность. Подойди и сядь рядом.

Он похлопал ладонью по обивке дивана рядом с собой. Я не хотела садиться. Эдвард всегда был ласковым прямо перед тем, как преподать мне урок…

– Преподать вам урок? – переспросил Ньюэлл.

– Это он сам так говорил, словно я была провинившейся школьницей. Ему нравилось объяснять мне, какая я невежда. Мне кажется, что слово «невежда» было его любимым и наиболее часто употребляемым словом, которым он меня описывал. Я сказала ему, что мне надо переодеть юбку, чтобы не запачкать сажей кожу дивана. Он ответил, что я должна делать так, как приказывает муж. Он довольно часто говорил о себе в третьем лице. Потом добавил, что потом у меня будет достаточно времени, чтобы почистить обивку. Когда он произносил эти слова, на его лице была улыбка, но выражение было жестоким, а само лицо – перекошенным, словно ему защемило мускулы. Я села.

– Я должен кое-что рассказать тебе, – произнес он. – И я сожалею, что не сделал это раньше, потому что не хотел тебя расстраивать. Мне кажется, что на нашей свадьбе Андреа слишком много выпила. Она отвела меня в сторону и начала болтать о том, что ты выбрала платье на размер меньше, что прическа тебе не к лицу. Я не стал обращать внимания на то, что она тогда наговорила.

Я хотела ему возразить, но не была в состоянии произнести ни слова. То, что он описывал, совершенно не было похоже на поведение Андреа. Она никогда не стала бы за моей спиной говорить обо мне гадости. Через некоторое время я уточнила у него, уверен ли он в том, что все было именно так. И вот как он ответил. Я запомнила его слова дословно: «К сожалению, да. Дай женщине выпить чуть больше, чем следовало бы, и язык у нее становится как у пойманной змеи».

И потом он сказал мне, что Андреа предложила ему себя. Он выразился именно так. Сначала я подумала, что как-то неправильно поняла его, и некоторое время размышляла над этим, пытаясь представить себе эту ситуацию, но все равно не могла ему поверить. Потом спросила, было ли что-нибудь между ним и Андреа. Эдвард поклялся, что даже пальцем к ней не прикоснулся.

Потом я поняла: то, о чем он мне рассказал, было просто невозможно и нереально. Андреа никогда так со мной не поступила бы. Я не обвинила его в том, что он врет, – на подобное у меня ни разу не хватило смелости на протяжении всей нашей совместной жизни. Я просто сказала, что он наверняка ошибается.

Мария подняла глаза. В зале суда стояла гробовая тишина. Даже Имоджин Паскал внимательно слушала. Мария стояла спиной к прессе, но слышала, что и журналисты перестали писать. Все хотели знать, что ответил ей муж.

– Эдвард не был человеком, которого можно было поправить и указать на то, что он ошибается, – продолжала она. – И это касалось не только меня. Я видела письма, которые он писал журналистам, оставившим плохую рецензию на его книгу или статью. Он ничего и никогда не прощал. Эдвард спросил меня, нужно ли мне рассказать самые неприятные подробности своего разговора с Андреа. Он знал, что этого я не смогу выдержать. Я совершенно уверена, что, если бы продолжала настаивать на том, что он не прав, он проявил бы всю свою фантазию и изобретательность, чтобы поставить меня на место. Поэтому я ответила, что знаю, что Андреа любит меня и не будет предавать. Ей не было никакого смысла этого делать.

Он очень близко наклонился к моему лицу и сказал:

– Что я должен сделать, чтобы доказать тебе свою преданность, Мария? Я тебя обеспечиваю и забочусь о тебе. У тебя есть дом, и, когда нужно, я даю тебе деньги. Что ты еще хочешь? Почему я вдруг стал человеком, которому нельзя верить?

И тогда я сделала самую серьезную ошибку за всю нашу совместную жизнь. Я ответила ему, что его версия маловероятна, потому что… он никогда не нравился Андреа. Я пожалела о том, что сказала это, еще до того, как закрыла рот. На лице Эдварда появилось выражение ненависти и злобы.

– И ты продолжала с ней дружить! Ах ты, вероломная сука! – заорал он, вставая.

Я чувствовала, что от него пахнет вином, и видела, как он приподнял плечи. Он был зол, как бык на арене. Я извинилась. Помню, что это был первый случай, когда я по-настоящему испугалась за свою жизнь, боялась, что он меня убьет. Казалось, что Эдвард абсолютно перестал контролировать свои действия. Он нагнулся и почти шепотом произнес мне прямо в ухо:

– Ты продолжала дружить со шлюхой, которая делала вид, что ненавидит меня, потому что не смогла со мной переспать, – и ничего не сделала, чтобы разорвать с ней отношения? Нам надо кое-что изменить, Мария. Ты должна правильно выстроить свои приоритеты. Я поужинаю и решу, как с тобой поступить. Иди наверх и подумай о своем поведении и о том, как ты можешь все исправить.

Я поднялась на второй этаж. Не знаю почему, но тогда я уже привыкла делать все, что он мне приказывает, и даже не могла допустить мысли о том, что могу отказаться. Какое-то время я размышляла над тем, стоит ли мне с ним спорить, но все, что он сказал, было правдой. Я продолжала дружить с Андреа, зная, что она думает по поводу Эдварда. По правде говоря, я не верила в то, что Андреа хотела переспать с ним. Даже если б он ей нравился, она не позволила бы себе этого из-за меня. При этом я не хотела верить в то, что мой собственный муж будет врать мне и делать так больно. Я согласилась прожить с ним всю жизнь и отказывалась верить, что он окажется таким подлым и будет мной манипулировать.

Мария замолчала, поднесла стакан к губам и поняла, что он пуст. Люди замерли. Все находившиеся в зале суда буквально сидели на краешках стульев и с нетерпением ловили каждое ее слово. Вот это и есть власть, думала она. Марии пришло в голову, что она может сказать им все, что ей вздумается, но понимала, что должна рассказывать правдивую или, скорее, максимально правдивую историю. Чем меньше она соврет, тем сложнее будет Имоджин Паскал поймать ее на том, что она лжет.

– Что случилось дальше? – спросил Ньюэлл.

Мария вздохнула.

– Я поднялась в спальню, и мне стало дурно. К счастью, я еще не ужинала. Когда поднялась с колен в ванной, то увидела, что Эдвард внимательно наблюдает за мной, сидя на кровати. Он сделал вид, что переживает из-за моего состояния, и сказал, чтобы я еще немного посидела на полу, если меня опять вырвет. Я чувствовала себя ужасно. Живот сводило от спазмов. Потом он сказал, что приготовил мне подарок и что я найду его на самой нижней полке шкафчика под раковиной.

Я не представляла себе, что это может быть, и открыла дверь шкафчика. Эдвард не был человеком, который часто баловал кого бы то ни было подарками. На нижней полке под раковиной лежала небольшая коробочка синего цвета приблизительно шести сантиметров в длину и в три сантиметра в ширину. Я открыла ее ногтем большого пальца.

– И что же там было? – тихо спросил Ньюэлл.

– Лезвия, – спокойным тоном ответила Мария. – Лезвия для бритья.

– И зачем ваш муж купил вам их? – чуть громче спросил адвокат, подготавливая публику к ответу на этот важный вопрос.

– Чтобы я резала себя, – ответила Мария, вытаскивая из руки кусок пластика и крепко зажимая кулак, чтобы остановить кровь. – Он знал, что в подростковом возрасте я так делала. Мы познакомились, когда он работал волонтером в благотворительной организации помощи людям, занимающимся членовредительством. Эдвард перестал работать в этой организации сразу после того, как мы начали встречаться. Говорил, что хочет избежать конфликта интересов. И я ему тогда, конечно, поверила…

– Что вы имеете в виду, говоря, что, «конечно, поверили»? – спросил Ньюэлл.

Мария улыбнулась и пожала плечами.

– Он нашел то, что искал. Потерянного человека с низкой самооценкой. Если я опишу себя в те годы, то смогу заключить, что очень легко поддавалась влиянию и мной можно было легко управлять. Я была человеком, о котором Эдвард просто мечтал.

Имоджин Паскал мгновенно вскочила на ноги.

– Ваша честь, это высказывание создает у присяжных негативное представление о пострадавшем.

– Это часть истории семьи Блоксхэмов, – возразил Ньюэлл, – и это будет подтверждено дальнейшими показаниями мисс Блоксхэм.

– Мистер Блоксхэм не может ответить на эти обвинения. Это совершенно уникальный судебный случай. Я прошу, чтобы присяжным сказали, что они могут игнорировать это заявление, – настаивала мисс Паскал.

На этот раз, прежде чем ответить, Мария подняла руку, прося разрешения судьи.

– Да, мисс Блоксхэм, – произнесла судья, поправляя парик из конского волоса, чтобы запустить под него свежий воздух и охладить голову.

– Причина, по которой никто не может подтвердить мои слова, состоит в том, что именно так Эдвард все и задумал. Он сделал все, чтобы я никогда ни с кем не говорила о своей жизни. Он постарался, чтобы рядом не осталось свидетелей. Если б они были, я ушла бы от него много лет назад.

Судья откинулась на спинку стула и, поигрывая в руках колпачком своей ручки, обдумывала и оценивала приведенные аргументы.

– Хорошо, – произнесла она наконец. – Мисс Паскал, критерием оценки этих слов является их связь с темой разбирательства. Насколько я понимаю, свидетельство мисс Блоксхэм рисует нам ее представление о том, какими были ее семейные отношения, поэтому я нахожу его полностью релевантным. Осторожнее, мистер Ньюэлл, я не позволю безнаказанно очернять имя и характер доктора Блоксхэма. Не отвлекайтесь от темы.

Адвокат кивнул.

– Мисс Блоксхэм, не высказывая предположений о мыслях и мотивах вашего мужа, пожалуйста, объясните, что произошло дальше.

– Я смотрела на лезвия, а Эдвард сказал: «Я знаю, что от этого ты чувствуешь себя лучше». Раньше он очень подробно расспрашивал меня о членовредительстве и досконально знал всю мою историю. На протяжении наших первых свиданий мы больше ни о чем другом не говорили. Я объяснила ему, что, когда резала себя, чувствовала, что избавляюсь от негатива, и ощущала, что сама контролирую свою жизнь. Мне было очень сложно остановиться и перестать это делать. Можно сказать, что в течение нескольких лет я была зависимой от членовредительства, как наркоманка. В тот вечер Эдвард подготовил мне все необходимое. Он купил спрей-антисептик и марлевые повязки и сказал, что разрешает мне делать это, так как знает, что мне это необходимо. Он разрешил мне резать себя, и я должна была быть ему за это благодарна.

Сначала я хотела отказаться. В первый раз завязать с этим мне помогла Андреа, но она ушла в армию. Я осталась одна с Эдвардом. Помню, что в то время я думала только об этом. Только он и я. Навсегда. Я вынула из коробочки бритву. Лезвие было твердым, а мои руки – мокрыми, поэтому я взяла немного талька из шкафчика и посыпала им ладони, словно собиралась поднимать тяжести на арене. Облокотилась спиной о стену – надо максимально обезопасить себя на случай, если потеряешь сознание. Осмотрела свое бедро, выбрала неизраненное место и приготовилась. Из спальни донесся его голос. Он сказал: «Хорошая девочка». Казалось, что его голос прозвучал откуда-то издалека. Я не чувствовала своего тела, только пальцы.

Указательным и большим пальцами я натянула участок кожи для того, чтобы разрез был ровным и бритва не прыгала. Потом взяла лезвие между большим и четырьмя сжатыми в кулак пальцами. Если держать лезвие так, то надрез будет неглубоким, а кровотечение – меньше. Я знала, что, если порез не заживет, придется обращаться к врачу, а этого мне совсем не хотелось. Разговоры, пересуды, лишние свидетели, советы… Этого мне хватило уже в первый раз.

Эдвард спросил, готова ли я. Помню, что мне хотелось захлопнуть дверь ванной, хотелось хотя бы недолго побыть одной, но, видимо, он желал наблюдать, и я смирилась с этой мыслью. Видимо, мне придется заплатить эту цену и позволить ему смотреть, подумала я, наклонилась ближе к ноге и сконцентрировалась на том, что делаю. Подула на лезвие, чтобы сдуть осевшие на нем пылинки, – старая привычка. А потом сделала надрез приблизительно в длину моего большого пальца.

Несмотря на то, что Мария рассказывала о событиях, которые произошли много лет назад, эта сцена стояла сейчас у нее перед глазами, как живая. Появились и стали увеличиваться капельки алой крови, маленькие потоки облегчения. Никто никогда почему-то не сравнивал это ощущение с оргазмом. Напряжение возрастает, предвкушение чувства, содрогание, закрытые глаза в миг пика агонии, которая проходит, – а потом успокаивающее действие крови, которая делает свое дело. На протяжении нескольких слишком коротких секунд ничто в мире не имеет значения. Никого не существует. Мир перестает быть опасным. Теперь она снова в состоянии все контролировать. Присяжные не смогут понять всю полноту ужасного экстаза, который она получала, да и она не будет настолько глупой, чтобы все это объяснять. В лучшем случае они решат, что она сумасшедшая. В худшем – покажется им уклоняющимся от дурдома психопатом, что, собственно говоря, и пытались доказать Имоджин Паскал и инспектор Антон.

– Насмотревшись вдоволь, Эдвард сказал: «Достаточно». Он заявил, что после этого я буду чувствовать себя лучше, и напомнил, чтобы я поставила на место тальк и вытерла кровь. Я, словно побитая дворняжка, лишь кивнула в ответ. Я была ему благодарна. Представляете? Разве это не ужасно? Я чувствовала, что я ему за это благодарна!

Мария рассказала эту часть истории и посмотрела на своего адвоката.

– Он никогда меня не бил, – добавила она, бросив взгляд на Имоджин Паскал.

По поводу своей версии событий для суда Мария приняла для себя следующее решение: она никогда не будет врать о том, что сделал Эдвард. Она не будет преувеличивать и что-либо выдумывать. В этом не было никакой необходимости. Единственное, что она должна будет сделать, – это кое-что упустить.

– Не физически. Ему не нужно было меня бить, когда он мог заставить меня резаться. Иногда это было похоже на наказание, иногда было больше наградой. Чаще всего это происходило после того, когда я с ним спорила, и Эдвард хотел почувствовать, что он прав и что он здесь – главный.

– Как часто вы резали себя во время вашего брака? – спросил адвокат.

– Иногда раз в месяц. В самые тяжелые периоды – раз в неделю. И раны… становились все глубже. – Мария провела руками по бедрам, ощущая на ощупь под тканью юбки ландшафт шрамов.

– А какими еще способами мистер Блоксхэм вас контролировал?

– Дальше все лишь нарастало. – Она ущипнула себя за переносицу, чтобы отогнать головную боль, от которой ей казалось, что все, что она видит периферийным зрением, покрывается мраком. – В ту первую ночь после того, как я порезала себя при нем, мы лежали в кровати, и он сказал, что я плохо справляюсь с ситуацией и что он хочет, чтобы я ушла с работы. Я должна была незамедлительно и без объяснений уволиться. На следующее утро Эдвард сам позвонил моему работодателю. Я не спорила. После того, как снова порезалась, я чувствовала себя совершенно потерянной и думала, что, возможно, он и прав. Я не была уверена в том, что смогу выдержать дополнительный стресс, учитывая то, что он рассказал мне про Андреа.

– Расскажите о вашем финансовом положении. Кто занимался денежными вопросами? – спросил Ньюэлл.

– Конечно, он, – ответила Мария со смешком. – После того, как я перестала сама зарабатывать, он сказал, что надо закрыть мой банковский счет. Сначала Эдвард сам делал все покупки по пути из офиса домой, а потом заказал доставку на дом.

– Какой контакт с окружающим миром у вас сохранился к концу семейной жизни?

– Никакого, – спокойно ответила Мария. – Он позаботился о том, чтобы у меня никого не было и не к кому было бежать.

– А сейчас, мисс Блоксхэм, объясните нам, что произошло в день вашего ареста, – попросил Ньюэлл.

Мария подняла голову и посмотрела на потолок. Она почувствовала, что волосы у нее на затылке мокрые, а плечи напряжены. Присяжные заерзали на своих скамейках в ожидании дальнейших откровений. Инспектор Антон наклонился к уху Имоджин Паскал и что-то прошептал.

