Глава 23

Лошадь брыкающаяся

С утра околоточный надзиратель Свинцов, расположившись за чашкой чая у подоконника в общей зале, делился с чинами полиции впечатлениями от первого чемпионата России по французской борьбе, которой он был большой поклонник. Иногда Иван Данилович и сам принимал участие в соревнованиях атлетов-любителей и даже пару раз одерживал победы на схватках в Измайловском саду, положив на лопатки механика Косинского и булочника Матюшенко с Литовского рынка. Особенно околоточному надзирателю удавался тур-де-тет, когда, обхватив руками затылок противника, он резко опускался на колени и, наклонив корпус вперед, перебрасывал неприятеля через себя. Пристрастился Иван Данилович к борьбе пару лет назад, когда на прогулке с супругой в саду «Ливадия» откликнулся на вызов побороться на поясах заезжего немца-силача Фосса, гастролировавшего тогда по России.

Нынешние соревнования проходили в манеже графа Рибопьери с невиданным ажиотажем. Схватки длились без срока и не имели разграничения на весовые категории, титул победителя должен был получить атлет, одержавший наибольшее число побед. Назавтра ожидалась финальная схватка между Александром Шмелингом и Мео.

– Поставил на Мео, – потягивая кипяток из блюдца, сообщил околоточный. – Он за 15 минут Липанина разделал и за 20 секунд превосходнейшим бра-руле одолел Андреева. Тот даже удивиться не успел. Вот что значит техника!

– Однако ж Мео уступил Эдельману, – заметил Африканов, рассматривая в «Атлетическомъ вѣстникѣ» турнирную таблицу.

– Какое «уступил»? В первый день? Они вничью отборолись! И это притом, что Мео в тот день руку ушиб.

– А Феликс Бернар? – подключился Спасский.

– И что Бернар?

– Он тоже Мео положил.

– А как твоего Бернара тот же Липанин на «двойной нельсон» взял? – взвился Свинцов. – Попробовал бы он этот трюк с Мео провернуть! Да что говорить, вылетел твой Бернар как пробка, чего о нем вспоминать-то? Говорю вам, Мео победит!

– Шмелинг сильный противник, – опять высказался Африканов, – у него неплохой тур-де-бра…

– Он даже над Бернаром верх взял, – осмелев, добавил Спасский.

Феликс Бернар был французской звездой. Ради дополнительной ажиотации председатель Атлетического общества Рибопьер пригласил в Петербург иностранную звезду, чтобы та провела показательные схватки с русскими атлетами. Выбор пал на уже пожилого, но все еще крепкого Бернара. Своим фирменным двойным «бра-руле» он одолел и Мео, и Липанина, и Адамчевского, но уступил Шмелингу в четыре минуты. Зрители громыхали и неистовствовали.

– Да ясно, почему проиграл! – кипятился Свинцов, расплескивая чай из блюдца. – Шмелинг секретарь Общества, правая рука Рибопьера. Старик Бернар был выписан специально «под Шмелинга» – лечь под Сашку в решающий момент для создания психического превосходства! Нам эти трюки прекрасно известны! Шмелинг теперь ходит гоголем, хвост распушил перед поединком. Мы еще посмотрим!..

Старший помощник фон Штайндлер тоже хотел бы подключиться к дискуссии, но вынужден был выслушивать жалобу мадам Полывановой, которая, всхлипывая, причитала:

– Всю дорогу, понимаете… Всю дорогу! В совершенно грубой и нахальной форме!.. Лошади его при этом брыкались…

– Возмутительно! – согласился Штайндлер, не очень вникая в обстоятельства происшествия.

– Нужно арестовать! – наконец сообразила посетительница цель визита. – А господин околоточный надзиратель отказались.

И она, развернувшись на стуле, указала на Свинцова. Тот мгновенно обернулся, словно все это время неотрывно участвовал в опросе пострадавшей.

– Кого арестовывать-то? Лошадь брыкающуюся? – спросил он.

– Иван Данилыч, откуда такая черствость? – укорил старший помощник. – Всю дорогу извозчик требовал от мадам Полывановой, чтобы она объявила, сколько даст на чай.

– Да! – подтвердила дамочка. – В самой вызывающей форме! Экипаж у него при этом в отвратительном состоянии, лошадь негодная… Как таким разрешения выдают – ума не приложу!

– Да, Иван Данилыч… Надо пресекать, – вздохнул фон Штайндлер.

– Это я не пресекаю? – набычился Свинцов.

– Слабо пресекаете, – не отступил Оскар Вильгельмович.

– Я – слабо? – едва не задохнулся от такой несправедливости околоточный.

– Надо проверить, – распорядился Штайндлер и улыбнулся мадам Полывановой. – А номер-то известен?

– Конечно, – уже вполне успокоившись, ответила мадам Полыванова.

– Иван Данилович, запишите, пожалуйста, номер.

– Я запомню.

– Ну зачем же, – ухмыльнулся Штайндлер, – у нас в участке только один уникум, который все помнит.

Глава 24

Подозрения усиливаются

Реплика про уникума, который «все помнит», предназначалась вошедшему в зал Ардову, пребывавшему в состоянии напряженного размышления и, скорее всего, даже не обратившему внимание на колкость. Поклонившись чинам полиции и не подходя к своему столу, он вышел в коридор и поспешил далее к прозекторской. Подходя, он увидел, как от Жаркова вышел тот самый жандармский офицер, который накануне удалил чинов полиции из разгромленной ювелирной лавки. Поравнявшись с Ильей Алексеевичем, он, как ни старался, все же столкнулся с ним взглядом и сделал легкий кивок в знак приветствия.

– Да, мы знакомы, – признался Жарков в ответ на прямой вопрос, заданный Ардовым в прозекторской сразу после приветствия. Вид у криминалиста был потрепанный и виноватый – вероятно, остаток вчерашнего дня был омрачен для Петра Павловича чрезмерностями.

Он сел на стул и помолчал, словно собираясь с мыслями.

– Это полковник Брусникин. Сергей Брусникин. Мы с ним вместе поступали на службу.

– Вы служили в корпусе жандармов? – не сумел сдержать потрясения Ардов.

– Представьте себе! – с некоторым вызовом ответил Жарков, но тут же поник. – В резерве с 1889 года. Сюда прикомандирован личным решением господина инспектора секретной полиции.

– Так вы все еще на службе? – еще больше удивился Илья Алексеевич.

– Не совсем… – как-то неуверенно буркнул Жарков. – Впоследствии подал прошение.

Признание явилось для Ильи Алексеевича полнейшей неожиданностью. Он не нашелся, что сказать. Помолчав, Петр Павлович продолжил – вероятно, ему почему-то хотелось выговориться.

– К сожалению, несмотря на все старания Департамента комплектовать корпус безупречными в нравственном отношении офицерами, качества, несовместимые с долгом службы, были представлены там достаточно широко. Думаю, особых изменений нет и поныне. На словах одно, а на деле… Низкие свойства падшей человеческой натуры можно обнаружить там так же легко, как и в любом другом нашем учреждении, тут уж ничего не попишешь: «все равны как на подбор» – это только в сказках бывает… По молодости с этим смириться довольно тяжело… Когда под знаменем забот для будущего России плетутся интриги, торжествует некомпетентность, процветает личная корысть вплоть до незаконного пользования казенными деньгами – можете себе представить? Тут уж, как говорится, взвоешь…

Было видно, что Жаркову нелегко даются эти слова. Он смотрел на стену, увешанную портретами выдающихся криминалистов, немигающим взглядом, перед которым, наверное, проносились эпизоды его прошлой службы.

– Буду честен, – он обернулся к Ардову и продолжил с некоторым напором, словно боялся остановиться на полуслове, – некоторое увлечение напитками горячительного свойства в знак неприятия такого положения дел достигло в какой-то момент с моей стороны, пожалуй, формы злоупотребления… – Докончив фразу, Жарков выдохнул, словно совершил важнейшее дело; и продолжил усталым, тихим голосом: – …словом, перевод в резерв для всех оказался лучшим решением.

– Если вы оставили эту службу, почему вас навещает полковник Брусникин? – не удержался Ардов от вопроса, который требовал разрешения.

– Несмотря на свой напыщенный и самодовольный вид, Брусникин один из немногих безусловно порядочных офицеров этого ведомства, истинно преданный службе.

– Но вы-то здесь при чем? – не унимался Илья Алексеевич. – Ведь не в крокет же он вас приходил звать сыграть?

– Вот, полюбуйтесь! – Жарков протянул сыщику брошюрку в синей обложке, которую все это время держал в руках – по всей видимости, он получил ее от Брусникина и не успел определить ей места.

Ардов взял книжечку и прочел название: «Наши задачи. Основныя положенія программы соціалистовъ-революціонеровъ».

– Что это?

– Манифест Саратовского кружка народовольцев. Размножена на гектографе.

Илья Алексеевич раскрыл страницу наугад и выхватил глазом случайную фразу: «Нашимъ главнымъ средствомъ борьбы является терроръ, заключающійся въ уничтоженіи наиболѣе вліятельныхъ лицъ русскаго самодержавія. Систематическій терроръ, совмѣстно съ другими формами массовой борьбы приведутъ къ дезорганизаціи врага. Террористическая дѣятельность прекратится лишь съ побѣдой надъ самодержавіемъ, лишь съ полнымъ достиженіемъ политической свободы. Террористическая дѣятельность будетъ служить средствомъ пропаганды и агитаціи, подрывающей обаяніе правительственной власти».

Сыщик поднял взгляд на Жаркова, который уже отогнал от себя меланхолическую грусть и вновь пришел в состояние легкого возбуждения, в котором обыкновенно пребывал на работе.

– Сейчас такие вот кружки в разных городах объединяются в единую партию социалистов-революционеров. Еще немного – и эти новоиспеченные «эс-эры» начнут лущить головы чиновников как орехи! Вы этого хотите?

– Нет, этого я не хочу, – медленно произнес Ардов, почувствовав, что сейчас может повториться вчерашняя безобразная сцена на улице. Жарков как будто тоже почувствовал это.

– Я вчера был не прав, Илья Алексеевич, – сказал он примирительным тоном. – Я должен попросить у вас прощения: некоторые мои высказывания были недопустимы.

– Ну что вы, право, – промямлил Ардов от неожиданности.

– Но вы должны понять, Илья Алексеевич, – Жарков приблизился вплотную к нему и взял за плечи, – их необходимо остановить, иначе мы все, все – захлебнемся в крови.

– Но чего же вы хотите от меня? – Ардов искренне не понимал, куда пытается увлечь его Жарков. – Лавкой занимается отдел дознания Особого корпуса, нас оттуда попросили.

– От нашей помощи там не отказываются, – сказал криминалист и протянул картонку с наклеенной фотографией с увеличенным изображением надписи из ювелирной лавки. – Узнаете?

Надпись была испещрена какими-то значками – стрелочками, дугами и кружками.

– Буквы широкие, цельные, имеют продолжения-связки, почерк лишен угловатостей… – проговорил Жарков, указав мизинцем на места, которые, очевидно, подтверждали сказанное.

– Что из этого следует? – все еще не понимал Ардов.

– Ставлю десять против одного, что писала женщина! – воскликнул Жарков и почесал голову, как он обычно делал в минуты высшего творческого возбуждения.

– Предводитель шайки погромщиков – женщина? – уточнил Илья Алексеевич.

– Так точно!

– Прошу п-прощения, господа! – раздался голос помощника профессора Горского, вошедшего в прозекторскую через оставленную открытой дверь.

Жарков и Ардов обернулись в сторону нежданного посетителя.

– М-меня прислал профессор. Он просит по-пожаловать вечером в лабораторию.

– Неужели получилось? – воскликнул криминалист.

– Мне не велено г-говорить, – пробулькал Аладьин, и Илья Алексеевич привычно разглядел в его голосе мокрых лягушек, которые выпрастывались изо рта и шлепались на кафельный пол.

Выдавив жалкую улыбку и поклонившись боком, Аладьин положил на стул рядом с дверью конверт и скрылся. Жарков тут же бросился изучать приглашения в надежде выудить интересные подробности.

– Не думаю, что мероприятие продвинет нас в расследовании убийства Крючина, – сухо проговорил Илья Алексеевич.

– Он все-таки сумел получить золото… – пробормотал криминалист, хотя из текста послания этого никак не следовало. – Ему недоставало самой малости – сока сомы, это важный ритуальный напиток, которому алхимики приписывают силу бога. Знаете, откуда он получил формулу?

Илья Алексеевич двинулся к выходу, не рассчитывая, что беседа с коллегой сумеет сегодня принять полезное русло.

– Елена Блаватская!

Илья Алексеевич насторожился.

– Но ведь она умерла.

– Ну и что? Для контактов с миром мертвых существуют медиумы!

Илья Алексеевич почувствовал запах тамаринда.

– Он был на сеансе у мадам Энтеви?

– Ого, – повеселел Петр Павлович, – да вы, оказывается, следите за новостями из мира эзотерики?

– Послушайте, Петр Павлович, разве это возможно?

– О чем вы?

– Я хотел сказать: как вы считаете, возможен ли спиритуализм?

– Полная и абсолютная чушь, – отчеканил криминалист.

– Но ведь сестры Фукс… – начал было Илья Алексеевич, но не сумел докончить.

– Фукс щелкала суставом большого пальца правой ноги, – уверенно заявил Жарков, даже не дожидаясь изложения полного корпуса резонов. – Это довольно редкий феномен, обусловленный особым устройством, если не сказать – дефектом стопы, который все-таки иногда встречается и, к счастью, уже был исследован доктором Базантом в Парижской клинике.

– Но не пальцем же нашему профессору нащелкали формулу? – не отступал Илья Алексеевич.

– Вы что-нибудь слыхали о «методе холодного чтения»? – начал Жарков особым менторским тоном, которым он предпочитал наставлять Илью Алексеевича в вопросах, в которых чувствовал явное превосходство знаний. – Таким способом должен владеть каждый медиум. В начале сеанса он разыгрывает перед гостями представление, уверяя, что видит некие туманные образы, которые как-то связаны с участникам сеанса. Гадатель дает штрихи к этим картинам и по реакции присутствующих отмечает, кто на что реагирует. Если какое-то из его описаний находит отклик, он начинает высказывать догадки в этом направлении, повторяя и перефразируя по нескольку раз. Таким образом у гостей создается иллюзия многократного подтверждения того, о чем вещает гадатель.

– Если ваши предположения верны, то никакой формулы от мадам Энтеви Горский получить не мог, – сделал вывод Илья Алексеевич.

– Не мог, – согласился Жарков. – Но проверить, чем закончится эксперимент по трансмутации металлов, мы просто обязаны. Вы пойдете?

– Я еще не решил, – проговорил сыщик. – В это же время состоится сеанс у мадам Энтеви.

В прозекторскую ввалился Шептульский.

– Илья Алексеевич, ничего подозрительного, – доложил филер, – сидит безвылазно. Дважды выходила в лавку. Сейчас в училище – позирует. Через два часа опять сопровожу ее на Фонтанку, 119.

Ардов вздрогнул, услыхав адрес.

– А что она там делает? – сдерживая волнение, поинтересовался он у филера.

– Она там живет.

Ардов обернул лицо к Жаркову. По щекам пошел румянец.

– Место убийства нашего студента, – скорее догадался, нежели припомнил криминалист. – Не желаете предъявить мадемуазель булавочку с места преступления?

Петр Павлович порылся в ящике стола, достал бумажный конверт и протянул сыщику.