Глава XXIV
Неугомонная фрейлина
Вражеские козни
Соколов в июне 1915 года во время пребывания в Петрограде против своих правил остановился не в «Астории», а в отцовском доме на Садовой. И все же побывать в «Астории» ему нежданным образом пришлось.
На другой день после праздника в Царском Селе, в начале одиннадцатого утра, раздался телефонный звонок. Соколов снял трубку. Он услыхал какое-то покашливание, потом хихиканье, и, наконец, женский голос простонародно произнес:
– Это кто будучи? Слышь, позови графа Аполлинария Николаича!
Соколов развеселился:
– А папу римского тебе не надо?
Голос обрадовался:
– Так это ты, знаменитый красавчик? Жизни нет без тебя. Коли не полюбишь, утоплюсь в Неве. Примешь смертный грех на душу. Кто говорит? Да это я, карго-польская мещанка Варвара Прохоровна Семенова. Помнишь, ты меня намедни от гибели неминучей спас? Я тебе желаю сделать благодарность, потому как вожделею.
Соколов узнал в шутнице Веру Аркадьевну, расхохотался:
– Для душевного разговора лучше красавицы мещанки не придумать!
– А коли вы, граф, соскучившись, скорее приезжайте в знакомый вам люкс в «Астории». Теперь я в нем расположившись во всем приятном конфорте!
* * *
Соколов пробыл у Веры Аркадьевны не более двух часов. Сыщик торопился вернуться к обеду: отсутствие сына весьма огорчило бы старого графа.
Вера Аркадьевна заверила:
– Я пробуду в Петрограде еще три дня, а затем – тю-тю! – через границу, в Берлин. Повезу дезу. Это так называют дезинформационные материалы. Ах, ты, граф, это, конечно, знаешь! Моя молодая прекрасная жизнь будет подвергаться опасностям – смертельным. Ты, герой моих грез, будешь меня вспоминать?
– Ежедневно, с шести до семи пополудни! – отшутился сыщик.
Вера Аркадьевна значительно посмотрела на Соколова, протянула продолговатый плотный лист бумаги, согнутый пополам. Сказала:
– Держи, любимый, может, тебе для чего-то пригодится! Эту листовку громадным тиражом начинает печатать германский Генштаб.
Соколов пробежал глазами текст, раздул ноздри:
– Ну и подлецы! На любую мерзость способны…
– Мой фон Лауниц сказал, что эта листовка для русских опасней всяких бомб. Она поможет разложить армию. В ближайшие недели германцы хотят с аэропланов засыпать этими листовками окопы русской армии.
Соколов повертел в руках германское психологическое оружие, усмехнулся:
– Видишь, на какой плотной бумаге этот литературный шедевр напечатан. Знаешь почему?
– Сама удивляюсь. Почему?
– Чтобы русские солдаты не раскурили листовку в «козьих ножках». И для туалетных нужд не годится – почти картон.
Этому продолговатому листочку плотной бумаги предстояло сыграть свою роль в российской истории.
Новость от Семена
Сыщик, хорошо отобедав в родительском доме, прошел с отцом в его кабинет.
Старый граф Николай Александрович, еще помнивший Крымскую кампанию, сидел на фоне громадной карты военных действий, сосал патентованные лепешки Вальда, которые якобы предохраняли от насморка и простуды, кутался в плед и обсуждал последние события на фронтах.
Старый граф как раз говорил о четвертом наступлении германцев, а именно о попытке генерала Макензи продвинуться по Западной Галиции и занять реку Сан. Они окружным путем вышли бы на правый, восточный берег Вислы, ибо три предыдущих попытки у них не увенчались успехом.
Николай Александрович, блистая поразительным знанием географии, почти не заглядывая в карту, тоном опытного стратега говорил:
– Двести тысяч немцев – ты, Аполлинарий, только представь такую армию! – занимают на правом берегу Сана площадку шириной верст двадцать. Это вот тут, между Ярославом и Синявой. Но что при этом получилось? – Старый граф с иронией глядел на сына, словно тот был виноват в том, что немец Макензи опростоволосился.
Аполлинарий Николаевич слушал отца исключительно из вежливости. Он покорно спросил:
– Что получилось, папа?
Старый граф азартно продолжал:
– Взгляни, Аполлинарий, на диспозицию. Смотри, вправо находится сильно укрепленный Перемышль – тут немцам не дадут пройти, а слева – гибельные болота, тянущиеся от Белгорая к устью Сана. – Счастливо улыбнулся. – Ты понял, чем это грозит противнику?
Эти стратегические рассуждения были внезапно прерваны. В кабинет постучались, дверь открылась. На пороге стоял камердинер Семен, родившийся еще во времена Гоголя и с упоением рассказывавший дворне о золотом времечке – крепостном праве. Дворня улыбалась, но слушала. У этого реликта сохранялись все зубы, здравый рассудок и отличная память.
Семен держал в руках большой серебряный поднос, на котором он ежедневно подавал старому графу газеты. Он шаркнул ногой влево-вправо – как ему казалось, особо галантным образом – и надтреснутым, но еще сильным голосом доложил:
– Ваше сиятельство, граф Николай Александрович, прибыл посыльный на авто от государя.
Старый граф удивленно, как это делал его сын, поднял правую бровь:
– Что случилось?
– Просит, ваше сиятельство, передать Аполлинарию Николаевичу письмо от государя нашего Николая Александровича. Позвольте выполнить?
Старый граф милостиво разрешил:
– Передай!
Ступая словно артист балета Императорских театров с носка, Семен приблизился к Аполлинарию Николаевичу, вновь сделал ножкой и с глубоким поклоном протянул поднос с конвертом. Из этой принужденной позы доложил:
– Посыльный в авто дожидается вас лично-с!
Сыщик кивнул.
– Иди, Семен, свободен! – Распечатал конверт, прочитал вслух: – «Аполлинарий Николаевич, сделайте одолжение, немедленно навестите меня в Царском Селе. Искренне Ваш, Николай».
Старый граф с уважением посмотрел на сына, не удержался, произнес:
– Когда ты, Аполлинарий, в сыщики определился, я уже мысленно на тебе крест поставил. Решил, что никакого толку из тебя не выйдет. Теперь с радостью вижу: ошибался! Сам государь в тебе нужду имеет.
Сыщик поцеловал отца в макушку и отправился переодеваться в парадный белый мундир. Не забыл он прихватить и германскую листовку.
