Налет

Гостиная, где пировали сыщики, находилась за плотными двойными дверями. Однако слуха вдруг коснулись странные крики. Сильвестр выглянул в коридор.

– Какая-то суматоха, полиция. – Вернулся к столу явно не в себе, встревоженный, однако успокоительно произнес: – Полиция там, чемодан, верно, у кого сперли. – Он поднял бокал, повернул лицо к министру, сладким голосом произнес: – Дорогой и многоуважаемый Александр Александрович! Благосклонная судьба высоко вознесла вас, сравняла с земными царями. С восхищением останавливаясь перед вашей деятельностью, мы благодарны вам за вашу удивительную простоту, которая позволила вам снизойти до своих подчиненных и на равных правах разделять с нами трапезу. Да будет мне позволительно выразить тот неподдельный восторг, который…

Заварзин не выдержал, фыркнул, а Соколов заколыхался от смеха:

– Ну, уморил, Сильвестр! Лесть грубая, но приятная…

Вдруг дверь с грохотом отхлопнулась и в люкс ворвалось пять или шесть полицейских. Тщедушный штабс-капитан, который, видимо, предводительствовал этой атакой, топорща рыжие от курения усы, заорал:

– Оставаться на местах, руки за голову!

Соколов, роняя на ковер кресло, вскочил на ноги и в свою очередь рявкнул на ворвавшихся:

– Руки вверх, носом к стене! Стреляю без предупреждения! – и для убедительности выхватил из кобуры, всегда висевшей под мышкой, «дрейзе».

Воинственный дух полицейских вмиг улетучился. Они уткнулись носом в стену, задрав руки. Соколов неспешно подошел к штабс-капитану, за микитки оторвал его от пола, заглянул в лицо:

– Ты, чиж, какого рожна залетел сюда?

Штабс-капитан свою ошибку уже понял. Болтая в воздухе ножками, промямлил:

– Виноват, ваше благородие! Простите, Христа ради… Сам вижу, промашка произошла…

– Да говори толком, чурбан неотесанный! – встряхнул его напоследок Соколов, опуская на пол.

Штабс-капитан прижал руки к груди, забормотал:

– В соседнем номере, разрешите доложить, труп задавленный лежит. Коридорный заявил, что, дескать, посторонних не было, мимо никто чужой не проходил, а из ваших дверей, извольте знать, кто-то подозрительно выглядывал и потом спрятался… Решились проверить, вот и ошибочка случилась. Не извольте серчать, служба у нас такая подозрительная…

Соколов с профессиональным интересом спросил:

– Ограбление?

– Хуже того – убийство! Какая-то англичанка, миллионерша. Слышите, как бы вой? Это ее камеристка бьется в отчаянии.

Бриллианты

Соколов, а за ним и все остальные вышли в коридор. У соседних дверей стоял кряжистый сыщик и не впускал в дверь любопытных из прислуги и постояльцев:

– Куда нос суете? Разойдитесь отсюда…

Соколов властной рукой отодвинул сыщика, и важные чины проследовали за ним в номер, где случилось происшествие.

В прихожей на диванчике сидела пожилая, некрасивая девушка в распахнутом на обнаженной груди халате и туфлях на босую ногу, в отчаянии заламывала руки:

– Ах, как же так!.. Ох, задыхаюсь… Аа, ужас кошмарный…

Сильвестр налил ей в стакан воды из стоявшего на столе сифона, она, роняя капли на грудь, жадно осушила его и, успокаиваясь, отрывисто произнесла:

– Я – Наталья Захарова, здешняя уроженка… Шесть лет назад нанялась к мисс Рэдман. Мы с ней словно родные сделались. – Девушка опять запричитала: – Что я натворила? Зачем уговорила мисс в эту постылую Россию приехать? Оставались бы мы дома, в Челси…

Сильвестр строго сказал:

– Говорите толком, нечего нюни разводить!

Утерев батистовым платочком глаза, девушка продолжила уже спокойней, лишь иногда нервно дергая плечами:

– Вчера днем мы посетили Русский музей императора Александра Третьего, расположенный в Михайловском дворце. Госпожа долго пробыла в тридцатом зале, любовалась картиной Шишкина «Верхушки сосен», даже спрашивала, нельзя ли ее купить, пусть и дорого. Потом мы прогулялись по Невскому, а вечером сидели во второй ложе бельэтажа Мариинского театра. Давали «Жизнь за царя». Госпожа надела бриллианты – очень богатые, фамильные. Одно колье – целое состояние. На госпожу даже мужчины заглядывались.

Кряжистый сыщик посмотрел на Соколова:

– Все сперли! Очень может быть, что убийца приметил жертву в театре, а потом выследил.

– В театре у госпожи разболелась голова, и мы после первого акта вернулись домой, – продолжала девушка. – Госпожа сразу же легла в постель. В первом часу ночи я зашла к госпоже – вот дверь моего номера, напротив. И сразу поняла, что произошло что-то плохое. Ночник почему-то был затушен. Я зажгла его, глазам не верю: кругом разбросаны вещи. Глянула на постель – госпожа удавлена. – И девушка вновь безутешно зарыдала.

Окаянная рука

Соколов прошел через гостиную в спальню. На широкой кровати лежала без одеяла, свесившегося на пол, молодая женщина. Ночная рубаха была задрана, оголяя стройные белые ноги. Соколов снял с трюмо фото, протянул министру:

– Мисс Рэдман – хороша, право!

Сильвестр, держась за рукав Соколова, произнес:

– Смотрите, Аполлинарий Николаевич, это убийство совершила та же рука, что в Москве, – проволочная удавка, такая же закрутка. Как на трупах осведомителя Хорька, проститутки Клавки…

– Нет, это душил другой человек – левша, закрутка как раз слева. А в Москве – всегда справа. Но почерк – общий, московский.

Сильвестр не успел ничего ответить, ибо кряжистый сыщик произнес:

– Господа, мешаете проводить фотосъемку! Прошу покинуть помещение.