Глава 33

Преследование

Тем же вечером филер Шептульский продолжал нести службу во дворе дома 119 по набережной Фонтанки, где у слесаря с Варшавского вокзала снимала комнату Глебова. Ардов велел ему продолжить наблюдение за натурщицей, в показаниях которой имелись подозрительности.

К сожалению, после разоблачения старшего дворника Шептульский лишился с его стороны поддержки по части провианта, отчего чувствовал себя нынче голодным, замерзшим и уставшим. Настроение его потухло, а внимание рассеялось. Когда из квартиры слесаря в который уже раз за последние дни выскочил пронырливый мальчишка в рабочей одежде, филер по обыкновению не обратил бы на это никакого внимания, если бы этот мальчишка не оступился в темноте и не растянулся. Картуз слетел с его головы, и в свете тусклого фонаря Кузьма Гурьевич разглядел весьма странную прическу, никак не подходящую для рабочего подростка.

– Ах ты, калоша безглазая, – прошептал филер, обращаясь с укором к самому себе, – как же я этого раньше-то не приметил.

Копна рыжих волос выдала в пареньке переодетую Глебову. Она быстро напялила головной убор на место, тревожно огляделась и продолжила путь. Выпроставшись из-за сарая, Шептульский устремился следом.

Девушка уверенно маневрировала по темным дворам в районе Забалканского проспекта и вскоре выскользнула в Таиров переулок, по которому достигла грязных лачуг Сенной площади. Там ее поджидал подозрительный тип, с которым Глебова перебросилась парой слов и двинулась дальше, на Гороховую.

Не желая попасть на глаза подозрительному типу, Шептульский чуть задержался за сараем в ожидании, пока тот не скрылся в щелях между лачугами. Продолжив путь, филер на какое-то время потерял объект преследования из виду и двигался исключительно в расчете на интуицию, которая обычно не подводила старого топтуна.

Перейдя Гороховую, Глебова нырнула в подворотню и очутилась в Мучном переулке. Единственный фонарь на весь переулок освещал по правой стороне ряд забранных на ночь ставнями мучных лавок. Слева, чуть подальше, почти у самой набережной, черными оконными проемами таращился в ночное небо двухэтажный заброшенный дом. Подхватив с земли какую-то железку, Глебова особым манером стукнула в ржавую водосточную трубу. Через полминуты из щели выбрался темный тип, с которым она также вступила в разговор. Мчавшийся следом Шептульский был уверен, что потерял объект из виду, поэтому несколько утратил бдительность. Выскочив из-за угла на всех парах, он буквально влетел в женскую спину. Осознав промашку, Кузьма Гурьевич мгновенно преобразился: ножки скривились калачом, личико сделалось блаженно пьяненьким, глазки затуманились, а изо рта потянулась слюнявая нитка.

– Глаза разуй, дядя, – посоветовал человек в черной одежде, с которым переговаривалась Глебова.

– Виноват-с, – хриплым голоском заблеял Шептульский, – не приметил-с… Удаляюсь сей момент…

Филер не посмел поднять глаза, поэтому взгляд его остановился на сложенных на груди руках мужчины. Нетвердой походкой Кузьма Гурьевич проследовал дальше, в сторону Екатерининского канала, отметив про себя, что у мужчины на правой руке отсутствовал безымянный палец.

Дойдя до угла дома и сделав вид, что намеревается повернуть за угол, филер украдкой бросил взгляд за спину: ни Глебовой, ни ее собеседника на улице уже не было. Пометавшись по переулку и заглянув в пару подворотен, Шептульский вынужден был признать, что провалил преследование.

Глава 34

Одесский след

С утра весь состав третьего участка, похмельный и сонный, наладил опрос задержанных, вытряхнутых в ходе ночного налета из ночлежек «Вяземской лавры».

– Виноват, не имею ни роду, ни племени, – гундосил лысый старик со слезящимися глазами в ответ на протокольный вопрос. – Побираюсь чем бог пошлет. Зовут Маркишкой.

Прозвище у старика было Гундос – из-за перебитого носа. Когда-то он жил приживалкой у отставного полковника, терпел вечные притеснения от прислуги – то чай спитой подсунут, то пирог черствый дадут, – а после смерти благодетеля оказался в ночлежке, где был неоднократно бит за мелкое воровство у своих же.

– Бывший член окружного суда Сырников, – гордо отвечал другой бродяжка в драной енотовой шубе и со шрамом на подбородке. – Имею временное стеснение в средствах.

Как выяснилось, бывший член удостоверил своей подписью фальшивое завещание, за что был исторгнут со службы и осужден, а после отбывания срока сделался постоянным обитателем трущоб «лавры».

