Начальственный гнев

Министр сухонькими ручками с тщательно ухоженными хрупкими ноготками постучал бутылкой зельтерской по граненому стакану. Пил, проливая капельки мимо рта. И вдруг, срываясь на высокие ноты, взволнованно заговорил:

– Самое негодное в полицейской службе, когда индивидуум ставит себя над своими товарищами. В полиции таких не любят. Такие типы – изгои. Для вас, граф, нет ни коллег, ни подчинения установленному порядку, ни авторитетов. – Вскочил из-за стола, побегал по кабинету, продолжил: – Да будет вам, граф, известно, что пока еще я первое лицо в министерстве. И я не позволю оскорблять мундир разгильдяйским поведением. Я строго указывал вам: забудьте бредовую идею освобождения Штакельберга-Барсукова! Для меня, в конце концов, это дело принципа. Я главный охранитель закона в империи. Если министр себе позволит хоть раз нарушить закон, то любой гражданин может тогда нарушать его бесконечно.

«Господи, какой дурак! – размышлял Соколов, плотно закрыв глаза и окончательно погружаясь в дремотное состояние. – На Руси столько умных людей, но на высшие посты каким-то таинственным образом чаще всего пробираются полные ничтожества». Словно издали, до него доносились гневные звуки:

– Каждый сыщик и следователь знает: преступнику можно обещать что угодно, хоть горы золотые, хоть королевскую дочь на ночь, лишь бы он дал признательные показания. Это обычный прием. Никто этих обещаний никогда не выполняет. Вопреки моему запрещению, вы, граф, пробились к самому государю и воспользовались его природной добротой…

Соколов слегка всхрапнул. Это переполнило чащу терпения министра. Он истерично выкрикнул:

– Все, довольно! Я отстраняю вас от службы. Мы, к сожалению, вынуждены отказаться от внедрения вас в большевистские ряды. И вообще, пока я занимаю свой пост, вам в моем ведомстве не служить.

На бесстрастном лице Соколова не дрогнул ни один мускул. Он демонстративно потянулся, поднялся с кресла во весь рост. Министр на всякий случай забежал за другой конец стола. Он ткнул перстом в сторону дверей и уже приготовился произнести слова, полные официальной печали: «Я, граф, больше вас не задерживаю!»

Фальшивый чек для Ленина

В этот напряженный момент, словно в классическом водевиле, в кабинет вошел без доклада – на правах товарища – Заварзин. В руках он держал портфель. Едва увидав Соколова, он бросился к нему, обнял, горячо заговорил:

– Я прямиком из Зимнего дворца. Там только и разговору, что о тебе. Сегодня бал по случаю именин государыни Александры Федоровны. Государь наградит тебя за подвиг… Вот твое приглашение, держи! – Заварзин полез в портфель, вынул приглашение, отпечатанное на плотной бумаге размером в две открытки. – Надлежит быть в семь часов пополудни в Георгиевском зале Зимнего. Явиться, понятно, в парадном мундире…

У министра вытянулось лицо.

– Государь наградит? За какие заслуги?

Заварзин, в свою очередь, удивился:

– Как, вы, Александр Александрович, еще не знаете? – И он рассказал об утреннем подвиге графа, который, «рискуя собственной жизнью, обезвредил бомбиста и предотвратил покушение на государя».

На физиономии министра отразилась невыразимая игра чувств. Малость посопев, он бросился к Соколову, долго тряс его ручищу, тоном государя приговаривая:

– Благодарю за службу, благодарю за службу… – Дотронулся до пергаментного лба. – Ах, Аполлинарий Николаевич, я чуть не забыл: все документы для отправки вас в Австро-Венгрию, в большевистское гнездо Поронин, готовы. Это паспорт на имя Штакельберга с вашими приметами. А это – письмо министра иностранных дел Германии. Последнее адресовано Ленину и содержит требование передать германскому правительству, то бишь нам, список всех заграничных и российских агентов и шпионов. За это Ленин получит чек на десять миллионов марок. Это требование легко обосновать: Германия имеет законное право на контроль, на то, в каких формах и сколь эффективно идет разложение армии и тыла Российской империи. Чек, понятно, тоже фальшивый.

Заварзин одобрительно кивнул.

Министр вновь вернулся к больной для него теме:

– Интересно, какой наградой украсит вас государь?

Вмешался Заварзин:

– Меня государь сегодня потряс своей феноменальной памятью. Я спросил: «Прикажете доставить вам формуляр Соколова-младшего?» Государь ответил: «Нет нужды! Если память мне не изменяет, то граф Соколов уже награжден маленьким Владимиром – третьей степени, и Анна второй есть – сам вручал. Теперь осталось на груди справа укрепить звезду – Станислава первой степени». Я для верности заглянул в твой формуляр – все точно! Просто поразительно.

– Теперь, думаю, нет нужды содержать меня конспиративно в «Астории»? – произнес Соколов. – Я отправляюсь в дом отца.

– Прекрасно! – засуетился министр. – Мое авто вас доставит.

Заварзин вдруг переменил тон:

– Согласно резолюции государя, твой заклятый друг Штакельберг-Барсуков освобожден из тюрьмы под гласный надзор полиции. Поздравляю! А жертва твоей любовной страсти – Вера Аркадьевна, к счастью, отбыла к мужу, в Берлин. Так что на балу ее не будет.

Герой дня

После обеда посыпал пушистый, волшебными звездочками снег. Соколов облачился в шубу и в отцовской четырехместной карете с фонарями отправился в Зимний дворец.

Старый граф простудился и на бал ехать не мог. Он со слезами на глазах обнял сына, перекрестил:

– Порадовал меня, сынок, спасибо… Скажи мой поклон государыне и государю.

Карету еще не успели поставить на полозья. Снег громко визжал под колесами. Соколов глядел в обмерзлое окно, видел белые крыши и мелькавшие фонари. Но мыслями уносился далеко – к предстоящему опасному путешествию в Галицию.

При подъезде к Зимнему дворцу карета попала в вереницу других возков и еле плелась. Наконец карета дернулась, снег перестал визжать. Парадный подъезд Зимнего уже заполнился гостями и просто любопытными, оттесняемыми полицейскими.

Соколов сбросил шубу на руки лакея. На ходу раскланиваясь со знакомыми и незнакомыми, вошел в громадный, со сдвоенными мраморными колоннами и хорами Георгиевский зал. Военные мундиры, золотые эполеты, ордена, ленты, изящные фраки, белые жилеты, белые гвоздики в петлицах, бриллианты, белизна и блеск обнаженных плеч – это собралась высшая знать Петербурга.

Гости сбились в небольшие кружки, прикладывались к шампанскому, разносимому на подносах лакеями, оживленно беседовали, источали довольство.

Соколов едва успевал отвечать на приветствия. Он всегда вызывал любопытство и восхищение, особенно дам. Слух о его очередном подвиге вызвал интерес повышенный.