Глава 31

Слушай приказ!

К вечеру труп был доставлен в прозекторскую. Новый покойник не мог не привлечь внимание пристава, который уже порядком окосел, празднуя святой праздник. Африканов привел соседа-гармониста, умевшего играть одновременно на двух инструментах: помимо обычной гармоники в руках, у него под ногами располагалась особая басовая гармонь. Разувшись, музыкант одной ногой раздувал мех, а пальцами другой давил на клапаны, расположенные на крышке. Исполнялась песня «Донцы-молодцы» по мотивам побед русского оружия в войне 12-го года. Охваченные патриотическим чувством, чины полиции самозабвенно выводили:

– Все запылало мщеньем, войною! Мщеньем, войною – против врагов…

Звуки героической песни доносились и до прозекторской.

– Илья Алексеевич, – с трудом ворочая языком, проговорил Троекрутов, – у вас просто какая-то труднообъяснимая страсть тащить в участок все трупы, с которыми вас сводит судьба.

– А судьба у вас, надо сказать, щедра на трупы, – поддакнул фон Штайндлер, звякнув новой медалью.

– Зачем вы привезли к нам тело, если оно обнаружено не у нас? Не на нашем участке? Сукин переулок – это же Нарвская часть! Как вы вообще там оказались?

– Есть вероятность, что и студент Крючин, и профессор Горский убиты одним и тем же человеком, – сухо ответил Илья Алексеевич.

– Почему это? – икнув, осведомился фон Штайндлер.

– Обе раны нанесены похожим режущим орудием – бритвой или ланцетом, – вступил Жарков. – В обоих случаях убийца действовал одинаково: подбирался к жертве сзади, заносил руку вперед и сильным движением распарывал шею.

– Какая дикость, – ужаснулся Евсей Макарович. – И вы считаете, что это сделал какой-то фальшивомонетчик?

– Нет, фальшивомонетчики ни при чем. Думаю, здесь замешана мадам Энтеви.

– Какая еще Энтеви? – встрепенулся Троекрутов.

– Это французская прорицательница, которая находится сейчас в столице с гастролями.

Пристав обеспокоенно захлопал глазами: появление в деле французской подданной придавало преступлению международный статус, который автоматически превращал расследование в предмет пристрастного любопытства со стороны начальства.

– Слушайте, Ардов, – кашлянув, начал Евсей Макарович. – Зачем нам эта иностранка? У нас что, своих нет?

– Это известнейшая медиумистка, о ней знает весь мир! – встрял Жарков.

– О господи, – выдохнул Троекрутов, вытащил из фалды платок и принялся промакивать вспотевший лоб. – Только этого не хватало.

– Непосредственным исполнителем убийств, скорее всего, является ее помощник по имени Люк, – принялся докладывать известные к этому времени факты сыщик. – Предположительно тоже француз. Имеет довольно выразительную внешность. Его видели рядом с Крючиным, наведывался он и к профессору. Также бывал во дворе дома, где проживает возлюбленная Крючина и где он сам впоследствии был убит.

– Зарезан, – уточнил Жарков.

– Да-с, улики основательные, – согласился пристав. – Вот же мерзкая баба, приехала к нам бесчинства творить…

Из приемной залы долетели нестройные голоса:

– Ай, донцы-молодцы! Ай, донцы-молодцы!..

Троекрутов невольно принялся тихонько подпевать – голова никак не хотела включаться в работу.

– Евсей Макарович, завтра в управлении ждут отчет за прошедшую неделю, – елейным голоском влез в разговор фон Штайндлер, неприязненно поглядывая на Ардова. – Что прикажете указать по делу об убийстве студента Крючина?

– Да, что? – встрепенулся пристав. – Уж неделя прошла. Что скажете, Илья Алексеевич?

Ардов молчал.

– И это хорошо еще, что от нас ювелирную лавку забрали! – вдруг вспомнил пристав. – Шутка ли: орудуют прямо под нашими окнами, можно сказать! Завтра того и гляди вовсе на шею сядут, – взгляд Троекрутова упал на секционный стол, где лежал труп, это вернуло его мысли к французской мадам. – Зачем же ей понадобилось убивать нашего профессора? Да еще и с помощником?

Ардов продолжал хранить молчание – ответов у него не было.

Троекрутов сел на табурет и принялся обмахиваться платком. Хмель постепенно выветривался.

– Эдак она, чего доброго, и второго помощника велит прирезать. Как его?

– Аладьин, – подсказал Ардов.

– Да. Надо бы ему охрану приставить.

– Уже приставлена, – доложил Илья Алексеевич.

– Свинцов отправил городового Пампушко дежурить во дворе дома Аладьина, – пояснил Жарков, продолжая возиться с трупом Горского.

– Это хорошо… – пробормотал Троекрутов. – Это вы молодцы… А дальше-то что?

– Да, – опять влез фон Штайндлер. – Что дальше? Какие имеете планы по поимке преступников?

– Надо бы посетить салон мадам Энтеви… – задумчиво произнес Ардов.

– Точно! – встрепенулся Евсей Макарович – мысль показалась ему и своевременной, и здравой.

– Не поздно? – на всякий случай проявил осторожность фон Штайндлер и взглянул на часы: было без четверти одиннадцать.

– Какое там! – вскочил пристав, пришедший в возбуждение от предстоящей операции. – Уйдет ведь! Надо арестовывать.

Распахнув дверь прозекторской, Троекрутов крикнул командирским тенором:

– Господа чины полиции! Слушай приказ по участку! Сейчас все идем арестовывать… эту… – он запнулся, позабыв имя. – Как ее?

Евсей Макарович обернулся к Ардову за подсказкой.

– Не сохранить ли нам имя в тайне? – предложил Илья Алексеевич.

– Да! – согласился пристав и пошел по коридору, раздавая громкие приказания: – Облаухов, неси мой револьвер! Африканов, зови извозчика! Пилипченко, готовь кутузку, мы туда опасную преступницу сейчас привезем…

Ардов в беспокойстве прислушивался к пьяному параду, который устроил начальник. Впрочем, может, оно и к лучшему: визит к мадам Энтеви откладывать было нельзя.

Жарков протянул Илье Алексеевичу клочок бумаги.

– Что это? – удивился сыщик.

– Было зажато в руках покойника, – криминалист кивнул в сторону секционного стола.

Ардов развернул записку. На ней рукой профессора было начертано несколько строк на чужом языке.

– По-моему, санскрит, – высказал предположение криминалист.

По всей видимости, это была страница из пропавшей записной книжки. Ардова опять окружил сонм мошкары, лезшей в глаза, рот, уши. Он потряс головой, желая отогнать наваждение.

– Вы едете? – в дверном проеме появилась вихрастая голова письмоводителя Спасского. – Все готовы. Вас ждут.

Из приемной залы доносились звуки марша «На вступление в Париж».