Несладкая жизнь Эйнема

В 1850 году в Москву за ловлей счастья на последние гроши приплелся из Вюртемберга некий торговец Эйнем. На шумном перекрестке Арбата, возле рынка, открыл крошечную лавчонку, в которой торговал немудрящими сладостями. Барыши были малые, да выждал Эйнем своего часа.

Началась Крымская кампания, и умудрился наш немец заключить контракты на поставку в армию сиропов и варенья. Тут и заработал немец свой рубль и свою копеечку. Загремел мошной, размахнулся на большое дело: открыл кондитерскую фабрику и магазины фирменные, украсил вывески своей фамилией.

Дело пошло-покатилось. Сам старик Эйнем скончался, но дело его не завяло, а всячески развивалось. «Товарищество Эйнем» оптово и рознично снабжало сладким товаром почти всю Европу, Китай, Персию, Ближний Восток, любезное Отечество – от востока до запада, – кондитеры богатели и прославляли Россию. В канун мировой войны только на фабрике, куда направлялся сейчас Соколов, работало более тысячи человек.

* * *

Едва скатились с моста на набережную, как стали попадаться людишки – бабы и мужики всех возрастов, дети, инвалиды, – тяжело тащившие мешки, коробки, хозяйственные сумки. Лица их были искажены азартом и жадностью. И чем ближе подъезжали к фабрике, тем больше попадалось таких типов с перекошенными лицами.

Извозчик беспрестанно хлестал несчастную кобылку, которая устало недробко стучала подкованными копытами по брусчатке, упираясь из последних сил и роняя хлопья белой пены.

– Эх, барин, зачем с тобой связался? Теперь поспею к шапочному разбору! Все, собаки, без меня растащат, – стонал извозчик. – Н-но, кляча проклятая, иди быстрее, кирпичом бы тебя по морде, знала бы!

Воровская тактика

Наконец покатили вдоль металлической ограды, за которой виднелись корпуса Эйнема и четыре высоких дымящихся трубы. Лошадь шла все медленней и медленней, потому что улицу запрудила толпа, двигавшаяся в двух направлениях – в ворота и обратно. Первые неслись стремительно, обгоняя друг друга. Из ворот возвращались немыслимо груженные, отягощенные сверх меры.

Соколов видел, как из ворот с трудом протиснулась молодайка в белой, плотно обтягивавшей грудь кофте. Молодайка ухитрялась удерживать у груди спеленатого ребенка и большую, видимо, очень тяжелую коробку. Когда, казалось, она уже выбралась из самого опасного места – распахнутых ворот возле складов, как вдруг столкнулась с несшимся навстречу солдатом в грязной длиннополой шинели и с забинтованной головой.

Даже в этом несмолкающем гаме многочисленных возбужденных голосов сыщик услыхал ее истошный крик. Молодайка полетела лицом вниз на брусчатку, придавливая своим телом младенца, а коробка раскрылась, поднялось белое облачко – это оказалась сахарная пудра.

Толпа не дала молодайке подняться. Люди с ожесточенными потными лицами неслись своим путем, затаптывая насмерть и молодайку, и ее младенца. Старуха, у которой не было сил пробиться внутрь двора, к складам, бросилась на раскрытую коробку, подхватила ее и, оставляя на мостовой белый след от пудры, резво устремилась к Краснохолмскому мосту.

Извозчик соскочил с облучка, уцепил старуху за платье:

– Ты куда, старая ведьма, казенное добро волочешь?

А ну, пошли в полицию!

Старуха оробела, швырнула коробку и смешалась с толпой. Извозчик широко улыбнулся, поставил приобретение в ногах Соколова, царапнув лакированную кожу штиблета, и счастливым тоном произнес:

– Для почина! Без ловкости тут не обойтись.

Извозчик потащил за узду лошадку, наезжая на обезумевших людей, и стал привязывать вожжи к ограде. Он посмотрел на Соколова:

– Слышь, погляди за лошадкой, а я сейчас раздобудусь, с тобой поделюсь.

Извозчик исподлобья, воровским взглядом окинул суетящуюся толпу, наметил жертву: старика с деревянной ногой, который уже выбрался из ворот и теперь натужливо сопел, взвалив мешок на спину.

Извозчик резво подскочил, с разбега ногой ударил старика по деревяшке. Тот взмахнул руками и грохнулся навзничь. Извозчик подхватил его мешок, швырнул на телегу:

– Так-то, германец, учись красиво жить! Сиди охраняй, я мигом…

Соколов вдруг уцепил извозчика за ворот, встряхнул, властно приказал:

– Стой тут! Не безобразничай, иначе тебе горько придется.

Отрезвленный властным голосом, извозчик замер, недоуменно вглядываясь в седока.

Находчивость

Соколов еще прежде заметил городового – молодого парня с белобрысым крестьянским лицом, который прижимался к ограде и равнодушно наблюдал за происходящим.

Сыщик, растолкав толпу, подскочил к городовому, грозно пошевелил усами:

– Ты что прохлаждаешься? Почему порядок, подлец, не наводишь?

Городовой не остался в долгу, схватился за шашку:

– Ты кто такой, что лаешься на власть?

Соколов хрястнул городового кулаком в скулу, отчего тот закачался, тяжело привалился спиной к ограде и осел на землю, вытянув ноги, о которые, матерясь и чертыхаясь, начали спотыкаться погромщики.

Соколов наклонился, вытянул из ножен городового «селедку», как народ называл шашку. Затем он пробился поближе к воротам и заорал:

– Стоять! Зарублю!

Ближайшие людишки отпрянули в сторону, на мгновение гомон чуть стих. Соколов еще более возвысил голос:

– Весь товар отравлен! Хотите жить, бросайте конфеты и печенье, они с ядом. – Шашкой ткнул в сторону расплющенной, плававшей в луже крови бабы:

– Глядите, она пригубила, что с ней стало? Городового видите? И он сожрал ворованное – теперь он труп. Бросайте, не думайте! И расходитесь по домам.

В толпе произошла благостная перемена. Нехотя, медленно люди оставляли награбленное, кто-то ссыпал из коробки печенье в Москву-реку. Соколов готов был торжествовать, но…

Беда пришла с неожиданной стороны. Извозчик, который привез Соколова, вдруг вскочил в пролетку, заорал:

– Православные, не слухайте этого мужика, он германский шпиён! Я его знаю, я его от Брест-Литовского вокзала доставил!

Толпа колыхнулась, начала смещаться к Соколову. Донеслись крики:

– Германец? Шпион? Бей его! – И десятки рук, подобно жадным щупальцам, потянулись к сыщику, чтобы разорвать его, чтобы выместить свою злобную тоску за неудавшуюся жизнь. Мстили за то, что муж пьяница, за то, что брата покалечило на войне, за то, что похмелиться не на что, и вообще потому, что каждый, даже самый слабый и трусливый человек, в толпе чувствует себя отчаянным храбрецом и богатырем. Страшнее и сильнее толпы нет ничего на свете, вот почему даже самые могущественные сатрапы заискивают перед толпой.

Спасаясь от неминуемой смерти, Соколов вспрыгнул на высокий и довольно широкий цоколь ограды. Вспомнив кавалерийское прошлое, он ловко отбивался шашкой, плашмя бил по рукам и плечам наседавших. Жертвы сыщика со страшными криками валились на мостовую, создавая искусственный бруствер, мешавший нападавшим.

Между тем извозчик, набрав полные легкие воздуха, вопил:

– Дружнее! Враз бросайтесь! За ноги дергай…

Но извозчик закончить не успел. Соколов, покинув свою позицию, прыгнул к коляске.

– Вот тебе, безмозглый головастик! – и вмиг перевернул коляску.

Извозчик, смешно взмахнув руками, грохнулся на мостовую, и коляска его подмяла. Крайне перепуганный, извозчик завопил:

– Убили, убили!

Толпа онемело наблюдала за происходящим.