Мудрый план

На другое утро хоронили Соньку. Соколов не отходил от сухонькой женщины лет сорока, лицом и особенно глазами удивительно схожей с покойной. Это была мать покойной. Народу собралось много. Соньку любили за ее веселость и доброту. Соколов сказал над гробом несколько слов – люди плакали.

С кладбища Соколов отправился к Рогожину. Там уже сидел нахмуренный Заварзин. Едва гений сыска поприветствовал товарищей, как без доклада в кабинет ввалился Жираф.

– Пациент заговорил? – спросил Соколов.

– Так точно! Барсуков – мужик здоровый, наголодался он, пока в лежку лежал. Увидал – семга нежная, малосольная, с калачами все четыре фунта сожрал, подлец, ничего не оставил. И полфунта икры раздавил. Прошло несколько времени, мычать начал, – все, как вы, Аполлинарий Николаевич, предупреждали: его жажда стала терзать. Я ему ласково говорю: «Утешь меня, братец, скажи: желаю-де попить! Тут же налью: хочешь крюшону, хочешь крепкого чая с халвой, хочешь винца. Ну?» Терпел, паразит, долго, крутился, словно его кто изнутри грызет, язык аж стал высовывать – весь распух. Ну, думаю, капут, сейчас запоет! И точно, заорал: «Дай пить!»

– Дал?

– Обязательно! Нацедил в кружечку сладкого шартреза – донышко прикрыл, воробью было бы мало, и дал. Наш фрукт умирает от жажды и вполне созрел для серьезного разговора.

– Молодец! – Соколов обнял Жирафа. – Как и обещал, представлю тебя к медали.

Таинственный Ульянов

Допрос бесплодно длился почти до двух часов ночи.

Барсуков оказался крепким орешком. Он шипел:

– Все равно в петлю меня засунете. Буду молчать.

Жираф заботливо то и дело приносил крепкий горячий чай с печеньем и ватрушками.

Соколов, казалось, использовал все разумные доводы:

– Наш суд с пониманием относится к раскаявшимся. Вспомните процесс Гершуни, ему была дарована жизнь, а ведь он руководил партией эсеров. Вы по сравнению с ним – ангел с крылышками.

– Это все слова…

– Хорошо, вспомним статистику. В разгар терроризма, пришедшегося на девятьсот пятый год, было убито двести тридцать два и ранено триста пятьдесят восемь представителей власти. Страшные цифры!

– Ну и что?

– А ведь казнили всего семьдесят два преступника. Государь милостив, он даровал жизнь всем приговоренным к смерти, если они обращались с просьбой к нему… Слышите? Всем до единого!

Убийца сокрушенно качал головой и твердил:

– Все едино погибать! Ничего не скажу.

Тогда Соколов наклонился к его уху и что-то произнес. Барсуков оторопело воззрился на собеседника:

– Не может быть, вы шутите!

– Я еще ни разу не шутил по такому серьезному поводу. Даю слово русского дворянина.

– Ну, если так… – Барсуков надолго замолк, переваривая слова собеседника. Наконец вопросительно посмотрел на Соколова: – Не обманете? Верю вам, обманете – вас Бог накажет. Эй, писарь, царапай. Все доложу – жить хочется.

* * *

В гостинице Соколов разбудил Заварзина:

– Нынче же утром едем в Петербург. Сведения у нас важнейшие, – потряс красной папкой из крокодиловой кожи, где лежал протокол допроса. – Настоящая фамилия Барсукова – Штакельберг. Родился и первоначально учился в Берлине, имеет русские корни. Затем перебрался в Россию. Окончил химическое отделение Петербургского университета. Четыре года назад стал сотрудничать с террористами. Под чужой фамилией организовал в Саратове химическую фабрику. Барсуков назвал тех, кто ему заказывал взрывчатку. Игнатий Бренер, фотограф, родственник Барсукова, за деньги хранил взрывчатку и помогал ее реализовывать. О нашем приезде Асланов, он же Тищенко, загодя уведомил Барсукова. Тот, боясь разоблачения, заминировал собственный кабинет. Если бы мы полезли туда, нас разнесло бы на клочки. Что, впрочем, и случилось с двумя жандармами. Тищенко-Шахматист, предупрежденный, видимо, тем же источником, имел задание от партии уничтожить меня, а получится – и тебя, Павел Павлович, прихватить.

Заварзин изумился:

– Но как тебе удалось вытащить из Барсукова-Штакельберга столь важные сведения?

Соколов невозмутимо отвечал:

– Я обещал… освободить его.

– Тактический ход? – улыбнулся Заварзин. – Ай да молодец!

– Нет, я на самом деле освобожу этого гнусного Штакельберга! Не дай я обещания, он ничего не рассказал бы.

Заварзин махнул рукой:

– Все дознаватели обещают кисельные реки, но никто никогда обещаний не выполняет.

Соколов твердо произнес:

– Павел Павлович, я лгать не буду! Сказал – освобожу, так и сделаю. Я очень надеюсь на твою помощь.

– Напрасно надеешься!

– Тогда освобожу без твоего содействия. Даже если тюрьму штурмом брать придется.

– Твое дело. Скажи, из какого источника Тищенко-Шахматист узнал о нашем приезде?

– Барсуков-Штакельберг этого не знает. Но утверждает: где-то в недрах охранки засел изменник. Я спросил Барсукова: «Зачем ты убил Аглаю? Ведь ее гибель вывела нас на твой, Барсуков, след?» Он объяснил: «Во всем виноват случай. Я забыл закрыть изнутри дверь своего кабинета, когда в потайные шкафы убирал очередную партию динамита. И вот без стука влетела в кабинет Аглая. Она страшно удивилась, увидав брикеты с динамитом, а главное – потайные стенные шкафы. Наивно спросила: „Что это вы прячете?“ Я, вне себя от ярости, совершенно не владея собой, бросился на нее и стал душить, хотя вовсе не думал убивать ее. Что-то хрустнуло у нее в горле. Я испугался, через заднюю дверь вытащил Аглаю в чулан, что на черной лестнице, накинул на шею петлю и задушил – теперь до конца. Затем отрезал кусок веревки и привязал его под потолком – изобразил, будто девица сама удавилась… И распустил слух о ее разочаровании в любви. Все удалось, но на кладбище меня нервишки подвели. Да и то, все дни ходил сам не свой и вдруг вижу – сыщик Соколов, который зря не придет…» Впрочем, главное – другое. Нынче в Кракове проживает некий Владимир Ульянов.

В теплое время года он перебирается в небольшую деревушку Поронин, что в Галиции.

Заварзин наморщил лоб. Блестящая память выручила. Он быстро, словно заученное, произнес:

– Клички: Тулин, Ильин, Ленин. Твой ровесник – с семидесятого года рождения. Один из основателей петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Дворянин из Симбирска.

– Этот самый Ульянов-Ленин, по имеющимся у Барсукова-Штакельберга сведениям, обращался в германское министерство иностранных дел. Даже имел встречу с самим фон Лауницем, дальним родственником того Лауница, что служит в Петербурге.

– Немецкий фон Лауниц – важная птица в Берлине, человек, близкий самому кайзеру.

– Так вот, Ленин просил, умолял фон Лауница принять его план разрушения России изнутри, высказал готовность стать тайным сотрудником. За большие деньги, разумеется.

Заварзин устало вздохнул:

– Это старый план: взорвать Россию и предать ее Германии. И автор плана – некий Александр Гельфан-Парвус, аферист высшей пробы.

– Павел Павлович, слушай внимательней: в окружении Распутина есть человек, который уполномочен наладить отношения между Лениным и германским правительством. Это русская жена берлинского фон Лауница. Ее зовут Вера Аркадьевна. А связным назначен Барсуков-Штакельберг. Именно он должен передать Ленину чек на оглушительную сумму – десять миллионов марок, и это лишь начало. Ульянов никогда Штакельберга не видел. Надо сделать подмену.

– Интересно! Но кого пошлем мы? Барсукова, что ль?

– Я сам поеду под его именем. Опасно? Да, но у нас служба такая.

Заварзин задумчиво почмокал губами:

– Ты, граф, головой рискуешь. Но дело того стоит.