Могильщики бодро замахали лопатами. Вскоре за алтарной стеной образовалась яма. В нее бросили лапника. Андрюшенька запел молитву, ему подтянули другие. Гроб медленно опустился вниз. О крышку гроба стукнулись комья земли. Народец плакал. Барсуков стоял насупленный.
Андрюшенька подошел к Барсукову, укоризненно покачал головой:
– Могила не все покрыла: концы на тот свет вышли.
Людишки промеж себя зашелестели:
– Ишь, юродивый про концы говорит…
Те, кто уже попрощался с покойной, стали тянуться к выходу. Сонька встретила какую-то подружку, и они оживленно беседовали, стоя возле ворот.
Юродивый Андрюшенька потрогал заскорузлым пальцем грудь Соколова и хитро подмигнул:
– А с тобой, граф, скоро, ох, скоро увидимся! Бойся лысого, коварного…
Нищая братия и многие из любопытных спешили вернуться к дому Барсукова, где ожидались поминальная закуска и раздача милостыни. Сам Барсуков, как и положено, стоял возле могилы и принимал сочувственные обращения. Соколов заметил, что фабрикант явно нервничает, то и дело как бы вопросительно кидая взоры на сыщика. Тот изобразил самый равнодушный вид, разглядывая памятники и удаляясь в глубь узкой дорожки.
Вдруг Соколов увидал, что Барсуков, набирая ходу, заспешил к выходу. «Ах, испугался! – с удовольствием подумал Соколов. – Невероятно, приметами схож и с отправителем телеграммы, и гостем „Европы“, что к мертвому Шахматисту забегал. Надо спешить за беглецом, а то потом ищи-свищи ветра в поле».
Соколов бросился на главную аллею, ведущую к воротам. Барсуков оглянулся и, теперь уже не таясь, расталкивая людишек, припустился наутек.
– Стой! – заорал Соколов. – Стрелять буду!
Он выхватил из-под мышки свой полицейский «дрейзе» и грохнул в небо. Беглец понимал, что сыщик не рискнет в него палить, поскольку кругом были люди. Барсуков уже добежал до ворот. Мгновение – и он вспрыгнет в свою легкую коляску, дожидавшуюся его, и тогда его догонит лишь ветер.
Народец перепугался стрельбы, стал разбегаться среди могил. И только куражная Сонька не заробела, подставила ножку несшемуся мимо Барсукову. Он кувырком полетел в кладбищенскую грязь, теряя шляпу, мордой проскользив по жидкой земле. Но быстро нашелся, поднялся. Сонька отважно бросилась на фабриканта, повисла на нем.
Барсуков попытался сбросить с себя девицу, но та вцепилась в него, как клещ. Тогда злодей выхватил откуда-то из-под полы кинжал и всадил его в грудь девушки. Сонька зашаталась, повисла было на кованой ограде ворот, ухватившись за нее руками, но медленно сползла вниз.
Соколов, словно разъяренный тигр, прыгнул на Барсукова. Кулаком, сжимавшим рукоять револьвера, словно кувалдой, долбанул его по голове. Убийца рухнул, как подкошенный. Сыщик склонился к Соньке:
– Жива? Скажи хоть слово…
Сонька приоткрыла веки, с трудом улыбнулась и тихо, лишь губами, шепнула:
– Любимый! Прощайте…
Она дрогнула всем телом, вытянулась и на полувздохе испустила душу.
Соколов наклонился, поцеловал влажные уста.
Подбежавшему городовому приказал:
– Тело девушки – в морг. Ну а этого, – пнул валявшегося без сознания Барсукова, – в катафалк. Отвезу его в тюрьму.
Тут началась новая история – загадочная и жуткая.
Барсуков был доставлен в тюремную больницу. После удара кулаком по голове убийца пребывал в помраченном сознании, не мог говорить, его тело время от времени сводили сильнейшие судороги.
Заварзин, прилетевший в тюрьму, укоризненно покачал головой:
– Думал допрашивать, а клиент языком не ворочает, того гляди, ноги протянет. Когда ты, Аполлинарий Николаевич, научишься управлять своей буйной силой?
Суетившийся со шприцем возле пациента тюремный доктор Субботин, попав в родную обстановку, враз приобрел уверенность. Он с апломбом заговорил:
– Причиной настоящей болезни должно считать удар по голове, повлекший за собой, по всей видимости, кровоизлияние в лобно-теменные извилины левого полушария мозга. Как результат этого может наступить умственная слабость, замедленное восприятие впечатлений, ослабление памяти, затруднение речи. Ну а бессмысленное выражение лица пациента вы, господа, имеете возможность наблюдать сами. Хорошо, что обошлось вроде без перелома свода черепа, – и, набравшись духу, дерзко добавил:
– С задержанными нельзя поступать столь жестокосердно. Это возмутительно!
Соколов насмешливо покачал головой.
– Выражение ваших лиц, коллеги, когда вы несете чушь, столь же бессмысленно, как у этого преступника. Подумаешь, на глазах толпы этот несчастненький девушку зарезал, а на меня с ножом лез. С ним следовало обращаться нежно, деликатно, а я, простите, по голове ему стукнул. Ай, какой пассаж! – Сыщик вдруг схватил за ухо Субботина, стал трепать и приговаривать: – Не дерзи старшим, не дерзи!
Субботин орал благим матом:
– Прекратите безобразничать! Я… потомственный дворянин! Губернатору жаловаться буду!
Но Соколов не отпускал ухо до той поры, пока не счел, что дерзость наказана. Погрозил пальцем:
– Впредь грубости не смей говорить. И лечи Барсукова старательно. Он мне нужен с богатырским здоровьем, как у знаменитых чемпионов Людвига Чаплинского или Ивана Заикина. Теперь, братец, сними-ка с руки Барсукова повязку. Какая болячка у него там?
Субботин разрезал ножницами бинт, вгляделся и с некоторым ужасом произнес:
– Ба, да тут… укус человека!
Соколов впился взглядом в четкие отметины: снизу и сверху возле большого пальца виднелись следы зубов. Вопросительно посмотрел на Заварзина:
– Кто же чуть не лишил перста, почти до кости прокусил? Хорошо видно, что у кусавшего узкая челюсть – вероятно, женская. Зубы все целые, стало быть, человек цветущего возраста. Эх, допросить бы этого борова! – ткнул пальцем в Барсукова.
Заварзин улыбнулся:
– Допросишь, если Барсуков вспомнит, как его самого зовут.
Соколов тоном, каким сообщают о самом счастливом событии, сказал:
– Друг сердечный, сюрпризец для тебя некий приготовил. Гляди в оба, – и, словно знаменитый факир, готовый потрясти зрителей, приподнял рубаху Барсукова. – Ну что, хороша картинка?
Заварзин увидал под мышкой знак германских шпионов – татуировку коровы. Покачал головой:
– Ну и ну! А ведь этот субъект считался добропорядочным фабрикантом…
Соколов сказал:
– В этом Саратове целое шпионское гнездо! Что ж, будем его разорять.