Монаршья воля

Появилась императрица.

Соколов учтиво поклонился ей.

Императрица произнесла:

– Пойдемте к столу. Нашей Татьяне сегодня исполнилось уже восемнадцать лет! Кажется, только вчера она была грудной крошкой, а вот уже… Господи, как стремительно летит время. Граф, я слыхала, ваша супруга родила мальчугана?

– Да, хороший мальчишка, весил при рождении поболее двенадцати фунтов.

Императрица ахнула:

– Бедная Мари! Какой крупный мальчик. – С шутливой укоризной: – Весь в вас, богатырь, а рожать каково?

– Слава Богу, все прошло отлично. Мари сама кормит грудью.

Государь сказал:

– Сегодня, Аполлинарий Николаевич, вы встретите своих знакомых…

Императрица засмеялась:

– Ники, не говори, пусть для графа это будет сюрпризом.

Они втроем направились ко дворцу.

Императрица, обращаясь к Соколову, с печалью произнесла:

– В эти страшные дни я не стала устраивать бал. Но, граф, вы понимаете, что восемнадцать лет бывает лишь раз в жизни. И молодому сердцу чужд аскетизм. Вот мы и решили, что отметим рождение, но в самом узком кругу, почти в семейном.

Государь одобрительно кивнул и, словно оправдываясь, сказал:

– Это ведь даже не праздник, а всего лишь обычный завтрак. У нас в будние дни порой за столом больше народу бывает.

Императрица вновь обратилась к Соколову:

– Вы, Аполлинарий Николаевич, задержитесь в Петрограде? Восьмого числа здесь, в Царском Селе, перед Феодоровским собором, будет всенародное моление о победе над врагами. Будет очень торжественно. Придут крестные ходы из всех местных церквей, соберется все духовенство… Разумеется, будем мы с государем и детьми.

Соколов поклонился:

– Благодарю, ваше императорское величество, для меня это великая честь. Но я человек военный! Как распорядятся мои командиры, так и будет. А я их планов относительно своей персоны не ведаю.

Отозвался государь, он с мягкой улыбкой покровительственно произнес:

– Если вы, Аполлинарий Николаевич, признаете меня командиром, то я приказываю, нет, приглашаю вас прибыть на молебен.

Соколов учтиво склонил голову.

Старые приятели

Едва вошли в трапезный зал, как Соколов понял, о каком сюрпризе говорила императрица. К нему устремился Феликс Юсупов. Словно старинному приятелю, он непринужденно сказал:

– Прекрасно, граф, что вы здесь, я безумно рад. Позвольте вас обнять! – Он прижался щекой к плечу сыщика, но очень осторожно, чтобы не попортить набриолиненный пробор, сквозь который виднелась тонкая розовая кожа, прикрывавшая череп.

Соколов ощутил запах дорогих дамских духов «Царица Роза» и каких-то притирок. Сыщик сказал:

– Поздравляю вас с рождением дочери!

Юсупов торопливо добавил:

– Я назвал девочку в честь супруги – Ириной! Ребенок удивительно красивый. Они сейчас в Крыму…

Стомаха ради

В гостиной появился государь. Возле него, почтительно наклонив голову, семенил князь Щербатов. Государь что-то объяснял ему, и Щербатов не переставая кивал:

– Так, так, ваше императорское величество! Именно так!

Щербатов, которому исполнилось сорок семь лет, подслеповато взглянул на Соколова, явно не узнал его, но на всякий случай слегка кивнул, продолжая напряженно слушать государя и всем своим видом показывая: загодя со всем согласен и спорить никогда не намерен-с!

Государь всем поклонился, отдельно улыбнулся Вырубовой.

Анна Вырубова сидела возле широкого окна в кресле-каталке, круглолицая, с простым русским лицом. Эффектно гляделись высокие, взбитые валиком, темные волосы. После тяжелого ранения она погрузнела еще больше. Глаза ее были полны ума и лукавства.

Для Вырубовой в торце общего стола накрыли небольшой столик, с которого ей было удобно закусывать. Вырубову возил рослый красавец в матросской форме, все время стоявший за спинкой коляски.

Вырубова близоруко щурилась, наблюдая за Соколовым. Он вежливо поклонился, Вырубова мотнула приветственно веером.

Вдруг откуда-то из анфилады комнат валкой походкой появился Распутин. Он широким крестом благословил государя и государыню.

К Распутину уже спешил Юсупов. Он ухватил старца за руку, энергично потряс:

– Здравствуйте, Григорий Ефимович! Как я рад видеть вас, соскучился, право.

Распутин чуть отстранил Юсупова, назидательно произнес:

– Скучать, ваше сиятельство, потребно не о грешнике, погрязшем в грехах и мирских заботах, а думать ежесекундно о нашем Господе Боге.

В зале все смолкли, включая императрицу, внимательно слушали старца. Распутин назидательно продолжил:

– Многие из нас тонут во грехах, а ко Спасителю не притекают и не глаголют: «Господи, спаси меня!» Возлюбите Господа всем вашим сердцем, и всем разумением, и всей душой, и жизнь ваша станет светлой и радостной.

Анна Вырубова отозвалась:

– Отец Григорий, научите нас, как следует любить Бога?

– Любит Бога тот, кто непрестанно помышляет о Нем, как о своем и всего мира Творце, Промыслителе, Спасителе, Судии. Тот, кто всем сердцем угождает Ему и всем сердцем молится Ему в доме или храме. – Строго погрозил пальцем Юсупову: – И во время молитвы не развлекается никакими житейскими заботами и греховными помышлениями. Братия и сестры, заботьтесь более всего о спасении души своей и ближних. Аминь!

Выслушав краткую проповедь, собравшиеся вновь зашевелились, продолжили беседовать. Юсупов не отходил от Распутина.

Старец поманил пальцем лакея с подносом. Снял бокал, протянул Юсупову, другой взял сам.

– Пей, Феля! Будешь пьян – не велик изъян.

Распутин выпил шампанское и вдруг удивленно вытаращился на Юсупова:

– Слушай, Феля, а почему я тебя ни разу пьяным не видел, а? Всякий хороший человек должен хоть иногда напиваться. Потому как натура пьяного вся раскрывается. Чего трезвый не скажет, то пьяный развяжет. А ты, ваше сиятельство, человек таинственный, душу свою от людского взора прячешь… Как тебя Господь спасет, если ты собою радуешься и душу на запоре держишь? Живи чисто, дурного не мысли и тогда обретешь спасение.

Юсупов, виновато улыбаясь, промямлил:

– Нет, святой отец, у меня от вас секретов нет! Один вы такой, человек нелукавый. Вот вас и любят.

Распутин уже не слушал собеседника. Он почти минуту молчал, разглядывал гостей, словно оценивая. Увидал Соколова, бросился к нему, едва по пути не опрокинув коляску с Вырубовой. Громко крикнул:

– Здравствуй, граф! Несть радости большей, как зреть милого сердцу человеца.

Соколова всегда поражал язык Распутина. После крестьянского косноязычия он вдруг переходил на древний славянский и тут же мог начать говорить выспренно, а то и удивительно поэтично. Распутин продолжал:

– Хорошо мы с тобой Эмильку помянули в «Яре»? Земля гудела.

Вдруг с коляски насмешливо отозвалась Вырубова, а матрос тут же повез коляску ближе к Распутину:

– Стыдно, старец, хвалиться своими грехами!

Распутин, весело блестя шальными глазами, выпалил:

– Так, матушка Анна, я каюсь. Каждое утро двести поклонов бросаю да потом сяду на гузно и час-другой плачу, слезы лью над собой, негодным, преданном страстям блудным.

– Тьфу! – Вырубова укоризненно покачала головой. – Какие, старец, ты слова срамные произносишь, а августейшие дети и дамы услыхать могут.

Юсупов, стоя рядом с Распутиным, тихонько засмеялся.

Распутин низко поклонился, театрально заломил руки:

– Прости, матушка Анна Александровна, но обличать свои грехи и святые отцы завещали. А коли тебя обидел, так к стопам твоим днесь припадаю и, стеная, милости прошу.

Вырубова добродушно рассмеялась:

– Ну будет, Гриша, не клуси!

Распутин схватил руку Вырубовой и поцеловал ее, страстно проговорил:

– Не мои то грехи, а бесовское наущение! А я смиренен и богоугоден.

Вырубова сказала с шутливой укоризной:

– Уж в тебе, Григорий Ефимович, смирения не отыскать и на булавочную головку, – показала пальцами.

Распутин воздел руки к лепному потолку, как по писаному, вдохновенно закатывая глаза, заговорил:

– Без смирения, матушка, никак не возможно! Яко же рече диавол: поставлю-де мой престол на небеси и буду подобен Всевышнему. Тако и тебе глаголю: взметнутся блядины дети выше облак, сего ради отверже их Бог, сведет их в преглубокий тартар. Зачем же ты, Анна, прочишь мне юдоль печальную, слезную, ась?

Юсупов одобрительно поддакнул:

– Правильно говорите, святой отец! Гордых в глубокий тартар, а вы – смирение воплощенное.

Вырубова с удивлением повернула голову к Юсупову:

– Надо же, защитник у старца появился!

Соколов недоуменно размышлял: «Что этому… надо от Распутина? Не могу понять!»