Глава XXV
Сердечная тревога
На деревню, супружнице
Государь с августейшей супругой в сопровождении гения сыска Соколова шли по присыпанной песком и мелким гравием дорожке, а над их головами смыкались буйно разросшиеся кроны деревьев, сквозь которые эмалево блестело голубое знойное небо, а вокруг оглушительно гомонили сотни птиц.
Государь был удивительно строен, он откровенно любовался тихим жарковатым деньком, глубоко вдыхая запах скошенной в парке травы.
Слуги в беседке непостижимым образом уже успели накрыть стол, пыхтел золоченый самовар. Выпили по крошечной рюмке шартреза. Очень хороши были теплые калачи под черную икру.
Государь сказал:
– Нынче общество, к сожалению, опасно раскололось. Одни говорят: «Необходим срочный сепаратный мир, иначе развалится Россия». Другие надрываются: «Война до победного конца!» В связи с этим я хочу ознакомить вас с одним письмом. И вы со мной согласитесь: кроме причин стратегических, есть причины нравственные, не позволяющие идти с Германией на замирение. Она слишком много зла принесла нашему народу.
Государь достал из брючного кармана небольшой треугольник военного письма. Пояснил:
– Это письмо русского солдата, попавшего в плен к германцам. Его фамилия Иван Трохин. Это крестьянин деревушки под Белёвом, что в Тульской губернии. Он прислал письмо в деревню своей жене. Та, прочтя, пришла в такой ужас, что, зная грамоту, переслала его мне с припиской: «Государь, этим германцам нет пощады, народ проклинает их жестокость!» Вот, Аполлинарий Николаевич, прочтите, – и протянул изрядно затрепанный конверт-письмо.
Соколов, с трудом разбирая некоторые слова, все же справился, сумел прочитать: «Милая супружница моя Ольга Григорьевна! Уж и не ведаю, дойдет ли это письмо до вас. Третий месяц нахожусь в этом лагере, обращение с нами зверское. Толкают кто хочет и бьют без причины, некому жаловаться. У нас в деревне свиней кормят лучше, чем тут, у германцев. За малейший проступок ведут на лобное место, бьют воловьими жилами и резинами, а потом прикручивают веревками к столбу и так оставляют на сколько дней захотят. И многие умирают, и живым завидно, потому что отмучились. А еще заживо закопали в котлован 3600 человек. Морят голодом. Обращаются хуже, чем китайцы. Молюсь Богу и Царице Небесной, на них токмо уповаю. Все беспокоюсь о вас. Жива ли крестная, все болела? Поклонись всем сродственникам и деревенским. Уж и не знаю, доведется ли свидеться. Хорошо ли прошлым годом Пеструшка отелилась? Как дети? Твой муж
Иван Трохин».
Соколов долго сидел молча. Потом произнес:
– Государь, я полагаю, что это письмо надо скопировать и опубликовать…
– Прекрасная мысль! Я так и прикажу. Пусть все знают, что с такими зверями мира быть не может.
* * *
Самый популярный в России журнал «Нива» в июльском № 30 за 1915 год опубликовал, несколько отредактировав, письмо бывшего крестьянина, потом русского пехотинца, а теперь пленного Ивана Трохина.
Публикация словно послужила сигналом: теперь повсюду, в газетах и журналах, стали много печатать сообщений очевидцев вражеской жестокости.
Эта жестокость в российской общественности вызывала возмущение, немцев теперь иначе как «средневековыми варварами» не называли.
Горькая пилюля
Соколов приказал лакею:
– Для меня завари чай крепче! – и обратился к царю: – Ваше императорское величество, народ боготворит вас. И это пытаются использовать враги в своих гнусных целях.
Государь с удивлением уставился на сыщика:
– Каким образом?
– Ваше императорское величество, мой долг всегда говорить вам правду. Если придворные могут опасаться за свои насиженные места, то у меня положение, хвала Господу, независимое, а цель моего существования – служить своему государю и Отечеству.
– Так говорите, граф! – Государь явно был заинтригован. – Что произошло?
– Вера фон Лауниц передала мне листовку на русском языке, которую австро-германские войска в ближайшее время начнут громадными тиражами распространять среди русских солдат.
– Но ведь листовки они и прежде печатали…
– Эта совершенно особого, циничного рода.
– Где листовка?
– Вот, ваше императорское величество! – И гений сыска протянул розоватый лист бумаги.
Императрица, до этого молча пившая чай со сливками, с чисто женским любопытством сказала:
– Ники, прочти вслух, пожалуйста!
Тот покорно согласился.
– Как говорят наши союзники-англичане, лекарство куплено – его следует выпить.
И государь с самым невозмутимым видом и ровным голосом начал читать:
– «Солдаты! В самых трудных минутах своей жизни обращается к вам, солдатам, ваш царь.
Возникла сия несчастная война против воли моей: она вызвана интригами великого князя Николая Николаевича и его сторонников, желающего устранить меня, дабы ему самому занять престол. Ни под каким видом я не согласился бы на объявление сей войны, зная наперед ее печальный для матушки-России исход, но коварный мой родственник и вероломные генералы мешают мне в употреблении данной мне Богом власти, и, опасаясь за свою жизнь, я принужден выполнять все то, что они требуют от меня.
Солдаты! Отказывайтесь повиноваться вашим вероломным генералам, обращайте оружие на всех, кто угрожает жизни и свободе вашего царя, безопасности и прочности дорогой родины.