– Пересылался несколько раз, – шепелявил тщедушный молодой человек с подбитой губой, покрытый какой-то подозрительной сыпью. – Из Харькова в Петербург, из Петербурга в Варшаву… потом обратно…

Вся вина прыщавого юноши заключалась в утере паспорта, которую не смогли загладить ни ручательства, ни свидетельства знакомых.

Месье Люка среди задержанных обнаружить не удалось. По итогам опросов чины полиции выносили решения – кого в Нищенский комитет, кого – к высылке на «местожительство», а кого и «ко взысканию» через мировых судей.

Троекрутов в своем кабинете готовился к докладу в Управлении, где предстояло держать ответ за неожиданную вылазку в «лавру» и массовые задержания несчастных бродяг. Фон Штайндлер набросал на листе бумаги суждения, которые должны были придать ночной импровизации вид разумного действа, заранее обдуманного и тщательно спланированного. Пристав расхаживал по кабинету в скрипящих сапогах и репетировал, подглядывая в бумажку:

– «В целях борьбы с ненавистным пауперизмом, обуреваемый желанием обуздать неблагонамеренность и злую волю неблагонадежного класса населения, нарушающего благолепие и симметричность стройной организации городской жизни…» – Евсей Макарович запнулся, чувствуя, что предложенный стиль мало соответствует его обычной манере изложения мыслей. – Не слишком ли торжественно, Оскар Вильгельмович?

Старший помощник заверил, что только таким возвышенным стилем и возможно отогнать от себя нежелательные вопросы относительно неполучения предварительного разрешения на облаву.

– Что ж… Это пожалуй… – согласился Евсей Макарович и пробежал глазами дальнейший текст выступления. – Но вот про «разнузданную похоть стяжания, беспутства и безумия» я, уж вы меня простите, говорить никак не смогу. Я и не запомню этой галиматьи, хоть даже мне и рубль посули.

Посовещавшись, решили про «похоть безумия» вымарать.

К этому часу Илья Алексеевич уже успел побывать на докладе у обер-полицмейстера. Покушение на жизнь чиновника собственной канцелярии, многолетнего и преданнейшего слуги и телохранителя произвела на тайного советника сильное впечатление. А в том, что это было именно покушение, сомнения отсутствовали: в больнице у пострадавшего было диагностировано сильнейшее отравление неизвестным веществом. По части владения различными приемами боя Бугров был весьма опытным цестуарием, так что неудивительно, что против него применили хитрость и яд – это свидетельствовало в пользу версии об участии в преступлении весьма дерзкого и опасного преступника, посмевшего бросить вызов самым высоким лицам империи. Могучие силы организма Бугрова чудом сохранили для его души земное ее обиталище. Почти трое суток провел он без чувств в салоне мадам Энтеви и до сих пор еще пребывал в совершенном беспамятстве. Пояснить ничего не мог. Можно было предположить, что его опоили в пятницу вечером во время последнего сеанса у мадам Энтеви, куда он был отправлен лично господином Райзнером, чтобы не допустить разглагольствования духов о грядущей денежной реформе.

– Итак, что мы имеем? – расхаживая по кабинету, попытался подвести итог обер-полицмейстер. – Приезжая прорицательница предсказывает крах «золотому стандарту», как будто каждое утро читает российские газеты. Побывав на ее сеансах, купцы и финансисты, как никто склонные к гаданиям и мистицизму, передают из уст в уста страшные предсказания. Газеты продолжают истерику. Какие-то странные налетчики громят ювелирную лавку Артамонова, заранее пригласив туда репортеров. Странный девиз «Золото – навоз» попадает на первые полосы изданий и удачно дополняет обещания грядущего краха. Наконец, полусумасшедший профессор-затворник, заглянув к французской медиумистке, находит формулу производства дешевого золота, над которой бился без малого тридцать лет. Сенсация опять попадает в газеты. Доморощенного Парацельса убивают, обставив дело как месть алхимического братства, а формулу дешевого золота – похищают. Таким образом, можно предположить, что смерть Горского и Энтеви ознаменовала собой завершение очередного этапа загадочного преступления, вне всякого сомнения направленного на подрыв основ не только экономического устройства, но и самого основания общественного здания нашего государства. Не удивлюсь, если окажется, что мы стоим на пороге дерзкой атаки на самодержавную власть. В ближайшие дни следует ожидать финального аккорда. И похищенная формула профессора Горского имеет здесь, как мне представляется, стержневое значение. Ардов, – тайный советник подошел к Илье Алексеевичу и сжал его плечи, – как ни высокопарно это звучит, но судьба империи в ваших руках. Я наделяю вас самыми широкими полномочиями, разрешаю привлекать любые силы, но прошу об одном – предотвратите преступление.

С этим неисполнимым напутствием Илья Алексеевич и прибыл в прозекторскую.

Труп мадам Энтеви лежал на секционном столе. Петр Павлович приставил к посиневшей скуле увеличительное стекло.

– Обратите внимание.

Илья Алексеевич присмотрелся: на коже просматривался весьма отчетливый отпечаток с точкой в центре.

– Думаю, это след от перстня круглой формы, – предположил криминалист. – Очевидно, он находился на пальце убийцы в момент удара. Пупырышек в центре круга превращает эту форму в алхимический символ солнца.

– Стало быть, все-таки убийство?

Жарков кивнул и продолжил выкладывать новости:

– А это – весьма недурная подделка, – протянул он изъятый в салоне паспорт.

– Как вы определили?

– Документ заполнен русскими кампешевыми чернилами, сорт «Пегас», производятся на фабрике Белошицкого, – не без гордости за собственную проницательность доложил криминалист. – Сделаны на основе экстракта сандалового дерева.

– А французские?

– А во Франции пользуются ализариновыми чернилами, изобретенными Леонгарди в 1885 году.

Илья Алексеевич поднес паспорт к носу и попытался понюхать строчки – ничего не вышло.

– Как же нам установить личность? – пробормотал он.

– Взгляните сюда, – Жарков указал на шрам в нижней части живота трупа. – У мадам Энтеви, по всей видимости, был удален аппендикс.

– Аппендикс? – переспросил Илья Алексеевич, не вполне понимая смысл слова.

– Да. Маленький такой отросток прямой кишки. Людей, подвергшихся такой операции, у нас можно перечесть по пальцам, и делают их всего два врача: один – в Петропавловской больнице, другой – в Обуховской.

Уже через час Спасский доставил в участок доктора Троянова, любезно согласившегося осмотреть труп.

– Да, это моя пациентка, – заключил эскулап. – Галина Григорьевна Соломко. Побывала у меня на столе года три назад.

– Как она к вам попала? – ожил Ардов, сдерживая радость от раскрытия личности мошенницы.

– Дело случая. Она, если не ошибаюсь, из Одессы. Навещала свояченицу в Петербурге, и с ней случился приступ, прямо в ресторане. Ближайшей больницей оказалась Обуховская, так она и оказалась у меня.

– А вы всех пациентов помните по именам? – спросил Ардов.

– Не всех, – легко отозвался Троянов. – Но ведь здесь операция не совсем обычная. Пациентка поступила c болями и дефансом в правом нижнем квадранте живота. Имелись все признаки аппендикулярного абсцесса. У нас, знаете ли, до сих пор все еще придерживаются выжидательной тактики в вопросах вскрытия, но какой смысл сидеть и ждать флюктуации? В свое время я ассистировал профессору Неммерту при аппендэктомии – это было в клинике Пирогова. Словом, дело предстояло опасное, но я рискнул. И как видите – не прогадал: пациентка полностью поправилась! – Троянов поднял взгляд выше и увидел на шее странгуляционные борозды. – Впрочем, кому суждено быть повешенным, тот не умрет под ножом хирурга.

Пока доктор излагал Жаркову детали операции, Илья Алексеевич подступил к Свинцову:

– Иван Данилыч, срочно отправляйтесь на Николаевский вокзал: Люк – там.

– Будет сделано, Илья Алексеевич! – подхватился околоточный. – А почему на Николаевский?

– Мошенница эта – из Одессы. Думаю, помощник ее как раз домой и собирается. Поезд туда – по вторникам. До отправки – полтора часа.

– Не уйдет, шельмец! – прорычал Свинцов и рванул на улицу.

Илья Алексеевич отмахнул зудящего комара, который напал на него еще в кабинете обер-полицмейстера и с тех пор неотлучно преследовал. Из Одессы был родом и господин Мервус – его главный враг, спланировавший убийство отца и до сих пор не понесший наказания за это и другие преступления. Предположение о его связи с фальшивой мадам Энтеви находило косвенное подтверждение…

– Надо бы опросить участников последнего сеанса? – предположил Жарков, подойдя к Ардову после того, как проводил доктора. – Возможно, кто-то сумеет пролить свет на обстоятельства отравления Бугрова.

Илья Алексеевич вышел из задумчивого состояния.

– Да-да, конечно, – согласился он. – У меня есть список…