Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Над Москвой с утра ходили густые, с темно-сизой подкладкой тучи.
– Надо бы успеть до дождя добраться, – озабоченно сказал Заварзин.
Соколов ничего не ответил, лишь махом взлетел на заднее сиденье, отчего легкая рессорная коляска заходила ходуном.
Гений сыска был весьма задумчив и молчалив. Это насторожило Заварзина. Он размышлял: «Заметил: если граф в себе замыкается, то это означает – чувствует необыкновенную опасность. Уж очень натура у него чуткая. Как бы опасность какая не произошла!» И начальник охранного отделения привычным движением ощупал кобуру: на месте! С недавних пор он стал носить, как Соколов, револьвер германских полицейских – мощный «дрейзе». Придет день, когда он его спасет от беды.
…Скорые события показали, что Соколов в своих худших предчувствиях не ошибался.
Коляска была запряжена парой резвых молодых лошадок, которые, словно радуясь своей прыти, резво зацокали подковами по булыжной мостовой.
Когда проезжали Овчинники, начался прямой – стеклянными нитями – дождь. Казенный кучер Антон, противный брюзга, осадил разогнавшихся лошадей:
– Тпр-ру! Башка у вас большая, а мозгу в ей, как у таракашки – какашки. Соображать обязаны: их благородия изволят мокнуть. – И он, спрыгнув на землю, поднял кожаный задок. Обратился к седокам: – Ватерпруфы достать? Или так дотрусимся? Езды – что волосок с…
– Да гони, оглашенный! – заревел Соколов.
– Едем, едем! Вы, благородия, потерпите, а я не подкачаю, домчу. От дождя тоже привычку иметь надо. И дождь чего? Так, мелочь незаметная. Вот если б с неба, к примеру, булыжники летели, то это, понятно, расстройство. Но! – хлопнул вожжами по сытым бокам лошадок. – То ли отцы святые терпели? В житии сказано, как на одного угодника червь был напущен. Ей-богу! Уж как, поди, сердечному неприятно было, а терпел. А дождь – тьфу! Вот и приехали.
Саратовский вокзал, отстроенный лишь в 1900 году, поражал своей утонченной архитектурой и гигантскими размерами. Пахло паровозным дымом, порой до слуха долетали гудки. К фасаду то и дело подкатывали коляски, носильщики волокли на плечах тяжеленные поклажи, городовые и филеры бдительно следили за порядком – царило обычное вокзальное оживление.
Не успел Антон остановить горячих, запыхавшихся лошадей, как к коляске подскочил услужливый мужичок с бритым румяным лицом, в холщовом картузе, в переднике с бляхой:
– Извольте, господа, услужить насчет багажика!
Об удивительной памяти Заварзина ходили легенды. Он, кажется, помнил всю громадную рать осведомителей не только в лицо, но и умел рассказать биографию и послужной список каждого из них. Вот и теперь он рассмеялся:
– Не надорвись, Федор Муштаков!
Носильщик близоруко прищурился, оскалил желтые крепкие зубы:
– Ах, батюшки, оказия какая! Простите конфуз, ваши благородия. Второпях не разглядел…
С удвоенным рвением он бросился к багажнику, находившемуся в задке, и стал помогать Антону вытаскивать тяжелые чемоданы.
Соколов хмыкнул:
– Федор, не тряси поклажу господина полковника. У него спрятана банка нитроглицерина. Как жахнет! Я ведь помню, что именно ты арестовал скрипача со взрывчаткой.
– И тогда даже бедный Сильвестр Петухов пострадал от твоей богатырской десницы, – развеселился Заварзин, обращаясь исключительно к Соколову. – И напрасно! Человек он славный! – Начальник охранки любил похвалить своих сотрудников.
Пройдя под гулкими сводами вокзала, Соколов со спутниками оказался на перроне. Тяжелая махина паровоза уже разводила пары, жирно блестела смазкой, весело сияли тщательно протертые никелированные части. Синий вагон первого класса выделялся деревянной желтоватой обшивкой.
Соколов легко поднялся по крутым ступенькам, пошел по зеленому ковру узкого длинного коридора. Двери с зернистыми стеклами кое-где были уже закрыты разместившимися за ними пассажирами.
Мужчина лет тридцати, мордатый, с густыми бровями, курчавившейся смолистой шевелюрой, с выразительными агатовыми глазами и в коротком однобортном летнем пальто, вежливо раскланялся с Соколовым и его спутниками.
– Где-то я видел эту физиономию, – Заварзин наморщил лоб, входя в маленькое двухместное купе. – Я усвоил золотое правило: обязательно вспомнить то, что запамятовал… Может, в министерстве? Или в Купеческом собрании на Малой Дмитровке? Да, кажется, он там играл в покер. Или?…
Вскоре гулко ударил колокол. Торопливо заскрипели в коридоре быстрые шаги провожающих. Поезд дал два коротких гудка. Лязгнули буфера, вагон дрогнул. Медленно набирая скорость, покатился вдоль перрона с его густой, мокрой от дождя толпой провожающих. Здание вокзала таяло в туманной дымке.
– Давай переоденемся в сухое и пойдем в ресторан! – бодро проговорил Соколов. Сейчас он испытывал приятное чувство: азарт охотника, вышедшего на опасного зверя. И еще: он полюбил Саратов и наивно-провинциальных коллег. Все это заставляло с нетерпением ожидать прибытия в город на Волге.
По коридору, заложив руки за спину, прохаживался молоденький дежурный жандарм, застенчиво улыбнувшийся Соколову: знать, узнал!
В ресторане было уже многолюдно. Официант быстро поставил на пахнувшую свежестью белую скатерть графинчик водки, грибки, селедку с горячей картошкой и нежно-телесного цвета лососину.
Едва выпили по первой, как в дверях, вопросительно озираясь, появился тот самый мужчина с агатовыми глазами, что показался столь знакомым Заварзину. Вошедший вежливо произнес:
– Приятного аппетита, господа! Я не помешаю, если к вам присяду…
Заварзин отозвался:
– Милости просим. Водку пьете?
– Спасибо, с удовольствием разделю столь изысканное общество!
– За знакомство! Хотя, признаюсь, у меня ощущение, что мы с вами встречались. Лицо ваше знакомо…
– Очень возможно! Мне ваше тоже. Позвольте представиться: депутат Государственной думы третьего созыва, потомственный дворянин Тищенко Герман Мартынович.
Соколов вопросительно поднял бровь:
– От какой губернии?
– От Екатеринославской. Баллотировался вместе с председателем нашей земской управы Михаилом Владимировичем Родзянко. И еще в Думу прошел приятель моего покойного отца Образцов – преподаватель духовного училища.
– Если не ошибаюсь, он председатель отдела Союза русского народа? – спросил Соколов.
Тищенко с чувством превосходства улыбнулся:
– Нет, товарищ председателя. А я по личным делам направляюсь в Раненбург. Там умер дядюшка-помещик, богатое имение завещал мне. Пока налегке еду. Следует вступить в права наследства. Жажду посвятить себя жизни в деревне: без твердой руки хозяйство быстро придет в упадок. Я в прошлом году был в Зосимове – так зовется имение. Хозяйство в замечательном порядке. Но удручает положение некоторых крестьян: пьянствуют, отлынивают от дела, семьи их находятся в самом жалком положении. Хочу принудить их работать. Согласитесь, что это моя священная обязанность – заботиться о благе крестьян.
Заварзин возразил:
– Все так, но разве пьяницу и лодыря можно заставить трудиться? Его хоть на расстрел веди, он настоящим тружеником не станет. И все ваши, Герман Мартынович, усилия пойдут насмарку. Мы, кстати, землемеры, едем в Саратов по служебной надобности.
Принесли стерлядь по-русски и заливное из каплунов.
Сыщики выпили водки, Тищенко наотрез отказался:
– Вы промокли и промерзли, а я убежденный враг выпивки!
– Чем же вы увлекаетесь в таком случае?
– Шахматами.
– Прекрасно! – обрадовался начальник охранки. – После обеда сразимся.
После обеда Тищенко заглянул в купе сыщиков. Заварзин в приятном нетерпении (уж очень любил он древнюю забаву!) достал из багажа дорожную доску и расставил малюсенькие фигуры.
Тищенко улыбнулся – и вновь с чувством превосходства.
– Нет, сегодня мы играем на этой красавице! – И он положил на столик громадного размера, массивную и красиво инкрустированную шахматную доску. На светлой клетке справа было начертано: «Народному избраннику Г. М. Тищенко от избирателей. 1907 г.». – Как говорил Петр Великий, «шахматы настолько игра прекрасная, что плохо играть в нее – дело постыдное»!
– Тем более на такой доске. И фигуры как умело резаны!
– Из грушевого дерева.
Соколову темперамент не позволял долго сидеть за шахматной игрой, по этой причине он со стороны наблюдал за соперниками. Заварзин, расставляя фигуры, предался воспоминаниям:
– В гимназии я был сильнейшим шахматистом, а однажды, уже взрослым, сделал ничью с ныне знаменитым Дуз-Хотимирским.
– Поздравляю!
Вскоре выяснилось, что соперники играют испанскую партию. Еще через двадцать минут начальник охранки сдался. Депутат Тищенко играл блестяще.
Войти с помощью соц. сетей: