За водяным занавесом
Вода летела с отвесной стены, разбивалась о громадные валуны мириадами брызг. Весь внешний мир был скрыт этой пеленой, словно волшебным занавесом.
Герда потянула Соколова за руку, стала двигаться вбок, прижимаясь к уступу в скале. Каскад мелких брызг стремительно летел сверху; закружилась голова. Соколов прижался спиной к сырой скале.
Но они шагнули вперед и тут же оказались в совершенно удивительном мире: скала уходила в глубь горы, образуя ровную площадку, словно сцена в театре. Она густо поросла мхом, за столетия сделалась удивительным ковром. От окружающего мира их отделяли бушующие, пенящиеся струи.
Герда обняла Соколова, ласково повалила на этот мягкий зеленый ковер:
– Простимся, милый!
* * *
Час спустя Герда получила вполне королевский подарок.
Соколов достал из кармана плаща изящную деревянную коробочку, открыл ее, и девушка ахнула:
– Бриллиантовое колье!
Камни сказочными лучами переливались в руках сыщика. Он повесил колье на грудь девушки:
– Носи на память обо мне! Господь выбрал тебя орудием моего спасения: хвала Господу и спасибо тебе, Герда.
Она благодарила возлюбленного долгим прощальным поцелуем. Молитвенно сложила руки:
– Возьмите меня с собой, Эверт!
Соколов погладил теплой ладонью ее щеку:
– Увы, это невозможно!
Девушка нежно прижалась к плечу богатыря, тихо, срывающимся голосом произнесла:
– Как я признательна Мадонне за нашу встречу! Я всегда буду любить вас…
* * *
Двигаясь вдоль скалы, они поднялись наверх.
Из-за ближней горы выкатилось умытое дождем солнце, посылая золотистые снопы ослепительного света, весело блестевшего на мокрой траве и листьях. В низине еще лежала эфирная дымка, которая с каждым мгновением истончалась и легким паром струилась вверх. Здесь же, наверху склона, каменистая тропинка была уже сухой.
– Какая удивительная красота! – с восторгом произнес гений сыска. – И как ты, моя прелесть, гармонично сливаешься с этим чудным первозданным миром.
Девушка напутствовала:
– Идите вперед по этой тропинке. Она вьется спиралью и совершенно пустынная. Легко доберетесь до Понтафеля – это граница Австрии: чудесные, зеленые местечки, горные рощицы, цветные поляны. Железнодорожное полотно будет под вами, Италия тоже рядом. Увидите небольшое селение – это слева, там пограничная застава, – обойдите его.
– А как же ты вернешься к фрейлине?
– Я не вернусь, я уеду в Вену. Фрейлина очень жесткий человек, она не простит мне вас, вашу любовь. Ведь она не хотела раскрывать перед вами тайны подземного хода. Да, я видела ее глаза: она любит не вас, а то наслаждение, какое получает от вас. Это всего лишь женское коварство… – Слезы покатились по щекам Герды. – Увидимся ли, милый?
* * *
Когда доблестное воинство взяло без боя Кляйн Вартенштейн, Соколова они не обнаружили.
На Вейнгарта было жалко смотреть. Елизабет публично огрела супруга по уху, потом изрядно колотила его кулаками, норовя попасть под дых. При этом, ритмично выдыхая, словно боксер в ближнем бою, нанося могучие удары, приговаривала:
– Будь умней! Будь умней. Свою награду из рук выпустил…
Впрочем, пришла ночь, и супруги помирились, ибо ничто так не сближает, как общее одеяло.
* * *
Вечером, уткнувшись в свои подушки, фрейлина и Герда горько плакали – настоящая любовь так редка, и упускать ее бесконечно больно.
С утренним поездом Герда уехала домой, в Вену.
Глава XXI
Долг чести
Роберт Кенц и другие
Утром 26 мая 1915 года из вестибюля Брест-Литовского вокзала в Москве вышел высоченный красавец с мужественным лицом. Он окинул орлиным взглядом шумную площадь, взор его потеплел, как это бывает при встрече с любимым городом после долгой разлуки, и направился к стоянке легковых извозчиков. Впрыгнул в первую попавшуюся коляску и коротко приказал:
– К Красным воротам, да погоняй поживее!
Извозчик, молодой мужик в синем армяке, большеротый, остроносый, с плутовским лицом, не спешил трогать. Он прищурил глаз:
– До Красных ворот нынче меньше рубля не берут! Прибывший кивнул:
– Согласен!
Как догадался читатель, это был собственной персоной граф Соколов, вернувшийся домой после многотрудной и рискованной командировки в недружественные страны.
* * *
Гений сыска великолепно справился с приказом государя и теперь в самом бодром состоянии духа трясся на рессорах по булыжной мостовой. В Москве все буйно цвело. На газонах, разбитых вдоль Тверской улицы, росли цветы вперемешку с уже высокой, не везде скошенной травой. Дворники в белых передниках и с бляхами на груди поливали тротуары, очищали от конских лепешек мостовые.
Как и в мирное время, народ спешил по своим делам. То и дело мелькали стройные барышни, юноши в гимназических фуражках, торговцы-разносчики с лотками. Появилось с началом войны много инвалидов: безруких, с пустым рукавом, заправленным за пояс или ремень, безногих – на костылях и на тележках, толкавшихся деревянными чурбаками от земли. И как обратил внимание Соколов, количество увечных резко возросло – последние месяцы на фронтах шли тяжелые бои. На улицах гораздо больше, чем всегда, было полицейских.
Извозчик с веселой улыбкой повернул лисью физиономию, развязно проговорил:
– Позвольте, господин хороший, полюбопытствовать: из каких мест к нам в Первопрестольную прибывши?
Соколов спокойно, как равному, отвечал:
– Из Германии!
Извозчик захихикал, раззявив красную щель рта:
– Гы-гы, правда, что ль? Нынче, слава Господу, германцам у нас укорот делают. Спасибочки новому главнокомандующему князю Юсупову, он распорядился: дескать, перевести всех германцев под корешок! А если, мол, найдете добро какое, то берите и несите сколько кому влезет – без сумления.
Соколов переспросил:
– Так и сказал: «берите и несите»?
– Натурально!
Соколов подумал: «Видимо, и впрямь за минувшие недели в Москве произошло много нового. Неужто погромы начались? Юсупов-старший – администратор беспомощный. Чтобы завоевать у черни популярность, он допустил немецкие погромы? Невероятно!»
Извозчик назидательно продолжал:
– Давно пора было! От жидов и германцев жизни совсем не стало, угнетают нас, православных. Это до чего дошло? Германцы на Прохоровской мануфактуре отравили воду. Русские люди той водицы испили и дух испустили. Потому как русские люди – доверчивые. Сегодня бить пойдем!
– Так Прохоровы – исконные русские!
– А я и говорю – доверчивые. Прохоровы доверились немцам, а те – отравили. Супружница приказала штуку сукна привезти, надо детям и себе польта справить. Чай, не деревня мы какая, могим в польтах прогуляться. Но это, сказывали, после обеда будет. А вот теперь, в народе говорят, на очереди Эйнем, его пойдем громить. Вас доставлю и прямиком на Берсеньевскую набережную, к кондитерскому производству – свое не упустить бы.
– И много таких, как ты? Ну, тех, что берут?
– Ежели не дурак, то обязательно любой возьмет! Вчера брали Роберта Кенца на Мясницкой. Я ящик струментов взял, еле доволок. Вон стоит в ногах, брезент откинь – увидишь. – Спохватился: – Слышь, германец, а может, ты купишь? Недорого отдам, а? Хошь, покажу? – Натянул вожжи. – Стой, скотина, господину германцу дай удовольствие предоставить.
Извозчик спрыгнул на булыжную мостовую, откинул кусок старого выгоревшего брезента, и Соколов увидал крепко сколоченный ящик. Извозчик отхлопнул крышку. В ящике смазанные маслом блестели новые никелированные инструменты: плоскогубцы, кусачки, зуборезные фрезы, метчики, зенковки, сверла, кронциркули.
Извозчик восхищенно воскликнул:
– Видал, германец? Товар первый сорт. Сам бы пользовался, да деньги нужны. Забирай весь ящик, за катюшу отдам. Цена без запроса!
Соколов холодно отвечал:
– Я ворованное не скупаю. Тем более что магазин Роберта Кенца давно перешел к русскому человеку – Федорову.
Извозчик закрыл ящик, презрительно процедил сквозь зубы:
– Этого мы знать не могим, а вот коли начальство приказало германцев громить, стало быть, нельзя случай упускать. Чай, не пальцем деланные, не обсевки какие. Уже жалею, что тебя, господин германец, в коляску посадил. Думал, что ты себе выгоду захочешь. А ты какой-то неудельный. Сейчас на вокзал привез господина в пенсне, так тот сказал, что возле кондитерского Эйнема на Берсеньевской православные уже с палками и мешками собрались… Ты как хочешь, мне туда надо.
Соколов удивился:
– С палками и мешками?
– Так точно, – весело подмигнул извозчик. – Палками будем немцев и витрины бить, а в мешки конфеты и чего еще попадется погружать. – Улыбнулся желтыми зубами. – Прибыток дому и усиление оборота жизни. Понял? Отставать нам нельзя. Добавь хоть еще рублик, тогда отвезу. Мне и к Эйнему успеть, и к Прохоровым братьям не опоздать. Когда еще такое счастье привалит, а?
Соколов почувствовал, как в нем закипает ненависть к этому наглому и жадному мужику, уверенному в своей безнаказанности. Он приказал:
– Хорошо, правь к Эйнему! Все ты врешь, никого там не громят.
Извозчик снова весело подмигнул: мол, знаю вашего брата! Хлестанул беременную, с раздутыми боками кобылу, нахально заржал:
– Э, барин, самому на дармовщинку захотелось? И то, притащишь своей бабе конфет, так она тебя любить слаще будет. Гы-гы!
