Ночной визит

В ночь на 15 декабря, когда Соколов в отцовском доме мирно вкушал сладкий сон, старый слуга Семен на цыпочках вошел к нему в спальню, зашептал на ухо:

– Аполлинарий Николаевич, к вам дама пришла!

Соколов, верный себе просыпаться мгновенно, с удивлением переспросил:

– Дама? Какая такая «дама» среди ночи? – Взглянул на большие напольные часы. – Четвертый час, а ты, олух царя небесного, меня будишь. Что стряслось?

Реликт времен крепостных и Крымской кампании с почтением склонился к молодому барину.

– Звонила, звонила в дверь, я открыл ей. Лицо под вуалью. На вид благородная. Говорит: «Очень нужно видеть Аполлинария Николаевича, дело государственной надобности». Вот, карточку визитную представила…

Соколов протянул руку:

– Давай сюда!

Реликт изумился:

– Батюшка, разве я себе такое невежество допущу – прямо из рук?! – В свете узкого луча, падавшего в дверную щель, он поискал взглядом по столу, увидал круглый поднос, на котором стоял сифон. Сифон был снят, а на поднос возложена визитная карточка и с необходимой церемонией – с расшаркиванием и поклоном – протянута Соколову.

Сыщик рассмеялся, но карточку принял. С удивлением прочитал:

– «Зинаида Васильевна Дитрих». – Приказал: – Проводи в гостиную, предложи вина или самовар. И потом подай мне одеться.

…Через несколько минут Соколов, свежий, подтянутый, улыбающийся, вошел в гостиную. В кресле сидела Зинаида, как всегда полная женственного очарования. После двух рюмок токайского Зинаида нервно хрустнула длинными пальцами и срывающимся голосом произнесла:

– Я молила Бога, чтобы Он послал мне случай отблагодарить вас, Аполлинарий Николаевич! Из сплетен и газет я знаю: вы продолжаете приятельствовать с Распутиным. Так вот, в самое ближайшее время на него будет совершено покушение.

Соколов вопросительно взглянул на гостью:

– Кто и где будет покушаться на старца?

– Некоторое время назад я познакомилась с Владимиром Митрофановичем Пуришкевичем, членом Думы, монархистом, поэтом и… ловким ухажером. Нынче он пригласил меня в ресторан «Золотой якорь», что на Фонтанке. Сидели мы в кабинете. Володя прежде спиртное в рот не брал. Но сегодня он был какой-то взвинченный, рассеянный, одним словом – сам не свой. Он много пил. Когда изрядно захмелел, вдруг выпалил: «Зиночка, если бы ты знала, что днями случится! Ты очень бы удивилась. Все газеты, весь мир ахнет… И причиной того стану я, твой друг». «Скажи, Володечка!» – стала я просить. «Нет ни малейшей возможности!» Я надула губы: «Тогда и не надо было говорить! Если не скажешь, то я встану, уйду и мириться с тобой не буду!» И я сделала вид, что ухожу. Он бросился целовать мне колени, руки и шепотом на ухо сказал: «Я убью Распутина!» Я вскрикнула: «Не может быть! Это все вранье!» – «Вовсе не вранье. Сама увидишь. Меня за это, может, приговорят к расстрелу, а ты меня обижаешь. Останься, очень прошу!» – И Зинаида закончила: – Он больше ничего не говорил, а я не расспрашивала.

Соколов слушал с большим интересом. Спросил:

– Сообщников не называл?

– Нет.

– А где, каким образом совершит покушение – тоже не сказал?

– Да нет, не сказал.

– Может, все врет?

– Мужики, когда с дамой сидят, только тем и занимаются, что сочиняют с три короба. Думают, что мы глупышки, а мы всегда вранье это видим, да только молчим. Пусть себе тешатся, коли хочется. Но Пуришкевич, кажется, сказал правду.

– А почему ты сразу не пошла к Распутину?

– Потому что не Распутина, а вас хочу. Где тут ванна и спальня?

Чиновничье равнодушие

Утром Соколов направился на Фонтанку. Он помнил, что нынешний министр МВД Протопопов сидит в своем кресле лишь благодаря поддержке Распутина.

Приемная была набита просителями.

Дежурному офицеру Соколов сказал:

– Доложи: у меня срочнейшее дело! Касается Распутина.

Дежурный скрылся за дверями кабинета, но тут же вышел. У него был сконфуженный вид.

– Александр Дмитриевич просил вас подождать…

Соколов, то нервно расхаживая, то развалившись в кресле и нетерпеливо подрыгивая ногой, просидел среди посетителей и просителей около трех часов.

Наконец дежурный сделал знак:

– Проходите!

Протопопов выразительно посмотрел на каминные малахитовые часы, отрывисто произнес:

– Граф, в вашем распоряжении три минуты! Докладывайте… – и углубился в чтение бумаг, горой лежавших на столе.

Едва Соколов открыл рот, зазвонил телефон, и минут десять Протопопов что-то обсуждал с невидимым собеседником. Едва повесил трубку, тут же вошел чиновник и положил на стол бумаги:

– Срочно, на подпись!

Потом в кабинет заглянул какой-то пехотный генерал, с порога перекинулся с министром несколькими словами и, пообещав зайти позже, закрыл дверь. Потом еще два раза звонил телефон. Соколов стоически переносил эти издевательства, выжидая момента, когда можно будет объяснить дело.

Протопопов нетерпеливо повторил:

– Говорите, говорите, я слушаю!

Соколов понял: толку от разговора не будет. Но для очистки совести произнес:

– Александр Дмитриевич, сегодня ночью я получил агентурно-оперативную информацию: депутат Госдумы Пуришкевич готовит покушение на Распутина.

Протопопов, все время не отрывавшийся от просмотра бумаг, которыми был завален стол, поднял наконец на Соколова глаза и холодно-важно произнес:

– Это что означает: «агентурно-оперативная»? И почему именно ночью? У вас что, служебного времени днем не хватает? Сплетни о покушении идут давно, – нервно переложил на столе бумаги, взглянул на часы.

В этот момент в кабинет вкатился вальяжный Родзянко. Сразу же запахло дорогими сигарами и коньяком. Родзянко владел обширными поместьями – 1625 десятин, был сказочно богат, а еще тяготился «общественными язвами» и «обветшавшим самодержавием», которые постоянно обличал с высоты думской трибуны. Он и сам толком не мог объяснить, чего ему хочется. Как и многим российским интеллигентам, ему хотелось «либеральных изменений и благостных перемен». И все это, разумеется, «на благо великой родины». Без последней фразы не обходилась ни одна речь, ни один тост. Будучи председателем двух последних Дум, Родзянко превратил их в опасный источник революционной пропаганды.

Он протянул министру холеную, с тщательным маникюром кисть, небрежно кивнул Соколову.

– Позволите узнать, чем вы, господа, столь взволнованы?

– Аполлинарий Николаевич утверждает, что Пуришкевич хочет убить Распутина.

Родзянко расхохотался:

– Было бы неплохо! В кулуарах Думы говорят об этом открыто и даже с вожделением. – Назидательно поднял вверх палец: – Деятельность Распутина и его кружка гибельны для России. В правительственной чехарде я усматриваю вину этого негодяя. За год сменилось четыре военных министра, столько же министров земледелия, МВД… Российская империя – ветхое здание, которое уже не починить – проще сломать. Государство следует строить на новых принципах, прогрессивных на благо великой России. – Спохватился. – Впрочем, Александр Дмитриевич, я к вам по серьезному поводу. Необходимо обсудить мероприятия в связи с закрытием работы Думы. Я зайду через пять минут, – и, мурлыкая мотивчик из «Аиды», скрылся за дверями.

Протопопов вздохнул и остановил скучающий взгляд на гении сыска.

Соколов знал, что Протопопов – промышленник и талантливый пианист, ученик знаменитого Жюля Массне. На полицейскую службу попал, как в России случается, по недоразумению. Терпеливо повторил:

– Я получил информацию от надежного источника. Назвать его не имею права. Что касается службы, так я в отставке.

Министр вспылил:

– Если вы, сударь, не служите, так что лезете не в свои дела? Изложите вашу просьбу на бумаге и передайте в канцелярию. Все, ваше время вышло!

Соколов поднялся, подошел вплотную к министру, уперся в него своим знаменитым парализующим взглядом. Министр побледнел, невольно привстал с кресла.

– Если покушение произойдет, то знайте: я подам на вас рапорт императрице. И вообще, сударь, вы сидите не в своем кресле. – Гений сыска так хлопнул дверью, что с потолка посыпалась штукатурка.