Дорога к дому
Поздней осенью 1915 года у фрейлины Васильчиковой скончалась матушка. Фрейлина поняла: это шанс вырваться на время в Россию, увидать атлета-красавца Соколова. Память о нем горячо волновала женское сердце, застила все остальные события, включая военные.
Она написала слезное письмо герцогу Гессенскому, брату русской императрицы Александры Федоровны: «Пустите в Россию. Поклонюсь могилке и быстро вернусь обратно!»
Герцог показал послание Вильгельму. Император махнул рукой:
– Пусть едет!
– Да ее русские не отпустят обратно…
– Вот и хорошо! Вы станете скучать об этой несчастной даме?
– Нет, конечно.
– Следует с нее взять подписку: едет на три недели, а если не вернется в срок, то ее роскошная вилла конфискуется со всем имуществом. – Рассмеялся, добавил:
– Русские расстреляют Васильчикову как шпионку. И будут правы.
Герцог весело откликнулся:
– Что ж, богатая вилла лучше бесполезной фрейлины.
* * *
Четыре агента сопровождали русскую фрейлину до линии фронта. Последнюю версту она прошла в одиночестве – по пустынной заснеженной дороге.
Было раннее и очень морозное утро. Трещали деревья, и с мягким стуком с ветвей порой падала снежная шапка. Где-то за спиной расчищалось западное небо, а впереди, за деревьями, оно было грязно-серым, нагонявшим тоску. Стояла удивительная тишина, и не верилось, что в любой момент воздух может содрогнуться от орудийной пальбы и снег оросится человеческой кровью.
Только тут и была фрейлина свободной – эту одинокую версту. Нет ничего страшнее, как попасть в беспощадные тиски государственной машины – сломает человека с той же легкостью, с какой белка, сидевшая на высокой ели, шелушила шишку.
Охранительный дозор был весьма удивлен, когда увидал в зоне боевых действий великосветскую красавицу в собольей шубе и простых крестьянских валенках. Дама высокомерно заявила:
– О моем прибытии знают генералы Джунковский, Рауш фон Траубенберг, полковник Аполлинарий Соколов, а также сам государь Николай Александрович.
Поскольку в наличии таковых не оказалось, начальник Северного фронта генерал Михаил Бонч-Бруевич телеграфировал своему непосредственному командиру, начальнику штаба Алексееву: «2 декабря в штаб VI армии явилась для допроса прибывшая из Австро-Венгрии фрейлина государынь императриц Мария Александровна Васильчикова. По ее словам, она имеет около Вены, у станции Кляйн Вартенштейн, имение Глогнитц, где и была задержана с начала войны. Получивши из России известие о смерти матери, Васильчикова добилась при содействии вел. герцога Гессенского и за его поручительством разрешения выехать в Россию сроком на 3 недели с тем, что в случае, если она не вернется, то ее имение будет конфисковано; предполагается обратно выехать через 15–20 дней. Прошу указаний, надлежит ли допустить Васильчиковой выехать за границу и в утвердительном случае можно ли ее подвергнуть при выезде самому тщательному опросу и досмотру».
В приятном волнении будущий красный командир и брат сподвижника Ленина перепутал названия – частной собственности с железнодорожным.
Ответ пришел незамедлительно и не менее изысканный: «Пропустить можно. Опрос учинить можно, а досмотр только при сомнениях. Нет надобности наносить лишнее унижение, если в этом не будет надобности».
Гордость России, бравший многие вражеские укрепления, начальник Северного фронта Михаил Васильевич Алексеев на сей раз не одолел литературный стиль.
* * *
Фрейлина была посажена на санитарный поезд, забитый ранеными. Придали сопровождающего. На вопросы фрейлины «Где Соколов?» сопровождающий односложно отвечал: «Все узнаете в Петрограде».
Купе ей выделили отдельное. Сложно пахло хлоркой, эфиром, кровью, испражнениями.
Поезд покатил в Петроград, который все по старой памяти называли Петербургом. Фрейлина безотрывно глядела в окно. На одном полустанке ей показалось, что в группе военных стоит рослый человек в полковничьей папахе – граф Соколов. Она до боли закусила кулачок, в волнении вскочила на ноги, лбом крепко стукнувшись в оконное стекло, но поезд уже тронулся, полустанок поплыл назад.
Соколов не мог быть на том захолустном полустанке…
Слезы фрейлины
На вокзале фрейлину встретил поручик контрразведки Кулюкин. Она во все стороны крутила головой, недоуменно спрашивала:
– А где граф Соколов?
Кулюкин с таким выражением на мясистой физиономии, словно продает мать-родину, таинственно отвечал:
– Полковник Соколов на боевом посту.
Авто подкатило к «Астории». За этой фешенебельной, недавно построенной гостиницей шла слава шпионского гнезда, где контрразведчики перемешались с их клиентами. Многие номера прослушивались.
Поселили фрейлину под фамилией московской потомственной дворянки Грачевой.
Уже через два часа по прибытии Кулюкин зашел в номер к фрейлине:
– Госпожа Грачева, авто подано!
Фрейлина пролепетала:
– Я не заказывала…
Кулюкин насмешливо-дерзко произнес:
– О вас уже побеспокоились! Одевайтесь и проходите.
Кулюкин сам сел за руль и, пугая лошадей и прохожих гудками, понесся на Лазаревское кладбище, где фрейлина поплакала возле свежей могилы. Затем Кулюкин погнал в Царское Село. Фрейлина жадно смотрела по сторонам: ее любимый город почти не переменился. Единственная невиданная новость – длинные очереди в продуктовые магазины. Очереди тут же прозвали «хвостами».
* * *
Сначала австро-германскую гостью принимала императрица. Фрейлина передала ей письма брата – герцога Гессенского – и других родственников. Императрица говорила с фрейлиной ласково, в отличие от своего царственного супруга.
Государь, словно забыв о своей обычной сдержанности, довольно громко кричал на фрейлину, а та – видели это даже слуги – горько плакала.
Государь в заключение этой душевной беседы посоветовал:
– Мария Александровна, сделайте одолжение, ни с кем связей не возобновляйте. В ваших интересах, чтобы никто не знал о вашем пребывании в столице. От этого во многом будет зависеть ваша дальнейшая судьба.
Фрейлина в отчаянии заломила руки.
– А где граф Соколов? Я ради него вернулась в Россию! – Истерично выкрикнула: – Он меня страстно любит, а я… я жить без него не буду. Я устала. – Внимательно-трагичным взглядом посмотрела в лицо царя, заплакала. – Меня заманили обманом! Пусть так. Но знайте, ваше императорское величество: если ко мне не пустят Соколова, я наложу на себя руки.
Государь повернулся спиной:
– До свидания!
Сепаратный мир был окончательно отклонен.
* * *
Кулюкин, снова захлопнув за фрейлиной дверцу авто, помахал пальцем перед носом фрейлины и выразился доходчивей, по-армейски:
– Сиди в «Астории» тихо и не высовывай оттуда носа! Ясно? Двое вооруженных филеров будут тебя охранять неотлучно. Завтраки, обеды, ужины – по карте из ресторана за казенный счет.
Фрейлина голосом Катерины из последнего акта пьесы Островского, перед тем как та бросилась в речку, воскликнула:
– Последний раз говорю: пусть ко мне придет полковник Соколов! Или невинная кровь будет на ваших руках, разлучники!
Кулюкин ответил кратко:
– Доложу!
Кому он доложил – неизвестно, но вечером, около двенадцати ночи, в люксе появился гений сыска.
Фрейлина бросилась ему на шею, закричала:
– Уйди! О, как я тебя ненавижу! Ты заманил меня сюда, обманул, негодный! Я ради тебя пересекла линию фронта, а тебя, жестокий, нет как нет. – И с женской непоследовательностью добавила: – Где ты ходишь целый день? Дай я тебя поцелую, разбойник мой любимый…
Соколов высказал скромное пожелание:
– Чтобы счастье было полным, хорошо было бы поужинать. Я не ел с самого утра…
– Это особенно приятно, ибо ресторан оплатит контрразведка.
Соколов нажал кнопку электрического звонка. Когда явился лакей из ресторана, Соколов провел пальцем по меню:
– Тащи, любезный, еду! Да живо, я голодный, а потому нетерпеливый.
Лакей вопросительно взглянул на клиента:
– Простите, ваше сиятельство, вы не сказали ни слова о заказе. Что изволите кушать?
Соколов начал свирепеть:
– Негодный, почему ты невнимателен? Я повторяю: тащи еду – все, что есть в этой паршивой карте – от начала до конца.
Сделал Соколов это не с целью нанести урон казенным финансам, а потому, что очень хотел есть.
* * *
Служители сдвинули все столы, какие были в люксе. Шестеро лакеев без устали подносили холодную закуску – семгу малосольную, осетрину горячего копчения, икру черную и красную, крабы в собственном соку, множество салатов, угри копченые, грибы разные, сельдь залом с картофелем…
Соколов выпил две-три рюмки «Сухарничка», фрейлина сделала несколько глотков рислинга.
Потом были горячие закуски и второе горячее – в невообразимом количестве, суп черепаховый.
Наконец на трех подносах внесли десерт. Соколов предупредительно сказал:
– Мой друг, перед любовью не следует много есть!
– Лишь свежую черешню! Ах, какая сладкая клубника! Скушай, мое сокровище, ягодку… Ам!
Вместо запланированного часа атлет-красавец провел у фрейлины всю ночь.
* * *
Утром, пошатываясь от любовной усталости, фрейлина проводила Соколова до дверей, пробормотала:
– Нет, ты вовсе не человек! Ты – настоящий левиафан! Чудовище… любимое. Я не сержусь на тебя. Как я хотела бы иметь от тебя ребенка, мальчика. Какая волшебная ночь! Только ради нее стоило родиться, – и добавила: – Позволь я тебя поцелую. Прощай навсегда!
Они и впрямь больше никогда не увиделись.
