Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Фрейлина, заточенная в гостинице «Астория», государя не послушалась и не сидела тихо.
Как все русские, надолго оторванные от родного порога, она перестала четко ориентироваться в мире российского бытия. Только этим помутнением разума и можно объяснить то, что фрейлина начала рассылать письма министрам. Обширное послание отправила председателю Госдумы Родзянко. Содержание писем было своевременно заготовлено германской разведкой, и суть их сводилась к одному: «Россия, пока не поздно, заключай сепаратный мир с Германией и Австрией!»
Письма эти она отправляла с горничной, которая приходила убирать люкс.
Когда охрана поняла свою промашку и схватила с поличным горничную, весь Петроград уже знал сенсационную новость: «Васильчикова в Петрограде!»
Государь очень гневался. И хотя императрица плакала, умоляла, заклинала горячо любимого супруга, на сей раз он вдруг проявил железную волю:
– Вон фрейлину из столицы! В ссылку!
За несчастную пытался заступиться Соколов. Но Джунковский, который прежде мог оказаться полезным как шеф жандармов, от столицы был уже далеко. Не ведая страха, он на передовой водил за собой кавалерию, нещадно бил врага.
Соколов, полагая, что имеет некоторое право на внимание, без приглашения прибыл в Царское Село. Однако государь принять его не пожелал. Так что, вопреки пословице, и за царем служба порой пропадает.
И поехала Васильчикова в страшную глухомань – в Черниговскую губернию, в имение своей сестры.
Но это было еще не все. Вдруг государь вспомнил:
– А почему эта шпионка по сей день имеет шифр фрейлины?
Мысль эта осенила государя в канун новогоднего праздника. Так что уже 1 января 1916 года государь преподнес Васильчиковой еще один сюрприз: лишил ее фрейлинского звания. Чувство милосердия, столь присущее монарху, на сей раз ему изменило.
Ненужные репрессии весьма огорчили императрицу, которая снова возмущалась, гневалась и плакала. Увы, не помогло!
И эта женщина, которую судьба вознесла выше остальных смертных и которой впереди уготовила самые жуткие испытания, на сей раз была права: лежачих на Руси даже в пьяных драках не били.
Мария Васильчикова не могла успокоиться и в ссылке. Она продолжала засыпать письмами, но теперь графа Соколова. Да, есть такая болезнь, которой страдают многие, – жажда писания. Соколов вежливо ответил, но только на первое послание, в котором фрейлина клялась в вечной любви. В остальных разговор шел на эту же амурную тему, но этих посланий граф или не получал, или считал, что операция «Фрейлина-шпионка» закончилась, и нет нужды к ней возвращаться.
Государь сдержал свое слово: в уголовном порядке фрейлину не преследовал.
Многие мерзости на свете творятся якобы ради благих целей. Вся беда в том, что каждый ищет благо для себя, часто забывая евангельскую истину: «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой».
Феликсу Юсупову, этому богатому и знатному бездельнику, однажды влетела в голову недобрая мысль облагодетельствовать Россию. Как известно, никто не принес людям горя больше, чем те, кто хотел их осчастливить.
Преступник всегда найдет доводы оправдать свое злодейство. Так и Юсупов, уже в старчестве написавший многословные мемуары, продолжал занудно твердить о Распутине: «Щадить его – не щадить России. Найдется ли хоть один русский, в душе не желающий ему смерти?»
И с чисто дамской непоследовательностью двумя (!) строками ниже он сам себе противоречил: «Открытое убийство Распутина может быть истолковано как выступление против императорской фамилии. Убрать его следует так, чтобы ни фамилии, ни обстоятельства дела не вышли наружу».
Русских, не желавших убийства Распутина и вообще не желавших никаких убийств, были миллионы. А уж о горячей привязанности к старцу императрицы и наследника Алексея говорить нет нужды – факт общеизвестный.
Как хитрый хищник осторожно подбирается к своей жертве, так Юсупов загодя начал готовиться к преступлению. Ясного плана не было. Для начала, еще весной 1915 года, он решил сойтись поближе с Григорием Ефимовичем, создать видимость дружбы, дабы впоследствии отвести от себя подозрения.
Распутин от природы был человеком общительным и доброжелательным. Он охотно поддерживал хорошие отношения со многими людьми разных званий, в том числе сдружился и со своим будущим убийцей. Юсупов всячески подольщался к старцу. Порою они вместе проводили время, Распутин принимал Юсупова у себя.
19 ноября (по старому стилю) 1916 года Юсупов навестил Государственную думу. На трибуне был Пуришкевич, бывший чиновник при министре МВД Плеве. Автор бездарных стихов, которые он печатал за собственный счет, прокурорскими интонациями кричал в зал:
– В былые годы, в былые столетия Гришка Отрепьев колебал основы русской державы. Гришка Отрепьев воскрес в Гришке Распутине, но этот Гришка, живущий при других условиях, опаснее Гришки Отрепьева. Долой закулисные силы, позорящие Россию! Встаньте, господа министры! Поезжайте в Ставку, бросьтесь к ногам государя. Скажите: народный гнев растет, темный мужик Распутин не должен править Россией!
Юсупов был взволнован: услышанная речь приятно волновала его грудь, как волнует мысль о первом блудном грехе.
Ровно в девять утра 21 ноября (а не 20-го, как ошибочно пишет Юсупов в воспоминаниях) он приехал в гости к страстному оратору – в санитарный вагон на путях Финляндского вокзала, обнял его:
– Ваша речь, Владимир Митрофанович, прекрасна! Какой-то мужлан с грязью под ногтями, с провинциальным произношением и варварскими манерами определяет государственную политику. Возмутительно! Но уверяю вас, речь не принесет тех результатов, которых вы ждете. Государь не любит, когда давят на его волю.
Гостеприимный Пуришкевич приказал санитарам, которые сейчас исполняли обязанности слуг, накрыть стол. Выпили по бокалу ароматного шато-лафита.
– Что прикажете делать, Феликс Феликсович? – спросил Пуришкевич. – Терпеть?
Юсупов сжал кулаки, сквозь зубы злобно процедил:
– Прикончить гадину! Давно замыслил я это дельце. Была у меня хитрая мысль – подбить на убийство кого-нибудь из революционеров. Я бы хорошо оплатил этот труд…
– Ловко! И что помешало?
– Да никого не знаю из их круга. Как быть? Обратился за посредничеством к Василию Маклакову, думцу. Связи у него повсюду обширные. Да и человек он, как мне казалось, решительный и благородный. Но Маклаков заартачился: «Ваша просьба бестактна! Вы хотите сделать меня соучастником преступления? Разве я похож на каторжника?» И все же он меня просветил. Объяснил: «Вы воображаете, что Распутина будут убивать революционеры? Не мечтайте! Он им дорог, как родной брат. Распутин их союзник. Никто не причинил монархии столько вреда, сколько Гришка. Вспомните лишь удар по монаршей репутации, который нанесла публикация Гучковым писем императрицы Распутину».
Пуришкевич задумчиво поправил золотое пенсне, почесал обширную лысину.
– Вот, вот! В другой обстановке на такие письма никто внимания не обратил бы, но сейчас… К тому же императрица допустила некоторые неосторожные, двусмысленные выражения, вроде «я чувствую прикосновение к себе твоей руки».
– Ведь хамы всех сословий весело повторяют: «Царь с Георгием, царица с Григорием»! Конечно, зачем революционерам смерть этого агитатора? Тем более что ликвидация Распутина вызовет гнев императрицы, она не простит…
Пуришкевич подозрительно уперся в собеседника умными темными глазами:
– А что же вы, Феликс Феликсович? Никак смутились? Неужто отступите от своего благородного замысла?
Юсупов надулся:
– Как можно! Я решился, но дело исподволь веду. Нарочно с Распутиным якшаюсь, льстивые слова говорю, жажду проникнуть в интриги его. Надо все сделать без огласки, тихо…
Пуришкевич с сомнением покачал головой:
– Легко сказать – «тихо»! А что станет с нами? Военный суд и петля? – махнул рукой. – Впрочем, можете на меня рассчитывать! Для меня превыше всего интересы, так сказать, Отчизны.
Обсуждая кровавые замыслы, проговорили более двух часов. Пуришкевич предложил:
– Следует привлечь надежных и уважаемых людей. Я, к примеру, предлагаю взять в дело доктора Лазаверта, с которым вместе служу. Благороднейший человек!
– Прекрасно! – Юсупов протянул потную узкую ладонь. – А я приглашу великого князя Дмитрия Павловича. Он, конечно, не герой, довольно легкомыслен, но он мой близкий друг и слово чести держит. Его вряд ли потащат на виселицу. И тем самым облегчат нашу участь. – Почесал кончик носа, добавил: – Да, конечно, для придания солидности предприятию необходимо привлечь и думца Василия Маклакова, брата бывшего министра МВД. – Спохватился: – Хотя я сейчас вспомнил, вы его недолюбливаете?
– Да, он жидомасон! Я в Думе жестко выступал против некоторых его предложений. Но сейчас это не имеет большого значения. Наши силы следует консолидировать. Чем больше участников, тем меньше ответственности.
На другой день Пуришкевич сделал ответный визит в беломраморный дворец – на Мойку, 94, к Юсупову. Пуришкевич, как человек бывалый, на семнадцать лет старше подельщика – Юсупова, деловито осмотрел подвал, поднялся в комнаты. Вышел в обширный двор. Важно сказал:
– Все дело необходимо провернуть тихо. Поймают – нам всем крышка, каторги не избежать. А так исчез человек – и каюк! А у вас тут место, конечно, для серьезного замысла рискованное – в двух шагах полицейский участок. Даже в подвале стрелять нельзя, услышат!
Юсупов расстроился:
– А как же быть?
– Все просто: отравить, как собаку! – Поморщился. – Противно, конечно, да во имя любви к родине чего не сделаешь? Следует назначить день уби… операции.
– Надо спешить, пока моя Ирина не вернулась из Крыма.
Войти с помощью соц. сетей: