Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Изнывала от любовной страсти к атлету-красавцу Соколову не только Вера фон Лауниц. Не меньшие муки любви и ревности терзали и другую прелестницу – заточенную на роскошной вилле Кляйн Вартенштейн фрейлину Марию Васильчикову. Она уже готова была бежать в Россию, но…
Нежданный приезд Веры фон Лауниц, странное убийство в гостинице «Адлер» германского шпиона, а перед этим избиение стражи, учиненное русским богатырем – все тем же Аполлинарием Соколовым, и его таинственное, нераскрытое исчезновение из Глогнитца навлекли на фрейлину начальнический гнев.
Фрейлина уже собралась бежать в Россию, как нагрянули с обыском по приказу самого фон Ягова. Обнаружили два паспорта – германский и русский. Германский паспорт, как выражаются специалисты, был «полужелезным» – на имя какой-то Эльзы Мозель из Гамбурга, убитой при неизвестных обстоятельствах в декабре 1914 года. На паспорте была наклеена фотография фрейлины. Зато русский паспорт был «железным» – настоящим, но на имя Ольги Петровны Степановой, московской дворянки.
В немецкий паспорт был вложен план переднего края германских войск на положение середины июня 1915 года. Стрелка указывала на пригород Варшавы, вероятно, на место, где следовало переходить к русским. И тут же написано имя русского генерала – начальника штаба Евгения Александровича Рауша фон Траубенберга.
Было ясно: при задержании русскими фрейлина должна была сослаться на генерала, который принимал участие в ее судьбе.
Вейнгарт торжествующе потрясал вещественными доказательствами, на его устах играла сатанинская улыбка.
– Думали провести меня? Не вышло! Много крови у меня выпили вы, фрейлина, со своим громилой. Но теперь пришел мой черед радоваться. Я устрою праздник, когда о вашем расстреле напишут газеты.
Этим радужным надеждам сбыться было не суждено. Фрейлину не поставили к стенке, но…
Охрана виллы была усилена еще больше. Каждое утро она должна была – о срам! – отмечаться у самого Вейнгарта. Фрейлина стала настоящей арестанткой. Она еще некоторое время собиралась бежать тайным ходом, который скрывал водопад, но время ушло, линия фронта изменилась. Фрейлина понимала, что, попадись немцам, они могли бы ее расстрелять, а уж в тюрьму посадили бы непременно.
Тем временем в России совершались важные перемены.
24 июля русские оставили Варшаву.
Четырьмя днями раньше, 20 июля, в Москве была упразднена должность главноначальствующего. Юсупов-старший испытал смертельную обиду, считая себя отменным администратором. Но это упразднение было наказанием за погромы, которые прошли в Москве.
15 августа, в годовщину начала войны, Джунковскому позвонил по телефону новый министр внутренних дел князь Щербатов:
– Владимир Федорович, вас не затруднит приехать ко мне домой на Аптекарский остров?
Джунковский был немало удивлен таким приглашением. Министр встретил его на крыльце своей дачи. Он был крайне смущен. Пригласил в кабинет, молча протянул лист бумаги. Размашистой рукой государя было написано: «Настаиваю на немедленном отчислении Джунковского от должности с оставлением в свите. Николай».
Джунковский сказал:
– У меня ощущение, что сочинял записку не государь, это не его стиль…
Министр согласился:
– Да, эти несколько слов явно написаны под диктовку.
– Но дело это не меняет. Россия, кажется, редкое государство, где нельзя служить честно, – это вызывает недоброжелательство окружающих и гнев начальствующих. Когда шатаются империи, их правители склонны к хаотичным, необъяснимым поступкам. И тем самым ускоряют свою агонию. Скажите, Николай Борисович, государю, что я прошу зачисления в действующую армию. Я могу быть свободен?
Джунковский не назвал имени, но было ясно – диктовать государю свою волю мог только один человек – его супруга.
В тот же день Джунковский отправил государю письмо: «Ваше императорское величество… Тяжел, конечно, сам факт отчисления без прошения… Но еще тяжелее полная неизвестность своей вины, невозможность ничего сказать в свое оправдание, невозможность узнать, какой проступок с моей стороны нарушил внезапно то доверие, которым я всю свою долголетнюю службу пользовался со стороны вашего величества, которым я так гордился, которое так облегчало тяжелые минуты, которые мне приходилось переживать по роду своей службы.
…Разрешите мне вернуться на службу, но уже в действующую армию, на передовую линию, сделайте мне эту великую милость.
Мне очень тяжело писать, простите, если пишу нескладно. Я ухожу и передаю обе свои должности с полным сознанием исполненного долга, моя совесть чиста, так как я смело могу сказать, что никогда не преследовал личных целей, а всегда старался делать все для блага вашего величества и нашей великой родины. Вот почему особенно тяжела неизвестность своей вины…»
Джунковский был назначен командиром 15-й Сибирской стрелковой дивизии и прославился многими подвигами и исключительной смелостью.
Накануне отправки в дивизию Джунковский и Соколов сидели вдвоем в «Вене», пили водку. Соколов сказал:
– Противно служить, когда кругом царствует глупость. Веришь, я с любовью вспоминаю времена, когда был сыщиком уголовной полиции. Шпионы и революционеры – это такое дерьмо, по сравнению с которым московские жулики мне кажутся английскими джентльменами. Я утром подал рапорт об отставке…
В последующие дни были отставлены многие крупные государственные деятели. Государство напоминало смертельно больного, которого доктора пичкают всеми без разбора лекарствами, надеясь на чудесное выздоровление.
23 августа государь со свойственной ему спокойной решимостью подписал приказ по армии и флоту: «Сего числа я принял на себя предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий…»
Итак, великий князь Николай Николаевич был смещен. Решение государя ни один министр не одобрил, за исключением престарелого Горемыкина, который, кажется, уже не понимал, о чем идет речь.
Николаю Александровичу оставалось править полтора года. Большую часть этого времени он проведет в Ставке в Могилеве. Дела на фронте шли все хуже. Выздоровления не последовало.
Войти с помощью соц. сетей: