Фельетон

В доме творилось что-то необычное, восторженно-радостное.

– Молодой граф приехал! – неслось отовсюду.

Кухарки, горничные, похотливый псарь Анисим (старый граф когда-то любил псовую охоту), укушенный конюх Василий, нетрезвый повар Фока – все это одновременно радовалось и кричало, обнимало, висело на плечах, целовало Аполлинария Николаевича.

Тот, в конце концов, освободился от объятий и рукопожатий, вошел в гостиную. Отец сидел за обеденным столом. Перед ним стоял массивный граненый стакан в серебряном подстаканнике, в руках – газета.

Граф подставил для поцелуя бритую щеку, произнес несколько дежурных фраз. Затем, взглянув на сына, потряс газетой:

– Одни возносятся военными подвигами, другие – на государственном поприще, а ты, отпрыск любезный, – безобразиями?

Соколов поднял бровь, с интересом воззрился на отца. Тот, опустившись в кресло, стал неспешно, со смаком читать:

– Заголовок: «Аристократические забавы – убийства и мордобой!» Прекрасно! А дальше – не хуже: «Известный публике граф Аполлинарий Соколов прославился не только своими подвигами на полицейском поприще. О его безобразиях наслышана, кажется, вся империя. Минувшую ночь сиятельный сыщик отметил настоящими преступлениями. Как стало известно из хорошо информированных источников в полиции, во дворе фешенебельной гостиницы „Астория“ он без всяких причин застрелил приехавшего из Москвы в служебную командировку инженера г. Мурзаева. Затем среди ночи решил позабавить себя ездой на шедшем в депо трамвае седьмого маршрута. Когда скромный труженик электрической тяги кондуктор г. Сапогов и специально приглашенный городовой Дмитриев начали вежливо увещевать сиятельного хулигана и просить оплатить проезд стоимостью в 5 (!) копеек, то дебошир вышвырнул их на проезжую часть. Последствия этого варварского акта ужасны: верный страж порядка г. Дмитриев попал под проезжавшую мимо бричку и сломал себе ногу, а г. Сапогов получил ссадины и ушибы. А что преступный аристократ? Обладатель одного из крупнейших в России состояний, нажитых на трудовом поте трудящихся и угнетенных масс, скрылся за крепостными стенами роскошного особняка своего не менее сиятельного папаши.

Неужели и на сей раз убийца и дебошир отделается легким испугом? Ан нет! Эта болезненная плесень на здоровом теле общества должна быть ампутирована. Депутат Госдумы г. Чумачев-2 заявил нам: „Обещаю от имени социал-демократической фракции сделать запрос правительству. Это дело должно быть доведено до логического и справедливого конца. Зарвавшемуся аристократу место в „Крестах“!» И подпись: «Шатуновский-Беспощадный». Каково, сынок? – У старика по щекам текли слезы.

Аполлинарий Николаевич нежно обнял отца, поцеловал в седенькую, с трогательной пролысиной макушку, заверил:

– Этот бумагомаратель жить не захочет! Адрес редакции в газетке есть? Прекрасно! Я заплачу негодяю гонорар, который он заслужил.

Прямой правой

Соколов вышел на балкон. Несколько филеров прогуливались вдоль фасада. Ближе к Невскому, возле роскошного «Торгового дома Дементьевых и Васильева», стояла легкая коляска. Возле кучера сидел человек в кепи – явно филер.

Соколов направился в свой кабинет, расположился за конторкой. Оставив чистой верхнюю треть листа – этикет! – начал сочинять прошение: «Ваше Императорское Величество!..»

Через час бумага была готова. Соколов тщательно оделся, приказал Семену:

– Пусть Фока закладывает лошадей!

Вошел к отцу, уточнил:

– Точно ли не врут газеты – государь нынче в Новом Петергофе?

– Уже вторую неделю на даче «Александрия». В прошлую субботу я был на обеде у государя. Он располагает там пожить до конца месяца. – Спохватился. – Но звонил министр Макаров, просил, чтобы ты, Аполлинарий, не появлялся у государя…

– Полагаю, папа, что министр не может распоряжаться моими желаниями…

Старый граф махнул рукой.

* * *

Соколов подвел Семена к угловому окну на первом этаже:

– Видишь караковую лошадь? Возьми острый нож, незаметно перережь постромки. Сумеешь?

– Делов-то! Да я за ваше сиятельство, Аполлинарий Николаевич, не то что постромки, простите, горло кому хочешь перережу!

Соколов видел, как Семен, спрятав в руках короткий портняжный нож, отправился к полицейской коляске. Он покалякал с кучером, погладил лошадиный бок и морду и заспешил домой.

Графские лошади уже стояли у крыльца, под широким чугунным навесом. Соколов не спеша вышел из подъезда. Филеры зашевелились. Сыщик вспрыгнул в коляску. Сытые, застоявшиеся жеребцы резво взяли с места. Полицейский извозчик тоже хлестанул лошадь. Та рванула, но тут же запуталась в попорченной упряжи, упала на передние ноги.

Филеры заметались. Тот, который был ближе к коляске Соколова, неразумно прицепился к задку. Соколов был вынужден применить прием английского бокса. Нокаутированный филер грохнулся на булыжную мостовую.

Страшная месть

Соколов без хлопот оторвался от своих преследователей. Подумал: «Городовые и филеры – славные ребята, а вот пришлось воевать с ними».

Прежде чем ехать к государю, сыщик направился в редакцию. Размещалась она неподалеку – в начале Невского, наискосок от Николаевского вокзала.

– Где у вас тут сидит Шатуновский? – спросил Соколов у привратника.

– Это который Беспощадный? Да вон в той, возле ватерклозета, комнатушке, – сообщил жизнерадостный привратник. – Поздравления от коллег принимает. Читали, как он под орех графа Соколова разделал?

– Ну, и я его поздравлю!

Соколов вошел в небольшую, прокуренную комнатушку с грязными окнами и давно не мытым полом. За столом, стоявшим в углу, сидел рослый, с лошадиной головой и курчавой прической дядя лет сорока. Возле него разместились разномастные людишки, с интересом слушавшие дядю и весело хохотавшие.

Едва Соколов оказался перед столом, как все испуганно замолкли, а Шатуновский заметно побледнел. Гость с молчаливой торжественностью медленно влез в карман макинтоша, вытащил смятую газету, показал дяде:

– Кто автор?

– Допустим, я! А что?

– Я – граф Соколов! Все, что тут намарано, – вранье. Откуда у нынешних писак такая болезненная страсть к лживым обличениям? Бедность заставляет? Или подлость?

– Мне сведения дали в полиции! – заносчиво произнес фельетонист.

– Ну а теперь ты, борзописец, сожрешь свое сочинение! Надо же, чем гнуснее личность, тем сильнее она пылает обличительной страстью. Ну, разевай хайло!

– Полицию, скорей зовите полицию! – заверещал обличитель и попытался спрятаться под стол.

Соколов выволок его оттуда, разложил на столе. Затем нажал на скулы – рот открылся, показав желтые крупные зубы. Сыщик затолкнул в задыхающуюся глотку газету.

– Другой раз подумаешь, как марать честь других! – и вышел, долбанув дверями так, что с потолка просыпалась штукатурка.

Товарищи борзописца, онемевшие от страха, сидели не шелохнувшись.

* * *

Теперь путь Соколова лежал прямиком в Новый Петергоф – к государю.