Мертвый ездок

Рогожин, основательный, как дубовый шкаф, во всем серьезный и рассудительный мужчина лет сорока пяти, нахмурился и угрюмо сказал:

– Может, у вас в столицах такие штучки в ходу – в окна полицейских бросать, однако у нас это не принято…

Соколов сквозь зубы выдавил:

– А упустить важнейшего свидетеля – это что? Да если это дело поднять, так твой Дьяков кандалами пойдет греметь… Ишь, у себя под носом боевиков расплодили!

Кох, до той поры молча наблюдавший за происходящим, робко возразил:

– Так ваш поручик Петухов тоже проглядел бомбиста-дантиста!

Дипломатичный Заварзин поторопился затушевать начинавшийся скандал. Он примиряюще сказал:

– Надо жить так, чтобы даже наши оплошности шли во вред врагам нашим… Надо подумать, как выкрутиться.

Соколов с интересом взглянул в лицо начальника московской охранки:

– Ты, Павел Павлович, на выдумки хорош, да и я тоже кое-что смекнул. Мысль родилась веселенькая!

Рогожин пробасил:

– Тут уж как ни прикидывай, веселье одно – быстрей хоронить покойника… Надо все сладить тихо, без огласки. Ведь газетки опять вопль поднимут: дескать, убит слуга народа, святой доктор… Лучше всего хоронить ночью без отпевания и за оградой кладбищенской.

Соколов грустно покачал головой, иронично произнес:

– Очень большая беда для Бренера – за оградой! Ты его хоть пугалом на огороде воткни – ему безразлично. А вот если его пока не хоронить…

В это время в дверях появился несколько помятый, зато протрезвевший Дьяков. Он с опаской и обидой бросал короткие взгляды на Соколова. Тот сказал:

– Эй, Дьяков, Кох, кто, кроме вас двоих, знает, что Бренер – труп?

– Кому еще знать? Я да Жираф, – кивнул на Коха.

– А городовые, что при обыске присутствовали?

Дьяков с достоинством постучал себя по голове:

– Тут у Николая Павловича еще кое-что есть! Зачем нам лишний шум? Сказал им, что арестант лишь обмер. Они люди простые, поверили.

Соколов спросил, пристально вглядываясь в лицо полицмейстера:

– А где мертвое тело?

– Сидит внизу в коляске промеж этих самых городовых, чтоб не упало. И верх возка подняли – от любопытных глаз скрытее. Он как живой, даже изо рта розовая пена пузырится – смотреть ужасно. Я приказал конвойным вытирать морду покойного.

– Ну ладно, хоть тут не оплошал, Николай Павлович! Да, труп злодея себе пока оставим. Скверно жил, так пусть хоть после смерти послужит на благо империи, – одобрил Соколов. – Доставим труп Бренера в больницу, пусть лежит себе, словно недужный, и клизму пусть ставят, и градусником под мышкой измеряют…

Дьяков, обладавший способностью быстро обретать душевное равновесие, расхохотался:

– Вот это здорово! Да мы ему в зубы хоть папиросу дадим, пусть дым пускает! Нам только бы концы в воду…

Соколов продолжал:

– Не только отдельный злодей, но и каждое преступное сообщество имеет свой почерк. Помните, террористы облюбовали Мясницкую больницу, когда я там находился, чтоб свести счеты? Теперь – наоборот. Они не дадут Бренеру пропасть, поскольку испугаются: вдруг он их выдаст? Из тюрьмы ему побег не устроишь, а из больницы – совсем пустяк! Мы, понятно, дадим им шанс… спасти Бренера. Обнадежим!

– Что, и впрямь в больницу положим? – рассмеялся Рогожин. – Труп?

– Конечно! Ведь, кроме нас, никто не знает, что он мертвый.

– Вот тут-то мышеловка и захлопнется! – Дьяков изобразил руками и мимикой, как это произойдет. – Но скажите, Аполлинарий Николаевич, каким образом террористы узнают, что Бренер в больнице?

– Велика забота! – вступил в разговор Кох. – Дадим команду дворникам и осведомителям, раззвонят так, что дня через три аж до столиц дойдет.

Дьяков деловито прервал:

– Жираф, ты ерунду несешь! Беру эту затею на себя. Уже нынче вечером весь Саратов бурлить будет: о раненом дантисте Бренере напишут в газетах. И все будет выглядеть вполне правдоподобно.

Рогожин почесал в затылке:

– О главном мы не подумали: труп не бревно, уже завтра утром смердеть начнет так, что не только пациенты – тараканы из больницы разбегутся.

– Сюда тюремного доктора – срочно! – приказал Соколов.

Лекция

Вскоре в кабинет вошел тюремный доктор Субботин – пятидесятилетний, белесый, словно выгоревший на жарком саратовском солнце, мужчина, с выпуклыми, в красных прожилках глазами, закадычный друг и собутыльник Дьякова. Вчера он малость погулял, и теперь трещала голова. Он сонно произнес:

– Зачем понадобился?

– Покойника надо сохранить свежим на несколько деньков, дабы при комнатной температуре запах не распустил, – сказал Рогожин.

– Нет, бальзамирование не моя специальность! – замахал руками доктор.

Соколов повелительно стукнул кулаком в подлокотник кресла:

– Сделаете, господин Субботин, надрез ниже пупка, удалите кишки. Затем в бедренную артерию закачаете формалин. Он пройдет во все ткани.

– А чем я буду закачивать формалин? Клизмой? – визжал Субботин.

Соколов начал свирепеть. Он грозно посмотрел на доктора:

– Клизму я вам в ухо вставлю, мозги промою, если дело сорвете. А покойнику, запомните, формалин закачивают большим шприцем, называется жанэ, чуть меньше штофа вмещает. Возьмете его у патологоанатомов университетского морга. Только им о нашем деле – ни слова! Иначе…

– Но – лицо! На нем трупные пятна обязательно появятся.

– Если появятся – компресс карболовой кислоты, все как рукой снимет. Но для профилактики теперь же сделайте компресс спиртовой – будет свеженький, как жених. И станете три раза в день навещать усопшего…

Субботин с кислой миной сострил:

– С цветами?

– Нет, со шприцами. И не забывайте каждый раз переворачивать труп.

Субботин тоскливо воззрился на гения сыска:

– Может, кто другой? Это не моя специальность…

Дьяков недовольно посмотрел на доктора:

– Ты что, Александр Николаевич, сегодня будто по голове пыльным мешком трахнутый! – Он передразнил: – «Моя специальность, не моя специальность!..» Делай, как приказывают!

Субботин покорно вздохнул.