Глава 34. Арест

Костоглота дома не оказалось. По крайней мере, так сказал величественный швейцар на входе. Попытки выяснить, куда отправился хозяин и когда вернется, успехом не увенчались. Троекрутов на всякий случай вместе с чинами полиции взялся осмотреть жилище. Ничего подозрительного обнаружить не удалось.

Во дворе он столкнулся к каким-то тощим французишкой, который, как понял Евсей Макарович, заблудился в поисках дома, где должен провести урок. Там же, у входа в сарай, фон Штайндлер приметил рябого кучера.

– Арестуйте меня, ваше благородие! – попросил он.

– Нужен ты мне, – отмахнулся старший помощник пристава. – Хозяин где?

– Виноват, не имею возможности знать, – пролепетал кучер. – Арестуйте!

– Чего пристал, холера? – вступил подошедший Свинцов.

Кучер помялся. Весь его облик выражал беспокойство или, точнее сказать, испуг: он теребил кнут, озирался по сторонам и постоянно делал кивок головой в знак преувеличенного почтения.

– Почту возил, не отказываюсь, – бормотал он. – Бес попутал, вашбродие!.. Поначалу-то я не стал, а только вечером таких кулачков наглотался, что уж лучше бы и не отнекивался. Да и что там, так-то сказать, за притча: бумага как есть, я и за преступление это не считал, честное слово. Сейчас-то понимаю, вина на мне. Арестуйте, вашбродь!

Фон Штайндлер скривился: кучер производил впечатление душевнобольного.

– Оставь, любезный, не до тебя.

– Ежели в чем провинился – ступай в участок да пиши раскаяние, – велел околоточный. – Там уж разберутся, кто кого попутал.

Чины полиции отправились со двора, так и не обнаружив ничего подозрительного.

В участке жизнь текла своим чередом. Гибель чиновника сыскного отделения, казалось, никак не отобразилась на обыденном укладе в полицейском присутствии.

Фон Штайндлер вызвал на допрос двух воришек, еще с ночи томившихся в кутузке. В отделение они пришли сами, опасаясь мести со стороны покойного инженера Перинова. Выяснилось, что вчера злоумышленники вздумали вскрыть могилу застрелившегося уже давно горного инженера, для чего прибыли за полночь на Новодевичье кладбище. Про этого Перинова ходили слухи, будто в гроб его опустили со всеми драгоценностями, до которых он имел большое пристрастие. Выкопав цинковый гроб из земли, принялись его отбивать, пустив в дело специально принесенные инструменты. Когда же образовалась дыра, из нее наружу вырвался самый дух инженера, да с таким диким воплем, что воришки едва не отдали богу душу прямо тут же, у гроба.

Фон Штайндлер молча указал в протоколе истинную причину особого звука, образовавшегося, по всей видимости, в результате резкого истечения из гроба скопившихся в герметическом ящике газов. Вслух же решил провести воспитательную работу:

– Что же вы от полиции хотите? От духов мы не защищаем. Коль скоро накликали на себя проклятье – ждите расплаты.

– Разве в полицию явится? – удивился один из преступников.

– Отчего ж не явится? Для духа какие преграды?

Воришки переглянулись. Смотреть на них было жалко. Их обуревал неподдельный ужас.

– Разве ж такое законом дозволено? – дрогнувшим голосом попытался выторговать хоть какую-то защиту второй преступник.

– Ишь ты, о законе вспомнил? – с металлом в голосе отозвался старший помощник пристава. – А когда гроб выкапывали – о чем думали?

– Говорил, надо было в церковь идти, – выговорил один другому. – Авось там защитились бы…

В приемном зале Облаухов опрашивал прачку, влившую в котел во время кипячения полбутылки бензина, отчего в прачечной в Базарном проезде произвелся взрыв. К счастью, сама прачка увечий не получила, отделалась испугом и сейчас давала показания, будучи доставленной в участок городовым Пампушко.

Вместо обеда Константин Эдуардович растворил в стакане кубик «Магги», реклама которого обещала «моментально превосходный мясной бульон, употребляемый совершенно как домашний».

– Не иначе сегодня трюфеля? – подначил коллегу вошедший в участок Пилипченко, учуяв привычный запах. – Или консоме?

– Бери выше – черепаший суп! – гоготнул из-за соседнего стола Африканов.

Константин Эдуардович пропустил издевки мимо ушей.

– С какой целью влила бензин в котел? – отхлебнув бульону, осведомился он.

– Дык как же… Для лучшего очищения, – испуганно промямлила девка.

– С ума, не иначе, посходили… – пробормотал Облаухов, записывая показания в протокол, – взялись сами себя взрывать…

Прачке он начал было делать наставление в строгом виде, но та заскулила и изгладила всякое понимание из взора. Облаухов плюнул.

За соседним столом мещанка жаловалась Африканову на хозяйку мануфактурной лавки у своего дома на Аптекарской: та сидела у входа в торговое заведение и самым наглым образом хватала за одежду прохожих, желая затащить внутрь. Сегодня ткань на пальто дамы не выдержала и треснула все-таки.

– Занимает собою чуть ли не половину тротуара, пройти невозможно! – возмущалась посетительница. – И всякого вот так вот хватает своими ручищами.

Дама показала, как отвратительно хватает прохожих своими ручищами торговка.

– За что хватает? – на всякий случай уточнил Африканов.

– За рукав. Или за полу. Как изловчится.

Африканов занес показания в протокол.

– А от нас-то вы чего хотите? – поинтересовался он, пытаясь обнаружить прецедент преступления.

– Как чего? – всплеснула руками потерпевшая. – Принять меры! Пресечь это отвратительное и совершенно незаконное заманивание. Как же это можно такое терпеть?

– Позвольте, вы же сами говорите, что сукно треснуло.

– Конечно!

Дама повернулась и показала место на своем гороховом рединготе, где рукав отошел от проймы. Африканов привстал и внимательно осмотрел порчу на одежде.

– Что ж тут необычного? Сукно у вас и правду прохудилось, – заключил он. – Вы бы купили, может, у нее сукно-то? Справили бы себе новое пальтецо, что-нибудь помоднее, в духе «помпадур», а? – игриво подмигнул он.

– Вы что себе позволяете? – взвилась дама. – Я разве сюда за оскорблениями пришла?

Посетительница вскочила со стула и отправилась на поиски начальства, чтобы найти окорот на наглеца.

– Географические! – громко объявил Свинцов, войдя в помещение.

После Итальянской он уже успел сходить в Мучной переулок к владелице комнат, которая заявила вчера на студента-жильца, устроившего у нее нелегальный притон, где вечно толкутся игроки.

Облаухов с Африкановым весьма заинтриговались парадоксальным объявлением околоточного надзирателя. Географические – объекты? координаты? открытия? Как выяснилось, карты! Бабуля была не только без меры подозрительна, но и туга на ухо: студенты готовились к экзаменам, для чего штудировали географические карты, чем и натолкнули владелицу комнат на подозрения. Пришлось напугать ее штрафом за безосновательный вызов полиции, а студентам указать на недопустимость распространения шума.

Тем временем Африканова вызвал в следующий зал фон Штайндлер, а к Облаухову подсел гражданин беспокойного вида и заявил, что его планируют вскоре ограбить и он знает имена преступников.

– Это люди с моей работы, – трагически сообщил он.

– Так-с… – протянул Облаухов, вынимая из ящика новый бланк. – Откуда вам это известно?

– Откуда? – с горькой усмешкой переспросил посетитель. – Мне сообщил отец.

– Прекрасно. – Облаухов обмакнул перо и изготовился занести данные в протокол. – А он может это подтвердить?

– Нет, он мертв, – легко ответил посетитель, словно такое положение дел являлось самоочевидным.

Облаухов и Свинцов переглянулись. Что-то в облике господина вынуждало подозревать в нем некую скрытую подробность, разгадка которой была немаловажной для уяснения сути обстоятельства.

– Информацию об опасности он сообщил мне во время спиритического сеанса, – уточнил молодой человек, не обратив внимание на впечатление, которое произвели его слова на чинов полиции. – Надо принять меры.

В ходе опроса выяснилось, что покойный отец частенько предупреждает сына о грядущих неприятностях. Вот две недели назад он предрек отпрыску инфлюэнцу. Ровно через три дня молодого человека действительно поразила инфекция.

– Правда, я не сразу понял, – хихикнув, признался посетитель. – Сначала думал, что папенька говорил «инфляция». Он и при жизни-то невнятно выражался, а сейчас и подавно стал… Многие его высказывания я и вовсе разобрать не могу.

– Так, может, он и сейчас что-то не то имел в виду? – предположил Свинцов.

– В каком смысле?

– Ну, может, он говорил не «ограбить» а, допустим, «наградить»?

Свинцов перенес ударение в середину слова, чтобы созвучность обоих слов была максимальной.

– Конечно! – поддержал коллегу Облаухов. – Это же совершенно очевидно. Ограбить – наградить. Вас на службе наградят! К этому все идет. Об этом вас батюшка и поторопился известить. Эх, отеческое сердце – и после смерти печется о любимом отпрыске.

Сошлись на том, что во время следующего сеанса молодой человек дополнительно уточнит, что же все-таки имел в виду дорогой родитель – ограбление или награждение.

Городовой Пампушко втолкнул в участок коренастого крючника в брезентовой куртке с обшитыми кумачом карманами.

– На Калашниковской пристани взял! – не без гордости объявил Пампушко.

– Муку спер? – весело поинтересовался Облаухов, обратив внимание, что грузчик был весь перепачкан мукой.

– Какой там, – отозвался Пампушко. – Баба как есть.

Оказалось, небывалое дело! Под видом грузчика Егора в артели на разгрузке работала баба! Крепкое телосложение позволяло ей таскать тяжести наравне с мужиками – брала за раз до семи пудов! Жила со всеми в общем бараке, делила стол и ночлег, и никто не догадывался о ее тайне.

– Зачем же ты в мужицкое вырядилась? – не без уважения поинтересовался Свинцов.

– Бабой я четыре рубля получу, а Егором за тот же труд – пятнадцать, – пояснила Ульяна.

Журчащая мутным ручьем бесконечная череда подобных дел совершенно, казалось, смыла собой воспоминания о трагедии сегодняшнего дня. Но это только на первый взгляд. Между дознаниями чины полиции нет-нет да и обменивались сожалениями об утрате такого необычного сыскного чиновника, который и проработал-то у них всего ничего, а память по себе оставил, как выходило, самую невероятную. Наиболее остро утрату переживал письмоводитель Спасский, который совершенно преклонялся перед гением Ардова и готов был служить ему в любом качестве, хоть бы даже и просто штиблеты чистить. Сейчас Андрей Андреевич тихо плакал за телеграфным аппаратом и отвергал всякие попытки чинов полиции как-то его успокоить. Вероятно, он провел бы в этих стенаниях всю ночь, если бы ближе к вечеру в участок с горящими глазами не ворвался возбужденный Жарков.

– Спасский, бросайте рыдать, есть дела поважней! – выкрикнул он и скрылся в прозекторской.

Сказано это было таким бодрым и даже победным тоном, что Андрей Андреевич тут же утер слезы и устремился следом за криминалистом. Туда же, в прозекторскую, направлялись и другие чины полиции, приглашенные Петром Павловичем по дороге.

Тем временем Касьян Демьянович Костоглот стремительной походкой двигался по темным переулкам «Вяземской лавры». От него исходили такие сильные эманации, что никто из местных стопщиков и прощелыг не осмелился подкатить к незнакомцу, чтобы попытаться взять на зыхер или попросту загрунтовать.

Узнав, что Варвара Андреевна пропала из дома мадам Сапфировой, он, казалось, утратил последние остатки благоразумия и бросил всякую заботу об исходе дела, в которое угодил. Ему хотелось рвать на куски всякого, кто встанет на пути, но он плохо понимал, какие шаги следует предпринять, чтобы спасти Варвару. Еще день назад Касьяну Демьяновичу казалось, что он сумел обхитрить ополчившихся на него негодяев и получил шанс кончить дело в свою пользу, но сейчас чувство обреченности вынуждало его признать поражение и сдаться на милость победителя. Буйный нрав Костоглота никак не мог смириться с таким оборотом.

Попетляв между бараками, Касьян Демьянович наконец остановился перед обшарпанной дверью и, не таясь, властно саданул кулаком по облупленным доскам.

– Чего надо? – раздался сиплый голос.

– Пришел должок отдать.

Едва в проем просунулась бритая голова, Костоглот, крякнув, придавил ее дверью, навалившись всем телом. Как только он отпустил дверь, стремщик, застонав, упал на колени и обхватил голову руками. Пнув его, Костоглот ступил вглубь.

Сталкиваясь в коридоре с различными типами, коммерции советник, не раздумывая, обрушивал на них кулаки и молча заталкивал обратно в дыры, из которых они выползали. В одной из комнат он обнаружил тройку картежников: одному точным ударом своротил челюсть, второго ухватил за руку и с силой приложил о стену, а третьего, успевшего выхватить финку, на эту же финку и насадил.

– О, Касьян Демьяныч! – раздался вполне дружелюбный голос. – Так вот кто у нас шумит.

Костоглот обернулся и увидел Серафима Пипочку, возникшего из-за висевшей на стене холстины.

– А я уж думал, фараоны нагрянули, – улыбнулся клюквенник, обводя взглядом разбросанных по полу приятелей.

– Скажи своему хозяину, что я согласен.

– А вы приходите послезавтра на турнир, там все и обсудите, – предложил Пипка таким тоном, словно перед ним находился добрый приятель, заглянувший на чашку чая.