Крах

Полицмейстер Дьяков с торжеством глядел на Бренера:

– Это форменным дураком следует быть, чтобы с графом Соколовым связываться! Ишь, сам приговор вынес и сам исполнить хотел. Ну, истинно чурбан африканский!

Бренер глядел на полицмейстера с ненавистью и презрением и до разговоров с ним не опускался.

К задержанному обратился Заварзин:

– Господин Бренер, предлагаю добровольно выдать орудия преступления! Только это, как и чистосердечное признание, может облегчить вашу, признаюсь, нелегкую участь. Покушение на жизнь полицейского во время исполнения…

Бренер сквозь зубы выдавил:

– Царский опричник, оставьте ваши сказки для дураков! Пришли делать обыск, так делайте. Только ничего тут не найдете.

Дьяков ехидно улыбнулся:

– Тогда почему, любезный, вы не желали пускать нас?

– А потому, что презираю вас, эксплуататоров, сосущих народную кровь. Близок час расплаты. Русские цари искони были убийцами, грабителями, клятвопреступниками, изменниками, палачами, а вы – их блюдолизы и прихлебалы.

Заварзин рассмеялся, выразительно покрутил пальцем у виска и дал команду:

– Приступайте к обыску!

Дурман

Полицейские разбились на две группы. Одни отправились осматривать участок, сараи, оранжерею, другие – дом. Понятые скромно заняли свои места. Обыском руководил Заварзин.

Соколов расположился в гостиной на первом этаже: глубокое кресло было удобно. Взглядом он буравил Бренера.

Минут пятнадцать они молчали. Первым не выдержал Бренер. С нескрываемой неприязнью, не глядя в лицо Соколова, отрывисто произнес:

– Не пойму, граф, как вы можете поддерживать существующие порядки? Все передовое общество люто ненавидит царя и его клику. Уже само вступление Николашки на престол знаменовалось ходынской трагедией. Ради жалкой подачки – жестяной кружки с орлом, сайки и куска колбасы – насмерть раздавили… Вы, граф, помните количество убитых при коронации любимого вами царя?

– В отличие от вас, Бренер, я помню и другое: эту толпу никто силком не сгонял на Ходынку. Бездельные люди сами передавили друг друга. И если был виновный, так это градоначальник Власовский. Умный человек, превосходный организатор, он не мог представить, что почти полмиллиона человек явятся за этими действительно ничтожными подачками. Но чем виноват государь?

Бренер оставил этот вопрос без ответа. Он вновь горячо заговорил, захлебываясь словами:

– А кто простит царю девятое января пятого года? Рабочие идут мирной демонстрацией к царю, несут жалобу на свое жалкое существование, а их встречают пулями…

– А вы, Бренер, забыли, что государя не было в столице? И преступную стрельбу по полицейским первыми открыли смутьяны, затесавшиеся в толпу просителей. В ответ палили те, кто еще совсем недавно были рабочими и крестьянами. А почему вы молчите про Ленский расстрел в апреле двенадцатого года? Тогда именно ваши собратья революционеры снова первыми открыли стрельбу в солдат, охранявших порядок, и спровоцировали пальбу ответную. Даже у вас язык не поворачивается обвинить государя. Все ваши разглагольствования рассчитаны на людей темных, не знающих правды, задурманенных революционной ложью. И цель единственная – свергнуть законный строй, чтобы самим дорваться до высшей власти. А ради этого вы и мать родную не пожалеете, а про миллионы чужих жизней и говорить нечего. Вы – бесы лукавые.

– Вожди революции – святые люди! Да, мы жертвуем порой товарищами по борьбе, но и сами гибнем ради светлого будущего. Наш девиз – равенство и братство!

Вошедший в гостиную Заварзин рассмеялся:

– Равенство? Что же вы, Бренер, свою кухарку поселили в темную клетушку, а сами удобно расположились в громадном доме?

– А социальная революция еще не произошла, – быстро нашелся Бренер.

– Когда произойдет, – с горечью произнес Соколов, – ваши главари вселятся во дворцы, станут раскатывать на авто, а пролетарии останутся в прежнем, если не в худшем состоянии. Да и сейчас вожди революции живут не в подвалах, а на мировых курортах, в самых дорогих гостиницах.

Появился приглашенный доктор. Он обработал рану Бренера и отбыл восвояси. Оставив арестованного под надзором городовых, начальство вышло в соседнюю комнату-библиотеку.

Разведка

Дьяков задумчиво пососал ус и мрачно произнес:

– Не дом – дворец! Волынки тут много…

– Да, ужинать будем на утреннем рассвете, – рассмеялся Заварзин.

– Сами посудите, – продолжал Дьяков, – обыскать следует все эти книжные полки, кухню, столовую, громадную гостиную, три спальни, а еще кабинет, кладовую, где прислуга живет, фотолабораторию. Хозяин – заядлый фотограф. Мы давно следим за ним. Так он облазил самые дальние улицы, все таскал треногу и камеру. Снимает, дескать, для истории.

– Все отпечатки и негативы – изъять! – приказал Соколов. – Со всей бережностью отправьте в охранку.

В библиотеку влетел Кох. Он с порога начал:

– Этот самый Бренер истинно людоед! Посмотрите, отцы-командиры, в каких собачьих условиях он родную мать содержит. Она в параличе лежит, сказывают, второй год. Вся в лохмотьях, в грязи…

Соколов сказал:

– Прикажи, Кох, пусть сюда введут Бренера.

Хмуро озираясь, появился Бренер.

– Любезный, вы хоть о матери заботу проявили бы. Скажите прислуге, пусть белье поменяет на постели, – приказал Соколов.

– Нельзя мать шевелить, у нее все тело больное! – взволнованно заорал Бренер. – И вообще, это не вашего ума дело. Хотя, сатрапы, вам все позволительно. Вы можете обыскать умирающую женщину, сбросить с постели.

– Успокойтесь, – умиротворяюще сказал Дьяков. – Прошлый раз вы попросили, так мы и не тронули вашу маму.

У Соколова вопросительно поднялась бровь.

– Что такое – не тронули? Как раз следует тщательней обыскать помещение и кровать больной. – Взгляд сыщика как гвоздь впился в Бренера.

Маленькое отступление. У сыщиков есть такой термин «словесная разведка». Под ним скрывается нехитрый прием: называется очередной объект обыска, а взоры сыщиков внимательно следят за преступником. Этот психологический расчет часто приводит к успеху, обыскиваемый выдает себя.

Бренер не побледнел, не сжался от страха, не затрясся, как это было бы с преступником малоопытным. Наоборот, он вздернул вверх подбородок, сквозь зубы с ненавистью произнес:

– Обязательно вы должны сбросить с кровати смертельно больного человека! У вас, царские прихвостни, нет ничего святого. – И лишь кадык вновь скользнул вверх-вниз, как это бывает при сильном волнении или испуге. – Если вы мать поднимете на ноги, она, знайте, умрет, и эта смерть будет висеть проклятием над вами. Тьфу!

«Это спокойствие – всего лишь маска закоренелого преступника!» – решил Соколов.

И он оказался прав.