В розыске

Как бы то ни было, Соколов добрался до отцовского дома. Могучее тело гения сыска после всех передряг сморил богатырский сон.

О том, что сын находится в доме, старый граф Николай Александрович узнал лишь за утренним чаем. (Кофе он не пил, называя его «пойлом кухарок».)

Где-то возле одиннадцати часов раздался телефонный звонок от министра внутренних дел Макарова. Министр разговаривал со старым графом весьма почтительно и осторожно.

Разговор шел на французском языке, – это стало обычаем, дабы телефонные барышни не могли знать его содержания. («Вертушки», то есть аппараты с автоматическим набором, в обеих столицах с той же конспиративной целью установили лишь большевики, ибо не только французским – русским многие из них владели кое-как, преимущественно с местечковым акцентом.)

Министр спросил про здоровье графа, про то, едет ли он на званый обед к государю в среду в Петровский зал Большого Петергофского дворца, что думает о развитии отношений с Англией.

Закончив этот разговорный политес, министр подошел к главному:

– Я, граф, в восторге от вашего сына! Такие блестящие способности, весь пошел в вас. Я готов сделать его начальником Департамента.

– Боюсь, что Аполлинарий этого не захочет. Ведь вы, Александр Александрович, знаете, что нынешняя молодежь мыслями вдаль не простирается, – это метко еще вольнодумный Герцен заметил.

– Жаль! Государю в его великих преобразованиях России так нужны люди, зрелые разумом, готовые идти с правительством за народ и с народом. Государь чутко прислушивается к голосу мыслящих людей, людей прогресса и вполне практических.

Старый граф согласился:

– Александр Второй в своей речи к московскому дворянству высказал мудрейшую мысль: «Господа! Лучше, чтоб необходимые государственные перемены сделались сверху, нежели снизу».

– Боюсь, что переворот движется на нас, словно вулканическая масса на несчастные жертвы. И ваш сын один из тех, кто должен остановить эту смертоносную лаву. – Голос министра сделался бархатным. – Кстати, Аполлинарий Николаевич не у вас нынче?

Министру донесли, что после всех ночных приключений Соколов-младший скрылся во дворе дома своего отца на Садовой. Об этом показал городовой, дежуривший на углу Невского и проследивший подозрительную фигуру, облаченную лишь в жилетку.

Задавая свой вопрос, министр был твердо убежден: старый граф, как и все люди его круга, никогда не опускается до лжи. И как бы ни были сильны отцовские чувства, он откроет сына.

Но старый граф пока еще ничего не знал о своем шаловливом ребенке, всполошившем полицию. Не знал, что этажом выше тот мирно дрых на широченной дубовой кровати, по преданию некогда принадлежавшей замечательной и милосердной царице Елизавете Петровне, дочери Петра Великого.

По этой причине старый граф искренне и даже с некоторым удивлением отвечал:

– Отнюдь нет, Александр Александрович. Аполлинарий не приезжал в столицу.

Министр вздохнул:

– Я, граф, спросил на всякий случай! – Помедлил, добавил: – Но если Аполлинарий Николаевич объявится у вас, передайте, что я очень прошу протелефонить мне.

Разговор был окончен. Министр тут же отдал приказ выставить возле особняка на Садовой наружную службу, дабы контролировать каждый шаг своевольного гения сыска. И строго добавил:

– Я знаю, что молодой граф ищет встречи с государем. Я вас, Николай Александрович, очень прошу ни в коем случае не допустить оную.

При этом министр забыл добавить, как это сделать.

Ночной гость

Повесив телефонную трубку, старый граф задумался: «Неужто министр лучше меня знает, где мой сын? Ну и времена наступили – непереносимые!»

В гостиной с утренним докладом появился старший слуга Семен. Это был удивительно сохранившийся реликт навсегда канувшей в Лету эпохи.

Когда объявили вольную, красавцу кучеру Семену исполнилось лет двадцать. Был он всегда трудолюбив и приветлив, трезв и даже табаком не баловался, а на гармошке играл так, что его нарочно приглашали, когда к господам гости приезжали.

Тут объявили вольную. Семен повалился в ноги графу, со слезами на глазах умолял не отторгать его, оставить при доме. Просьба была удовлетворена. Семен стал самым нужным и близким человеком. Ему доверяли ключи от амбаров и кладовой, – никогда не пропало и на полушку. Он знал фамильные предания и тайны.

Когда родился Аполлинарий (семья в это время жила в Москве, в Хомутках, их богатый особняк стоял возле откоса железной ветки), Семен по своей охоте стал его дядькой. И эту любовь он сохранял до старости.

Семен поставил на специальный столик большой серебряный поднос с газетами. Затем, загибая пальцы на руках, рассказал о домашних новостях: горничная Клавка обожгла чайником руку, псаря Анисима застали с гувернанткой соседей мадам Аннет – в самой соблазнительной позе, повар Фока снова запил, жеребец Арамис сильно укусил конюха Василия…

Старый граф вдруг острым взглядом уперся в Семена и с усмешкой произнес:

– Ты почему молчишь, что в доме Аполлинарий?

– Так вы, ваше превосходительство, не изволили спрашивать! – отвечал не смущаясь Семен. – Чего я буду вас попусту беспокоить? Нынче уже под утро сплю себе, вдруг меня словно кто под бок толкнул. Думаю: «Господи, отчего такое на душе беспокойство? Может, лампадка опрокинулась? Как бы пожара не случилось! Или вор в дом пробрался?» Вышел я в людскую – и глазам не верю: сам Аполлинарий Николаевич пожаловали…

– Через какие двери он вошел? Все ведь заперто.

– Ставенку железную на заднем дворе выломать изволили, окошко открыли и вошли. Вот какие деликатные! В своей они спаленке, я им и белье свежее постелил.

Старый граф хмыкнул, приказал:

– Очень «деликатный» – ставни выламывает! Пусть сюда идет, – и занялся свежими газетами, лежавшими на громадном серебряном подносе.

Идеальный продукт времен благословенных побрел выполнять поручение.