– Хорошо, – ответила Мария, радуясь тому, что ее рассказ вышел на финишную прямую. – Я расскажу вам о том дне. Он начался, как все остальные ненавистные, отрицающие жизнь дни. Эдвард ушел на работу в отвратительном настроении. Одной из моих обязанностей было написание ответов на то, что он называл почтой поклонников. Он сказал, что я писала недостаточно длинные письма и что в одном из них обнаружилась орфографическая ошибка. Я писала письма от руки, исчерпывала тему и зачастую не знала, что еще придумать. В любом случае он хотел, чтобы я переписала их все…

Ярость Эдварда стала еще более холодной и изощренной. В последние два года он очень редко бывал весел и доволен. Мария знала почему. Хотя Эдвард был кузнецом своего собственного несчастья, винил он в нем только ее. Его начало раздражать то, что он, казалось, уже ничем не мог задеть жену. Она полностью ему подчинилась. Ощущение того, что ее жизнь уже не может стать более бессмысленной, сняло нервное напряжение, которое Мария испытывала, когда ей было чуть за тридцать. Она уже не могла пасть ниже, и понимание этого работало как лучшее успокоительное. Она говорила только тогда, когда к ней обращались, никогда не спорила и не перечила. Она выполняла все указания и соблюдала все правила. Иногда по вечерам замечала, что могла просидеть несколько часов, глядя в стену, не замечая течения времени…

– Перед тем как уйти, – сказала Мария присяжным в зале суда, – Эдвард сказал мне, что я должна понять, как мне повезло. Он сказал, что, если я идеально напишу письма, он будет щедрым и позволит мне вечером воспользоваться лезвиями, потому что устал от того, что я болтаюсь у него под ногами. Последние пять лет замужества Эдвард прятал их от меня, так как боялся, что я покончу жизнь самоубийством, если он не будет за мной наблюдать. «Два разреза», – сказал он мне в то утро. По каким-то непонятным причинам Эдвард решил подарить мне двойное удовольствие. Только вот он знал, что мои ноги этого уже не выдержат. Он сказал мне о лезвиях, прежде чем уйти, для того, чтобы я весь день об этом думала. И я действительно думала.

Утро я провела за обычными делами по хозяйству: стирала и мыла. Потом поработала в саду, но недолго, так как знала, что на письма уйдет два или три часа. Когда я села за кухонный стол, готовая писать, то почувствовала, как по внутренней стороне бедра течет кровь. Разошелся недавний разрез. От обилия шрамов ткань плохо заживала. И тогда меня осенило. Я не собиралась лечить его. Я пошла в ванную комнату и полила на рану медицинским спиртом, практически не почувствовав, что он жжет. Помню, что мне захотелось оторвать кожу от моих ног и истечь кровью до смерти.

Мария посмотрела на Джеймса Ньюэлла и по его спокойному виду поняла, что все идет хорошо. Имоджин Паскал читала какие-то документы, инспектор Антон сидел, выпятив грудь и скрестив руки. По его внешнему виду Мария поняла: что бы она ни говорила, он ей никогда не поверит.

– Вы наложили на рану повязку? – спросил Ньюэлл.

– Да, накладывала трижды. И каждый раз повязка пропитывалась кровью. Когда мне наконец удалось остановить ее, я поняла, что мне нельзя больше рисковать и резать себя, а даже если б и порезала, это было бы абсолютно бессмысленно. Вот уже несколько месяцев я не чувствовала себя от этого лучше. Все это превратилось исключительно в зрелищный вид спорта для Эдварда. Я продолжала резать себя лишь потому, что мне было проще сделать это, чем объяснять ему, что мне этого больше не нужно.

В зале суда было слишком жарко. Кондиционер надрывно выл, и Мария чувствовала, что ей нечем дышать. Она позволила себе на несколько секунд закрыть глаза. Инспектор Антон неодобрительно хмыкнул. Даже с закрытыми глазами она знала, что это он.

– Я не хотела умирать, – сказала Мария. – Несмотря на то что была совершенно несчастной и чувствовала, что нахожусь в безнадежной ситуации, я пока еще не хотела расставаться с жизнью. Но точно знала – не подозревала или представляла, а именно знала, – что Эдвард не остановится, пока я не умру! Я ему надоела. Во мне уже не осталось ничего, что можно было бы сломать и контролировать. Я делала все, что он мне говорил… – «Насколько он знал», – мысленно добавила она. – Единственное, что я могла тогда ему дать, – это возможность посмотреть, как я умираю с лезвием в руке на полу в ванной. Я не знаю, как долго Эдвард собирался ждать моей смерти, но он науськивал меня резаться все чаще и чаще. В то утро, когда он сказал, что разрешает мне порезать себя два раза, я знаю, что он ждал чего-то исключительного. И, если честно, я боялась, что поддамся и сделаю так, как он хочет.