Несчастный ваш царь Николай». Соколов пытливо смотрел на собеседников.
Государь выглядел обескураженным. Зато, к удивлению сыщика, императрица не была раздосадована. Скорее, вид у нее был торжествующим. Она обратилась к государю:
– Теперь ты, Ники, видишь: даже наши враги знают о честолюбивых происках Николая Николаевича. Его обожает чернь, как она обожает всяческое ничтожество, ей подобное. Наш Друг давно предупреждал…
Государь молчал.
Императрица жестко произнесла:
– Верховного главнокомандующего следует менять, и незамедлительно.
Государь тяжело вздохнул, перевел неуместный разговор на другую тему:
– Попробуйте, Аполлинарий Николаевич, печенье «Кинг», это фабрики Эйнема – прелесть!
Императрица в том же категоричном тоне продолжала:
– И необходимо самым срочным образом гнать министра МВД Маклакова! Ведь это он допустил погромы в Москве и Петрограде, решительно никаких мер не принял против толпы. Как и самого главнокомандующего Белокаменной – Юсупова-старшего.
Государь остановил долгий взгляд на Соколове. Потом спросил:
– Что, граф, по вашему мнению, предпринять следует?
Соколов решительно отвечал:
– Первое – обернуть германскую пропаганду против них самих же. Второе – заставить все-таки замолчать фрейлину Васильчикову.
Императрица, внимательно слушавшая сыщика, с любопытством спросила:
– Каким образом повернуть германскую пропаганду?
– Сделать в российской и союзнической прессе заявление: германцы-де пали так низко, что идут на любые бессовестные ухищрения, дабы отдалить свой неминуемый и позорный конец. Что стоит, к примеру, гнусная фальшивка, которую они напечатали от имени якобы российского государя. А если листовки будут сброшены, то принять необходимые меры к тому, чтобы они не попадали в руки солдат.
Государь согласно кивнул головой:
– Пусть так! Но меня гораздо больше тревожит фрейлина Васильчикова. Что теперь после вашего бесполезного вояжа в Глогнитц следует предпринять?
Соколов смело возражал:
– Ну, положим, этот самый вояж не был напрасным. Я все-таки привез сведения о готовящемся прорыве австро-германских войск. И завязал личные отношения с фрейлиной.
Императрица усмехнулась:
– Что, граф, вы подразумеваете под этим таинственным «личные отношения»?
Соколов невозмутимо отвечал:
– Я вступил с Васильчиковой в интимную связь.
Императрица вспыхнула:
– Джентльмен не должен выхваляться своими победами над женщинами.
Соколов жестко возражал:
– Простите, ваше императорское величество, но я выступаю сейчас не в роли джентльмена или паркетного шаркуна. Я солдат. Для меня фрейлина не женщина, она – мой враг, ибо она враг Отечества. Я получил приказ от своего императора, и я этот приказ выполнял, рискуя жизнью.
Императрица фыркнула:
– Мне этого не понять! Не думаю, чтобы Ники приказывал вам, граф, соблазнять одинокую женщину ради политических целей. Это слишком жестоко!
Соколов вновь возразил:
– А разве менее жестоко лишить фрейлину жизни? А дело шло к этому.
Императрица, желая прекратить неприятную беседу, сказала:
– Пейте чай, а я пойду к гостям.
Соколов поднялся с кресла, галантно наклонил голову. Государь поцеловал супруге руку, предупредительно спросил:
– Тебя проводить, Аликс?
– Не беспокойся! – Императрица покинула беседку.
* * *
Соколов остался с государем с глазу на глаз. Тот сказал:
– Женщины имеют свое весьма романтическое представление о любви, о политике, об отношениях между людьми. Вы, Аполлинарий Николаевич, не должны обижаться на Аликс. Итак, ваши предложения относительно фрейлины?
– Ваше императорское величество, остается единственный путь: заманить ее сюда…
– Вы, граф, считаете, что осталась надежда? Она захочет вернуться?
– Да, государь! У меня есть план, но мне понадобится ваша помощь.
– Разумеется, все, что в моих силах…
– Многого от вас, государь, не потребуется. Для начала мне нужны перо, чернила, лист бумаги, желательно той, которой вы обычно пользуетесь сами. И еще обещание.
Государь удивился:
– Какое такое обещание?
– Когда фрейлина вернется в Россию, вы не будете преследовать эту заблудшую, но совершенно несчастную женщину. Да, она шпионка. Однако не будем строгими судьями, ибо мы не знаем, сколько ей пришлось пережить, каким запугиваниям она подвергалась со стороны германцев.
Государь задумался, негромко произнес:
– За свою деятельность против России она получает от немцев деньги, и немалые. Мне об этом доподлинно известно. Но все же обещаю: никаким уголовным преследованиям я Марию Васильчикову не подвергну. – Горько выдохнул. – Если мне кого искренне жаль, так это ее несчастного отца, человека во всех отношениях достойного.
Государь покрутил кнопку настольного звонка. Тут же появился слуга. Государь распорядился:
– Все, что нужно для письма!
Уже через три минуты Соколов, удобно расположившись в беседке, сочинял вдохновенное письмо в Глогнитц.
Государь, дабы своим присутствием не отвлекать сочинителя, отправился гулять по аллеям.
