Глава 32

Новая смерть

Мадам Энтеви висела над столом на шнуре, обмотанном вокруг шеи в несколько оборотов. Ноги ее были подогнуты и касались поверхности стола, словно она сама накрутила себе удавку на шею и подогнула колени. На ее груди покоилась потухшая керосинка, привязанная к концу шнура. Сорванный абажур валялся на полу.

Дух стоял гнилостный, Ардова сильно мутило. Троекрутов велел зажечь дополнительные лампы, захваченные из участка. Стало чуть светлее, потянуло свежестью – это Спасский нашел и отворил за драпировками окна.

Илья Алексеевич взял со стола записку, написанную по-французски корявыми буквами.

– «Оставляю это тело, но духом с вами», – перевел он предсмертное послание медиумистки. – Выглядит все это весьма странно, – заметил он.

Жарков тем временем взобрался на стол и осветил фонарем лицо несчастной.

– На левой стороне отмечаю кровоподтек, полученный при жизни. По всей видимости, мадам сначала была оглушена мощным ударом, а уж потом «оставила тело», – предположил криминалист.

Облаухов достал походный чернильный прибор и устроился за столом составлять протокол осмотра.

– Похоже, ваш месье Люк ухлопал и собственную хозяйку, – пробормотал Троекрутов, заметно оробевший в этом жутковатом месте.

– Вот только непонятно, при чем здесь эта глупейшая записка, – отозвался фон Штайндлер.

Вдруг металлические блинчики медалей на его груди подскочили кверху так, словно их кто-то подбросил. Раздался звон. Фон Штайндлер замер в ужасе и прижал награды ладонью обратно к груди.

– Вы видели? – прошептал он, едва сдерживая испуг. – На меня напал какой-то дух…

Он еще плотнее прижался спиной к портьере и принялся шарить по сторонам затравленным взглядом.

– Придумают же, паразиты, – как ни в чем не бывало выбрался из-за портьеры Свинцов, вертя в руках кусок жесткой проволоки, выкрашенной в тот же цвет, что и портьеры по кругу, так что на их фоне проволока становилась совершенно невидимой. Догадавшись, что это именно околоточный только что при помощи этого прута разыграл старшего помощника пристава, чины полиции прыснули. Фон Штайндлер выпрямился и строго взглянул на Свинцова:

– Прекратите валять дурака, Иван Данилыч! Пойдите лучше осмотрите дальние углы. Других это тоже касается!

Чины полиции вслед за Свинцовым разбрелись по лабиринтам, которые образовывали приделанные к потолку драпировки.

– Илья Алексеевич! – позвали откуда-то из-за портьеры.

Ардов поспешил на зов и очутился в закутке, где располагались диван и небольшой столик. На нем было небольшое зеркальце на подставке, коробочки, флаконы, пудреницы.

– Нечто вроде будуара, – оценил пространство Спасский и протянул тетрадку.

Илья Алексеевич раскрыл.

– Это, наверное, посетители, – предположил письмоводитель.

На странице имелся список фамилий; напротив большинства стояли крестики.

– И вот еще, – Спасский указал на паспорт, лежавший на столике.

– Надо же, – удивился Илья Алексеевич, взглянув на фамилию в картонной книжечке, – действительно француженка.

Вернувшись в зал, Илья Алексеевич передал улики Жаркову. Он как раз закончил собирать во флакончик остатки жидкости из чайных чашек, стоявших на столе. Вдруг круглый стол в центре залы взлетел над полом не менее чем на фут и начал вращаться! Потревоженное тело прорицательницы качнулось и с грохотом свалилось на пол. Все вздрогнули, Спасский вскрикнул, Евсей Макарович потянулся к черной кобуре.

– Не двигаться! – зачем-то крикнул фон Штайндлер.

Откуда-то из глубин темного пространства донесся голос Свинцова:

– Вот это машинка!

Пробравшись по проходам за кулисы, чины полиции обнаружили железный станок, напоминающий швейную машину с ножным приводом: ремень от пускового колеса уходил в пространство в полу и оттуда, вероятно, тянулся под досками к шкиву махового колеса в ножке стола. Свинцов поставил ногу на педаль и еще раз привел механизм в движение.

Ардов приподнял фонарь и увидел множество нитей, уходящих в разные стороны. Он тронул их. Тут же послышались звуки колокольчиков, закрепленных, по-видимому, в разных местах помещения.

– Да-с… Ловкая мошенница, – заключил пристав.

– Илья Алексеевич, – позвал Жарков.

Все обернулись на голос. В углу из-под портьеры в тусклом свете керосинки виднелись подошвы штиблет. Криминалист отодвинул занавес. Прислонившись к стене, на полу сидел мужчина в черном костюме. Лицо его было землистым, на груди имелись подсохшие пятна рвотных масс.

Ардова атаковал рой жужжащих насекомых.

Свинцов приподнял голову господина.

– Это Бугров, – сказал сдавленным голосом сыщик. – Чиновник по особым поручениям при обер-полицмейстере.

Жарков пощупал ему пульс.

– Кажется, жив, – с удивлением произнес он. – Ну-ка, братцы…

Свинцов оторвал кусок от портьеры, Африканов и Пилипченко уложили на него тело и понесли к выходу.

– Везите в Обуховскую – это ближайшая! – распорядился Жарков. – Спросите доктора Троянова.

– Это заносить в протокол? – обратился к приставу Облаухов, но тот, кажется, даже не услышал – глаза его медленно наливались кровью.

– Так… Иван Данилыч, – начал он, обернувшись к околоточному надзирателю, всем своим видом источая гнев и решимость. – Поднимай городовых. Едем в «лавру». Наверняка этот субчик там схоронился.

– Может, подождем до утра? – попытался остудить пыл начальства Штайндлер. – Получим разрешение…

– Какого утра?! – не выдержал Евсей Макарович. – Ведь уйдет же! Это же не какой-то там фармазон! Это же самый отпетый мокрятник! Убийца-душегуб! Такие до утра не ждут, Оскар Вильгельмович, пока мы с вами разрешение получать будем.

Вне всякого сомнения выкушанные по случаю праздника два полуштофа притупили обыкновенную осторожность и благоразумие пристава третьего участка Спасской части. Всю оставшуюся ночь он проводил облаву в «Вяземской лавре», переполошив местных обитателей, порядком отвыкших от визитов представителей законной власти. Евсей Макарович носился коршуном по ночлежкам, притонам и тайным балатакским берлогам, вышибал двери, требовал полного подчинения и раздавал тумаки любому, кто осмеливался фордыбачить. Чувствовал он себя в этот момент так же, как почти двадцать лет назад на битве с турками в окутанной туманом Шейновской роще в составе 9-го стрелкового батальона, за что был удостоен бронзовой ленточки на головной убор с отличительной надписью «За Шейново 1878». Закончив осмотр очередной норы, он провозглашал зычным возгласом «Редут взят!» и устремлялся к осмотру нового ложемента. Всех лысых, кривых и шепелявых утаскивали в участок, где к утру оказалось набито в кутузку не менее двух дюжин задержанных.