Мария заставила себя посмотреть в сторону присяжных. Это был их момент истины, то, ради чего они каждый день приходили в суд и сидели здесь в жуткой духоте. Джеймс Ньюэлл советовал ей обратиться к присяжным с максимально личностным сообщением.

– Я принялась писать письма и старалась делать это хорошо, но сильно нервничала. Пытаясь успокоиться, выпила несколько чашек чая. Я старалась убедить себя в том, что мне показалось, будто я услышала зловещие нотки в голосе Эдварда. Периодически я проверяла, не течет ли кровь из разошедшегося разреза. Боль от раны усиливалась. Я пыталась придумать способы, при помощи которых могла бы улучшить его настроение. Дом был в идеальном состоянии. На мне была одежда, которая ему нравилась, и моя прическа была аккуратной. В холодильнике лежал стейк, и я заранее нарезала овощи. Вроде бы все было нормально, но я нервничала и не могла найти себе места. Я пыталась убедить себя, что все хорошо, но это было не так. В голове у меня тикали часы, начался отсчет времени. Было такое чувство, словно я уже держу лезвие в руке, а он сидит на кровати, смотрит, дает указания и советы. По мере того как Эдвард все больше возбуждался, он подходил к открытой двери в ванную, чтобы лучше видеть, что я делаю.

Мария посмотрела на судью, которая, наклонившись, положила подбородок на сложенные ладони.

– Он ненавидел меня, – продолжала она. – Мне потребовались годы, чтобы понять это. Я не знаю, почему он меня ненавидел. Я так и не смогла узнать правду и никогда не осмелилась бы спросить, что сделало его таким. Единственное чувство, которое он ко мне испытывал, было презрение. Возможно, я сама в этом виновата. Быть может, ему была нужна сильная женщина, которая могла бы дать ему отпор. Если это так, то он ошибся в выборе партнера. Как бы там ни было, в тот день его ненависть была холодной, как ледяная вьюга, и я чувствовала ее в доме, словно сквозняк.

Эдвард приехал домой рано. Обычно он делал это, когда у него были какие-нибудь хорошие новости, о которых он хотел мне рассказать, – например, его показывали по телевидению или его имя упомянули в крупной газете. В те дни, входя в дом, Эдвард становился очень разговорчивым. Он звал меня в гостиную и подробно рассказывал о том, что произошло. Но в тот самый день он подъехал к дому и долго не выходил из машины. Я слышала, как открылись ворота, слышала шелест гравия под шинами автомобиля, но прошло несколько минут перед тем, как он вошел в дверь.

Это ложь.

– Когда он вошел в дом, я сразу почувствовала, что Эдвард очень напряжен. Он был весь на взводе, и хотя вид у него был радостный, эта радость не предвещала ничего хорошего. Я надеялась, что неправильно оценила ситуацию и он вот-вот сообщит, что подписал контракт на новую книгу или что ему удалось остановить стройку, для которой было необходимо уничтожить какой-нибудь участок нетронутой природы. Помню, что я стояла в коридоре и ждала, когда он что-нибудь скажет. Но, увидев его улыбку, поняла, что в нем не осталось ничего человеческого…

Это правда.

– Он не объяснил, почему вернулся с работы раньше обычного, поэтому я решила заполнить гробовую тишину сообщением о том, что планируется на ужин. Когда он приехал, я мыла в раковине чашки, и чтобы он перестал на меня так упорно смотреть, я вернулась на кухню. Когда он снял пиджак, я увидела, что его рубашка под мышками вся мокрая от пота. Это не было похоже на Эдварда. Он всегда маниакально относился к вопросам личной гигиены. Не знаю, чем он в тот день занимался – какой-то тяжелой физической работой, может, – но в таком возбуждении я его раньше никогда не видела. По внешнему виду Эдварда я сразу все поняла. Поняла, что не зря в этот день так волновалась. Ощущение было такое, что все подошло к финалу, к окончательной развязке. Понимаю, что это звучит излишне драматично… – Мария посмотрела на судью, – но у меня сложилось ощущение, что он находится в ожидании каких-то очень важных и серьезных событий.

Ее честь судья Дауни кивнула, давая понять, что ждет продолжения рассказа.

– Я попыталась разрядить обстановку, стала показывать ему письма и спросила, хочет ли он, чтобы я прочитала их до ужина. Но письма его не интересовали. Потом я предложила ему кофе или бокал вина. Еще в обед я налила в бокал его любимое красное вино, которое к тому времени уже «надышалось», так что Эдвард должен был бы остаться доволен. Он отказался от напитков, подошел к раковине и начал тщательно мыть руки под горячей водой, словно к чему-то готовясь. Я что-то говорила, но он упорно молчал.

Еще одна ложь. Пока самая большая из всех.

– Тогда я сказала ему, что поработаю час в саду, чтобы не мешать ему. Мне показалось, что там я буду в большей безопасности, чем в доме. Он посмотрел на меня так, словно не слышал, что я ему сказала. Его лицо было красным, а дыхание – учащенным. Не в том смысле, что он был болен и у него поднялась температура… скорее как у спортсмена, готовящегося к прыжку. Через некоторое время Эдвард произнес: «Сегодня никаких работ в саду». Точка. Он принял решение. Мне нельзя было выходить в сад. Я спросила его о том, хочет ли он поужинать раньше обычного, и Эдвард приказал, чтобы я начала немедленно готовить. Потом он сказал, чтобы я не суетилась и успокоилась. Я посмотрела на настенные часы и подумала о том, какое время моей смерти зафиксирует коронер. Правда, я не знала, как долго Эдвард не будет вызывать «Скорую помощь».

Это была не ложь, а подробность, заимствованная из предшествующих событий. Мария много раз смотрела на часы и представляла себе, как именно и когда умрет. Много раз, думая о своем будущем, она видела только кровь. В тот раз она впервые подумала о том, что эта кровь может оказаться не ее собственной…

– Поэтому я совершенно не удивилась, когда услышала приказ Эдварда о том, чтобы я ждала его в спальне. Услышав эти слова, я испытала некоторое облегчение. Значит, не зря я так весь день волновалась. Если б тогда он не приказал мне подниматься наверх, то я всю ночь не спала бы, размышляя о том, что он задумал. Но я получила подтверждение того, что он хотел, и чувствовала зов лезвия. Эдвард знал, что я думала о них. Видимо, он понял это по выражению моего лица – потому, что в первый раз с момента возвращения широко улыбнулся. Я стояла к нему достаточно близко, чтобы увидеть, как расширились его зрачки.

Вот это правда. Чистая правда.

Сидевший со сложенными за головой руками инспектор Антон издал громкий смешок. Судья с осуждением посмотрела на него. Присяжные сидели, не шевелясь. Все в зале смотрели на Марию. Имоджин Паскал чуть повернула голову и бросила на инспектора злобный взгляд. «Не из чувства сострадания или симпатии ко мне, – подумала Мария, – а для того, чтобы избежать осуждения судьи и, возможно, прессы. Главное в жизни мисс Паскал – это имидж. Кроме имиджа, ничто не имеет никакого значения». Впрочем, Мария уже почти закончила свой рассказ, поэтому если она сейчас скажет что-то не то, отношение инспектора Антона будет далеко не самой важной стоящей перед ней проблемой.

– Я поняла, что больше уже не могу себя резать. Я больше не смогу сесть на пол в ванной и позволить Эдварду подпитываться моей болью. Если я буду резать там, где не надо, то могу разрезать слишком глубоко… – она сделала глубокий вдох, и ее веки задрожали от воспоминаний, что могло бы с ней случиться, – или я полосну себе бритвой по горлу, чтобы все это закончить… Я не была уверена в том, как поведу себя. Внутренний голос говорил мне, что Эдвард заслуживает того, чтобы объяснить полиции, как получилось, что его жена истекла кровью на полу ванной. Но он умный и сможет все объяснить. Он скажет, что говорил по телефону, сидел за компьютером или был в саду, поэтому ничего не слышал и не видел. Когда приедут врачи, я буду уже мертва. И я подумала о том, что с точки зрения обожаемого им самопиара это событие будет лишь ему на руку. Психически неуравновешенная жена бедного доктора Блоксхэма покончила жизнь самоубийством на полу ванной комнаты. Бедный доктор много лет за ней ухаживал, терпел ее причуды и странности – и его надо утешить. Доктору нужна новая жена, которая будет ему готовить и убирать за ним. Ну ведь не сам же он должен заниматься такими пустяками? Вот чем все это закончится. Я понимала, что если покончу с собой, то освобожу место для следующей женщины, которая попадет в ловушку, заняв мое место. В принципе, это были бы уже не мои проблемы, но мысль о том, что кому-то еще придется пережить все то, что пережила я… Вот этого я не могла позволить. Он желал моей смерти. – Мария помолчала и через несколько мгновений продолжила: – Нет, на самом деле это не совсем так…

