Нетерпение

Соколов сбежал по широкой мраморной лестнице, устланной богатой ковровой дорожкой, а сверху – чисто провинциально – половиком. В дверях ресторана столкнулся с Заварзиным, выходившим оттуда с сытым, румяным лицом. Соколов похлопал его по животу:

– Империя рушится, а начальство аппетита не теряет!

– Я на фабрику Барсукова еду. Там Рогожин обыск проводит. Тебя, Аполлинарий Николаевич, подождать?

– Не люблю смотреть, как в чужих вещах роются! Да и встреча у меня с Князевым: я должен забрать у него «челюсть» и провести идентификацию. Впрочем, ты тоже сейчас изменишь свои планы и помчишься в тюрьму.

– Нет, в любом случае качу на обыск.

– Пари на три золотых червонца желаешь?

– Желаю!

Соколов повернулся к Субботину:

– Александр Николаевич, поведай радостную новость, которая нам поможет позавтракать за счет полковника.

Тюремный доктор рассказал о ночном происшествии. Сморщив лоб, Заварзин внимательно слушал, и его лицо делалось все более серьезным.

Когда Барсуков замолк, Заварзин достал портмоне и вынул оттуда три золотые монетки:

– Получай, граф! Я действительно еду допрашивать Барсукова. Я все время подозревал, что этот тип симулянт.

Соколов забрал деньги, опустил их в жилетный карманчик.

– Только захочет ли пациент с тобой разговаривать?

– Сомневаешься? – В голосе Заварзина зазвучала нотка обиды. – Чай, не пальцем делан.

– Нет, вовсе не пальцем. Твой батька работу знает. Сознайся, самому хочется допросить? Чтоб лавров не делить…

– Правильно! – с вызовом произнес Заварзин. – Ведь начальство министерское, кажется, полагает: кроме Соколова других сыскарей в России не стало.

– А то!

…Заварзин полетел в тюрьму – пожинать плоды славы.

Напрасный гнев

Всякий раз, как Соколов приходил к тюремным кованым воротам, ему на память приходил рисунок Леонида Пастернака к толстовскому «Воскресению»: те же крепостные стены с узкими высокими окошками, тот же солдат в долгополой рыжей шинели и с ружьем, та же несчастная толпа баб и мужиков с узелками и корзинами, в которых лежали передачи для близких.

Соколов стремительно прошел мимо вытянувшегося в струнку солдата, миновал низкую железную с окошком дверь и оказался в узком и коротком коридорчике. В зарешеченном окошке виднелся седой надзиратель, на больших оттопыренных ушах которого держалась фуражка с кокардой. Соколов протянул ему заполненное на форменном бланке предписание Рогожина и губернского прокурора. Надзиратель взял со стола очки в металлической оправе, натянул их на нос в красных прожилках, шевеля губами, прочитал предписание, наколол его, сипло произнес:

– Проходите! – и дернул за железный костыль, которым запирали дверь.

Соколов оказался в узком и длинном коридоре с дверьми. Здесь были камеры следователей. В нос ударил зловонный, мефитический воздух, всегда угнетавший сыщика, – застоявшаяся смесь табачного дыма, параши, карболки и безысходного горя, – запах тюрьмы.

В больничном изоляторе Соколов застал уморительную сцену. Барсуков, громадный мужик, лежал навзничь и широко разевал свою корытообразную пасть. Сидевший на краю постели Жираф ложечкой подавал убийце пищу. Тот с аппетитом заглатывал.

Возле дальней стены, под окном, стоял Заварзин и явно раздражался этой картиной. Жираф радостно сообщил:

– Нам гораздо лучше! Нынче скушали два яичка, творожок, пописали в парашу. Сами ножками дошли – топ-топ. Сейчас скушаем сметанку с булочкой – и баиньки. Вот какие мы хорошие…

Заварзин наконец не выдержал, взорвался:

– Этот прохиндей что, на курорт попал? Почему, Аполлинарий Николаевич, по твоему указанию его кормят как генерала на званом обеде? Да он просто издевается над нами: жрет за троих, а делает вид, что ничего не соображает и говорить не может. Симулянт, тьфу! – Дернул за руку Жирафа: – Прекрати комедию! Хочет жрать – дай ему тюремную баланду и пусть сам хлебает. А то, вишь, изображает, будто ручки у него парализовало. Чтобы не заставили написать чистосердечное признание.

Соколов чуть усмехнулся, но ничего не сказал. Заварзин стал нервно расхаживать туда-сюда. Вдруг подскочил к Барсукову, грозно выпячивая глаза, должно быть, в двадцатый раз спросил:

– Отвечай: подлинное имя, место и год рождения?

Барсуков бессмысленно таращил глаза и что-то мычал – не разобрать. Жираф закончил кормежку, краем простыни вытер преступнику рот, поправил одеяло. Заварзину окончательно изменила выдержка. Он крикнул:

– Ты у меня заговоришь, да поздно будет!.. Признайся, на кого работал? – Схватил со стола бутылку шартреза, которую Соколов приказал поставить для пациента, налил полстакана, махом выпил. Малость остыв, спокойней продолжил: – Барсуков, пойми: мы тебя как германского шпиона отдадим под военный суд. Приговор? Твою веревку уже палач намыливает. Но выход пока есть: мы предлагаем сотрудничество. И жизнь оставим, и…

Роскошный ужин

Заварзин вдруг повернулся к Соколову:

– Слепок привез? Четкий он?

– Как портрет государя на золотых монетах, что ты мне проиграл! – Соколов осторожно вынул из пакета слепок, подошел к лежащему Барсукову и стал его прилаживать к все еще сохранявшему четкие следы укусу на кисти руки. Преступник не шелохнулся, только подозрительно скосил вниз глаза. Жираф вытянул шею. Заварзин, распираемый любопытством, присел на корточки.

– Есть, точно совпадает! – Соколов широко улыбнулся.

– Теперь-то, подозреваемый, вы признаетесь? – зло проговорил Заварзин.

Барсуков изобразил на лице очередной приступ идиотизма и начал кряхтеть:

– Аа-аа!

Жираф извиняющимся тоном весело проговорил:

– Извиняйте, мы покушали, теперь желаем на горшочек, то бишь на парашку – какать!

Соколов рассмеялся и вышел. Заварзин сжал кулаки:

– Этот тип издевается над нами! Его болезнь – как на бабу залезть. – Он выскочил в коридор, догнал Соколова и раздраженно спросил: – Граф, ты этому прохиндею шлюху еще не привел? А на ужин припас ананасы и шампанское?

– Нет, приготовил четыре фунта малосольной семги и полфунта паюсной икорки с горячими калачами и сливочным маслом, – серьезным тоном сказал Соколов.

Заварзин изумленно выкатил глаза:

– Это… правда?

– Конечно! Дело потребует, я и баб ему в камеру предоставлю. Ты, Павел Павлович, замечательный сыщик, но почему-то влюблен в мертвятину – в инструкции и параграфы, которые на Руси испокон веку дураки любят сочинять. А каждый человек, как и подследственный, требует отношения деликатного и вдохновенного.

В этот момент где-то страшно ухнуло, задребезжали стекла, завыли собаки. Из палаты раздался громкий хохот.

Сыщики открыли дверь: дико выпячивая глаза, сидя орлом над парашей, Барсуков смеялся. Вдруг он замолк, скосил рот, и его лицо вновь приняло идиотское выражение.

Вскоре стало известно: взрыв произошел на химической фабрике Барсукова, взлетел в небо его обширный кабинет. Двое жандармов, проводившие обыск, мастер фабрики и старший лаборант погибли, Рогожин контужен и отправлен в больницу. Кабинет, как выяснилось, был заминирован.