Гений Ильича

Лежа на кожаном диване в купе железнодорожного вагона, Соколов пытался представить свою встречу с Лениным. Он знал довольно много о большевистском предводителе, об особенностях его характера, о пристрастиях и антипатиях, о его окружении – все то, что можно было почерпнуть из полицейского архива. И перебирал возможные варианты событий, с которыми может столкнуться. Гений сыска придумывал достойные и победные выходы из самых сложных положений. Слишком важным было дело, чтобы его провалить.

Но то, что случилось в действительности, ни сам Соколов, ни его петербургские начальники предусмотреть не могли.

Под звон бокалов

Пассажирский поезд остановился на маленькой станции с вывеской на немецком языке: PORONIN. Соколов, держа в руках кожаный баул, вышел на пустынный перрон. Часы показывали половину восьмого вечера. На станции было тихо и малолюдно. Лишь кондуктор с красным фонарем брел вдоль состава да сцепщики лениво стучали молоточками на длинных ручках по колесам, проверяли: как бухты, не оплавились, не разбились?

Этот стук разлетался на всю округу: в мире царила та особая тишина, какая бывает лишь в горах. Пахло парным молоком, навозом, упревшей кашей и печным дымом – запахом деревни. Где-то плакал ребенок да бренчала колокольцем коза. Из-за угла, малость пошатываясь, появилась оборванная фигура – средних лет мужичок в истрепанной тужурке и фуражке железнодорожного сцепщика. Нетвердым курсом он направился к Соколову, приложил ладонь к козырьку и что-то затараторил на странной языковой смеси – мадьярского и немецкого.

Соколов уже знал, что Ленин почти каждый вечер проводит в самом замечательном и посещаемом местном заведении – трактире. Он приказал:

– Хватай баул и топай к трактиру.

Мадьяр обрадовался:

– Руссиш? Революсионер?

Соколов удивился: «И впрямь здесь целый российский заговорщицкий штаб, если местная рвань в каждом прибывшем предполагает русского смутьяна!» Вслух произнес:

– Я немец! Иди быстро и не разговаривай.

Трактир стоял недалеко от станции, в самом начале деревни. Это было приземистое здание, сложенное из толстых, почерневших от солнца и дождя бревен. Внутри царило оживление – в табачном дыму гуляла многочисленная публика.

За стойкой действовал полный чувства собственного достоинства и с объемистым чревом кельнер в клетчатой жилетке и с длинной прядью волос, кокетливо закрывавшей обширную плешь.

Соколов, желая справиться о ночлеге, направился к кельнеру. Вдруг он увидал рыжего человечка в пролетарской кепчонке, с клокастыми усиками и жидкой бороденкой. Рыжий привалился плечом к стойке и потягивал водку из рюмки. Он что-то оживленно рассказывал невзрачному человеку с длинными, плохо чесанными волосами и мрачным выражением лица.

Все взоры с любопытством уперлись в Соколова.

Десять пфеннигов

Глаза рыжего и Соколова встретились. Между ними словно пробежала искра. Они сразу узнали друг друга. Лицо рыжего облилось смертельной бледностью, сухонькие пальчики мелко задрожали. Он вскочил с табурета.

Соколов подошел к рыжему, внимательно заглянул в его лицо, словно сравнивая с полицейской фотографией. Идентификация прошла успешно. Гений сыска вежливо приподнял шляпу, по-немецки произнес:

– Рад видеть вас, герр Ленин!

Ленин ожидал прибытия с вечерним берлинским поездом Цигеля. Этот Цигель должен был принести новость: «Штакельберг ликвидирован!» Но вместо убийцы явился тот, кого Ленин уже представлял трупом.

Аппарат для принятия мгновенных решений работал четко: «Цигель акцию не провел? Как вести себя? Самым естественным и дружелюбным образом. А где Цигель? Сбежал с „трупными“ деньгами? В любом случае с него следует содрать эту тысячу марок, что за „мокруху“ получил. И вообще, такое легкомыслие в делах серьезных недопустимо. Надо приказать, чтобы этого дерьмового Цигеля разыскали и замочили, без всяких разборок и выслушивания оправданий. Репутация „мясника“ должна быть безупречной».

Ленин малость успокоился. Первоначальное замешательство сменилось любопытством. Ленин снизу вверх глядел на Соколова. Гения сыска поразили его глаза: неестественно широко расставленные, с монгольским разрезом, с желтыми яблоками. Ленин сполз с высокого табурета. Он обеими ладонями обхватил ручищу Соколова, затряс ее, быстро заговорил по-немецки:

– Господин Штакельберг? Очень, очень рад видеть вас. Как доехали? Гм-гм! Заждался вас. В теплое время года здесь хорошо. Зимой здесь скучно, гм-гм. Можете звать меня Володей. – Положил руку на плечо своего мрачного соседа. – Вы знакомы? Александр Гельфанд.

Память Соколова напряженно заработала. И не подвела. С биографией этого человека он знакомился. Соколов, усмехнувшись, ответил:

– Известный журналист, печатающийся под псевдонимом Парвус. Видный член германской социал-демократической партии. В свое время совершил героический поступок – бежал с сибирской каторги. Злые языки, правда, утверждали, что это было сделано не без помощи российской охранки.

– Последнее – клевета, которую распространяют мои политические враги! А в остальном – все верно, – растянул узкие синие губы Парвус. – Ваша осведомленность мне приятна. Теперь я вижу, что представляю интерес для разведки Германии. Если не заблуждаюсь, господа, вам хочется поговорить приватно? Оставляю вас одних.

– Батенька, приходите нынче ко мне, сыграем партию-другую в шахматы! – произнес по-русски Ленин, сильно грассируя.

Когда Парвус шаркающей походкой ревматика удалился прочь, Ленин с любопытством воззрился на Соколова:

– Как ваши господа из министерства? Наконец-то оценили мое предложение?

Он был почти карликового росточка, очень подвижен, карие глаза сияли лукавой живостью. Ленин постоянно жестикулировал и напомнил Соколову обезьянку, которая ни на секунду не остается в покое. Тембр голоса был грудной, глуховатый, но приятный. Мешала картавость. Приходилось постоянно напрягаться, чтобы понять, что говорит Ленин.

Не дожидаясь ответа, Ленин вновь заговорил:

– Вы прибыли вечерним? Прямо из Берлина? Прекрасно! Остановитесь у меня – не дворец, но жить можно. Моя Надя кулинар не ахти какой, но яичницу с ветчиной зажарить таланта у нее хватит. – Ткнул пальцем в мадьяра, терпеливо переминавшегося с ноги на ногу: – Эй, пролетарий, неси баул ко мне в дом. Скажи Наде: господин Штакельберг прибыл! Пусть для гостя комнату готовит. Это «светелка», на втором этаже. Там разместилась товарищ Арманд. – Повернул веселое лицо к Соколову. – День-другой поживет на первом этаже в угловушке, ничего с ней не случится. – Перешел на французский: – Вы ему дали денег? Десять пфеннигов – не больше. Этот Янош – славный парень, но совершенно деклассировался, опустился, сколько ни дай – все пропьет. – И вновь по-немецки: – А за вещи не беспокойтесь. Местные не воруют. – Сказал по-русски: – Если приедете в проклятую Богом Россию – там держитесь за карманы: все обчистят, перднуть не успеете. – И опять по-немецки: – Здесь Европа. Народ хоть бедный, но еще есть какие-то нравственные принципы. Вношу в повестку дня предложение: пропустить по рюмочке. Тут от скуки рехнуться можно, гм-гм. Тоска страшная! Но для конспиративной работы место архипрекрасное. Каждую новую фигуру за версту видно. Так что царским ищейкам сюда не пробраться – сразу будут заметны. – Приказал кельнеру: – Йозеф, налей нам с гостем из Берлина по рюмке дюпель кюмеля – встречу отметим. Прозит!