Готовясь к суду, она тысячу раз проговорила про себя последующие фразы. И точно знала, как они должны быть сформулированы.

– Он хотел смотреть на то, как я умираю. Мне кажется, моя смерть стала бы для него побочным эффектом того, чего он желал больше всего на свете. И тогда я поняла, что если не убью его, то поднимусь по этой лестнице к своей собственной гибели. Я пошла в кладовку, чтобы взять новое полотенце и вытереть им последнюю чашку, которая стояла в раковине, и в этот момент Эдвард снова заговорил. Он сказал: «Ты можешь попробовать новое место на ногах. Может быть, с внутренней стороны бедер, там более мягкая кожа. Свежая кожа. Новая, девственная территория. Ты хотела бы этого, Рия?»

Она ненавидела, когда он называл ее так. Только Андреа называла ее Рией, сокращением от «Мария». А она звала Андреа – Реа. Впрочем, присяжные об этом не знали и не должны были это знать. Они не знали, какой злой она была в тот день. Настолько злой, что смогла убить.

– Я зашла в кладовку и схватила первое попавшееся под руку. Я могла бы схватить банку консервированных бобов или старую сковородку. Я просто взяла то, что лежало ближе всего. Я поняла, что это такое, только когда все закончилось. Этим предметом оказалась отвалившаяся от стула ножка. Стул сломался несколько недель назад и стоял в гараже. Эдвард планировал его починить.

Когда я вышла из кладовки, он стоял ко мне спиной и смотрел через окно в сад. И ждал, когда я выполню приказ и поднимусь в спальню. Я всегда шла первой. Для него это был определенный ритуал хозяина – он приказывал, я повиновалась, поднималась наверх и все готовила. Потом он входил и наслаждался. Не знаю, может быть, тогда он считал, что я уже ушла из кухни. Когда я вспоминаю тот момент, то вижу его не в цвете, а в черно-белом изображении. Даже не знаю почему…

На самом деле Мария прекрасно знала почему. Если хочешь показать людям, насколько ты отстранена и оторвана от собственных чувств, ты должна сказать, что видела тогда все в черно-белом цвете. Люди, увлекающиеся парапсихологией, называют это явление выходом астрального тела. Это состояние, при котором человек видит себя как бы со стороны. Но на суде Мария решила не сгущать краски и не впадать в эзотерику, а ограничиться наблюдением о том, что видела все в черно-белом цвете. В библиотеке было много интересных книг по психологии.

– Я подошла к нему сзади, размахнулась ножкой стула и ударила его по голове. Не помню, чтобы я слышала какие-либо звуки. У меня в голове все гудело, и я испытывала лишь чувство страха. Я боялась того, что произойдет, если не сделаю этого. Никогда в жизни я не была в таком ужасе. Он ничего не сказал и не повернулся. Я попала ему в голову, ножка не соскользнула. Он… просто повалился. Я стояла над ним. Не знаю, сколько прошло времени. Было так тихо, словно я оглохла. Должно быть, я была в шоке, потому что потом некоторое время смотрела через окно в сад.

Правда. Сад выглядел великолепно.

– Когда я пришла в себя, то вышла в коридор, вынула из кармана пиджака Эдварда его мобильный телефон и позвонила в полицию. Я сразу сообщила, что сделала. К тому времени, когда приехал наряд, все казалось мне нереальным. Я была в ужасе и одновременно впервые за много лет чувствовала себя так, словно у меня с души упал камень. Я радовалась тому, что жива. Я понимала, что мне больше не придется себя резать. Я знала, что в этот вечер не умру, а это было самое главное. Я почти двадцать лет держала в секрете все, что со мной происходило, и поэтому не смогла ничего объяснить во время допроса в полиции.