Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
На другой день после упомянутых событий к дежурству возле страшной палаты с покойником, ровно в четыре часа пополудни, приступил Матвей Иванович Гусаков. Был он многоопытен, ибо служил филером – трудно поверить! – без малого сорок лет. Подобно знаменитому тенору, Гусакова приглашали на гастроли в некоторые города империи, когда там ощущалась острая потребность в филере, так сказать, высшего сорта.
Сам Медников ставил в пример другим любимого наружника и заявлял: «Гусаков – гордость российских филеров!»
Говорили, что еще ни один фигурант не сумел распознать в этом невзрачном человеке, похожем на стертую монету, того, кто тенью следует за ним, с неизбежностью рока приближая конец преступной деятельности злодея.
Формуляр великого филера напоминал выписку из совершенно секретной инструкции по организации наружного наблюдения. В перечне личных качеств начальство отмечало: «М. И. Гусаков политически и нравственно благонадежен, честен, трезв, сообразителен, терпелив, не по возрасту вынослив, осторожен и смел, уживчив, откровенен, но не болтун. Обладает внешностью, которая практически исключает запоминание его наблюдаемым».
Но все же был один страшный недостаток, к которому полицейское начальство относилось с настороженностью: «В разговорах с товарищами по службе заявлял, что порой испытывает жалость к тем, за кем следит, ибо знает об их грядущей печальной участи и скорбит об этих загубленных душах».
Сам Гусаков и не предполагал, что его приятели-собутыльники, как и принято в нашем славном Отечестве, донесли своевременно об этом душевном изъяне. И храня свою тайну от начальства, весьма переживал это.
Наша история поможет еще лучше узнать и оценить этого замечательного человека.
Возле дверей угловой палаты толпились больные. Городовой, стоявший на посту до Гусакова, в последний раз рявкнул на больных:
– Р-разойдись, окаянные! Уф, надоели… Повторный тиф вас с чахоткою возьми! – и затопал сапогами по длинному коридору к выходу.
Разглядев в мягких чертах Гусакова добрый характер, больные стали теперь осаждать его:
– Позволь, милый человек, хоть в щелочку полюбопытствовать. Шутка ли, такой большой человек помещен! Словно о генерале – в газетах пропечатали.
Гусаков позволил:
– Поглядите, любезные! Только уж не напирайте, подходите по одному.
Народ смотрел и восхищался:
– Хорошо лежит, сердечный, не мечется, одеяло не сбрыкивает!
Появились Кох и тюремный доктор Субботин. Кох катил столик, на котором стояла бутылка шато-лафита, наваристый борщ, пирожки к нему, филей с гарниром и рыбный салат. А еще в прозрачной вазочке белой горкой возвышалось мороженое, присыпанное шоколадом.
Народ завистливо вздохнул:
– Ну и жрет – словно с княжеского стола! Вот тебе и политика…
– Цыц, козявки, бегом отсюда! – крикнул на любопытных Кох. – Господин постовой, к дверям не подпускать! Еще микробами заразят приличного пациента.
– Уж микробами – обязательно! – нервно проговорил доктор Субботин, и у него с подноса чуть не грохнулся на пол шприц. – Вот, укол кстати сделаем.
И они плотно прикрыли за собой дверь.
Кох и доктор Субботин находились в палате с мертвецом ровно столько времени, сколько им понадобилось, чтобы съесть обед, доставленный из «Метрополя». Субботин, хлебнув шато-лафита, расхрабрился настолько, что отважно помогал Коху вертеть покойного с одного бока на другой. Более того, с умным видом поправил на носу пенсне и произнес:
– Появление трупных пятен от верчения усопшего замедляется…
– И полная иллюзия, что этот паразит, – Кох пальцем ткнул ненавистного покойника, – крутится в постели.
Тем временем, раздвинув плечом толпу любопытных, к страшной палате продвинулся рослый мужчина в белом халате, с мясистым лицом, крупными, как у провинциального трагика, блестящими глазами. Он протянул руку Гусакову, вежливо поздоровался:
– Я – фельдшер Коржиков. Как здоровье пациента?
Филер ответить не успел. В этот момент распахнулась дверь. Кох, сытно отрыгнув, выкатил столик на колесиках. За ним семенил румяный Субботин.
В толпе завистливо вздохнули:
– Ну, собака, этот Бренер жрет за троих! И бутылку красного осушил. Одно название – раненый. И со сраньем горшок за ним тащат – житуха!..
Гусаков обратился к Коху:
– Ваше благородие, тут народ волнуется: как, дескать, здоровье пациента Бренера?
Кох ледяным взором окинул окружающих и строгим тоном доложил:
– Был слаб от большой потери крови, а теперь сожрал весь обед. – Кох выковырял пальцем мясо из зубов, кивнул на накрытый горшок: – Сходил по-большому и просил бабу.
Человек в белом халате, назвавший себя фельдшером Коржиковым, удивился:
– Какую бабу?
– Да ему все равно какую. Говорит: «Была бы сисястей!»
Гусаков печально покачал головой:
– Скоро бедолагу, поди, в тюрьму отвезут, а там из женщин – только крысы шуршат по углам.
Народ сочувственно закивал головами:
– Истинно в тюрьме мало хорошего! От нее, точно, уж никто загодя не отпирайся.
Едва Кох и доктор Субботин удалились, народ стал канючить, приставать к Гусакову:
– Милый человек, господин командир, дай в дырочку посмотреть!
Фельдшер Коржиков властной рукой отодвинул больных старух и стариков, сунул зелененькую – трешник Гусакову и прильнул оком к отверстию. Долго сопел, потом выпрямился и произнес:
– Бренер, хм, винца откушал, а теперь, видно, заснул. – Повернулся к Гусакову: – Спокойного и вам дежурства. Я нынче тоже, того, дежурю. – И, широко шагая, удалился.
Гусаков подумал: «Славный, право, человек! Поручкался со мной, зелененькую пожертвовал. За его здравие выпить придется!»
В тот особенно грустный час, когда больные расползаются по своим палатам после заключительного туалета, вдруг снова появился фельдшер в белом халате, под которым виднелся добротный сюртук. Он держал наполненный какой-то жидкостью шприц. Подошел к Гусакову, осклабился, словно старому другу:
– Главный врач приказал пациенту Бренеру сделать успокаивающий укол. Откройте, пожалуйста, двери.
Гусаков малость призадумался: «Соколов приказал пропускать к больному лишь Коха и Субботина. Насчет этого фельдшера указаний не припомню». Филер извинительно произнес:
– Допустить, простите, не имею возможности, а то неприятностей не оберешься.
Фельдшер укоризненно протянул:
– Во-от это нехорошо-о! Пациенту срочно требуется укол, иначе ему, того, летальный исход грозит. Вот тогда точно неприятностей не миновать. Я, как и вы, человек подневольный, служивый. Приказали – вот и пришел. Дозвольте, уколю и уйду.
Гусакову стало жалко фельдшера: «И впрямь, тоже ведь на службе». И решился:
– Ну да ладно! – Приоткрыл дверь. В свете лампадки он увидал лежащего на постели Бренера. Обратился к фельдшеру, который уже стоял у него за спиной: – Больной на животике спит. Хорошо ли беспокоить?
Фельдшер отодвинул филера, прошел в палату, бросив на ходу:
– Мы беспокоить никого не будем. Даже наоборот, успокоим.
И Гусаков увидал, как фельдшер откинул одеяло и с размаху, с самым зверским видом всадил иглу шприца в ягодицу Бренера. Растянув рот в странной улыбке, вышел из палаты.
Войти с помощью соц. сетей: