Очаровательная Герда

Соколов проснулся в люксе от стука в дверь. Он вскочил, на голое тело накинул халат и распахнул дверь.

В номер вошел улыбающийся Бирхоф. Он за руку держал очаровательную сероглазую девицу лет двадцати. Ее необыкновенно густые светло-каштановые волосы волнами падали на плечи, большие серые глаза, расставленные несколько широко, с острым любопытством и даже восторгом взирали на атлета-красавца.

Соколов подошел почти вплотную, помог снять бархатное пальто. Он почувствовал легкий, дразнящий запах чисто вымытого девичьего тела.

Бирхоф весело рассмеялся:

– Играйте, Эверт, «Фрейлейн Герду», ибо я привел именно ее.

– С удовольствием! Только позвольте мне одеться. – Обратился к Герде: – Вчера ваш дядюшка сказал мне о вас, но я решил, что увижу что-то провинциально-простенькое: пухлый ротик и пуговички-глазки. Но теперь с удовольствием отмечаю: ошибся! Передо мной настоящая королева красоты. Как писал великий Гёте: «И даже утро золотое соперничать не может с ней!»

Герда кокетливо улыбнулась:

– Полно, господин, смеяться над несчастной девушкой! Среди этих диких гор и самой впору одичать. Здесь хорошо пожить путешественником неделю-другую, но прозябать годами… Брр! Какая уж тут «королева»!

Соколов предупредительно спросил:

– Герда, вы завтракали? Может, у меня в номере устроим чай?

– Хорошо! – Повернулась к Бирхофу: – Дядюшка, вы разбудили меня, я не успела позавтракать. Если вы не хотите, чтобы я умерла с голоду, прикажите, пусть сюда еду принесут. – И снова к гостю: – Я очень люблю рябчиков, хорошо прожаренных в сметане, таких, знаете, розовых, с тонкой подсоленной корочкой.

– И с хорошим вином?

– Конечно! Здесь люди живут среди виноградников, и вино, кажется, начинают пить одновременно с материнским молоком. – Весело рассмеялась, словно серебряный колокольчик зазвенел. – Господин фон Вестгоф, пока вы будете переодеваться, позвольте мне поиграть на рояле?

– Сделайте одолжение, только зовите, пожалуйста, меня просто Эверт! В вашем репертуаре, разумеется, Моцарт?

Герда сделала вид, что чуточку обиделась:

– Что ж тут смешного? Я обожаю пьесы великого Моцарта. Люблю оперы и симфонии Вебера. Высоко ценю Густава Малера, жаль, что он столь рано умер.

Бирхоф воскликнул:

– А ведь господин Малер останавливался когда-то в моей гостинице, вот в этом люксе жил, свою музыку играл на этом рояле. Жаль знаменитого композитора…

– Зато он не дожил до этой ужасной войны! – вставила Герда.

Соколов согласился:

– Это великая удача – умереть вовремя…

Герда сморщила носик:

– Зачем мы говорим об ужасном?

– Вы не дали, фрейлейн, закончить мне мысль: это великая удача и радость – вовремя умереть от любви к вам!

Герда, ласково глядя на атлета-красавца, рассмеялась:

– Но вам, Эверт, такой исход не грозит. Вы не умрете от любви, многие несчастные умрут от любви к вам. – Она села за рояль, шумно стукнула тяжелой крышкой, вздохнула и заиграла вдруг что-то из Чайковского. Взглянула в лицо Соколова, повторила: – А вы погибнете от ненависти к врагам. Это красиво – героическая смерть во имя фатерланда.

Соколов удивленно поднял бровь:

– Вы замечательно играете!

– Я училась в Венской консерватории, и профессора говорили (произнесла басом): «У вас, Герда, редкие способности». Графиня Васильчикова ежедневно просит меня играть, она часами может слушать «Времена года» Чайковского.

Весь дом наполнился звуками. Герда играла вдохновенно.

Соколов отправился переодеваться, а Бирхоф понесся на кухню – заказывать завтрак.

Нечаянная радость

Бирхоф, чувствуя себя лишним, заблаговременно удалился – после вчерашнего возлияния у него болела голова.

Они позавтракали в люксе вдвоем.

На минуту возникла неловкая пауза. Ее разрешил Соколов. Он взял руку Герды, погладил ее и, глядя в серые, полные ожидания любви глаза, произнес:

– Как прекрасна наша жизнь нечаянными радостями! Я ехал сюда без всякого желания, тем более без надежды на такую встречу. И вдруг… Нет, это невероятно! Откуда в этой, пусть и прелестной, глухомани такая царственная красавица? Жест, походка, движение, язык – во всем чувствуется порода, аристократизм. Кто ваши родители?

Герда рассмеялась:

– Вы, Эверт, все преувеличиваете. Моя мама пианистка, а отец – офицер кайзеровской армии, погиб еще в первом году во время учений. Просто вы чуть-чуть влюбились в меня. Признайтесь, я сказала правду?

Соколов отрицательно помотал головой:

– Никак нет! Вы, Герда, ошибаетесь.

У Герды вытянулось лицо, а обольститель браво продолжал:

– Я влюбился не чуть-чуть, а по-настоящему. И еще сделаю признание: все свои годы я жил предчувствием этой встречи.

Она снова заглянула ему в лицо, и ее глаза светились любовным светом.

– А вот в это я верю! Ибо совершенно такое же ощущение и у меня: я всегда знала, что встречу вас. Это очень удивительно, но я много раз во сне видела ваше лицо, слышала ваш голос. – Вздохнула. – И я готова умереть от горя, ибо знаю: мы очень скоро расстанемся – и навсегда. Я буду жить очень долго. И все годы стану тосковать, вспоминать ваши большие руки, сегодняшнюю встречу, мысленно слышать ваш голос с берлинским произношением. Такое произношение бывает у иностранцев, хорошо освоивших немецкий язык.

У Соколова не дрогнул ни один мускул.

Она поднялась, легко сказала:

– Я пошла в ванную комнату!

Соколов услышал шум льющейся воды.

Герда вернулась улыбающаяся, с капельками воды на волосах, с янтарным цветом тела, с крепкими сосцами грудей и темнеющим лобком. Протянула руки.

– Вы еще не в кровати? Ну, скорей…

* * *

Герда вскочила с постели:

– В двенадцать часов хозяйка пьет утренний кофе, а я должна вслух читать ей свежие газеты.

Она стала торопливо застегивать крючки. Соколов, любуясь ее фигурой, спросил:

– Ты не забудешь предупредить охрану, что я принесу хозяйке образцы вин?

– Я лучше попрошу хозяйку, чтобы она приказала пропустить вас, Эверт. Уверена, что уговорю ее, она меня любит. Я ведь у нее не то камеристка, не то доверенная подруга. – Посмотрела в глаза Соколова. – А вы меня любите?

– Очень! – вполне искренне отвечал русский красавец.

– Если это правда, очень прошу, не обольщайте мою хозяйку!

Соколов рассмеялся:

– Если она меня не обольстит! Прелестница, мое сердце сейчас принадлежит тебе.

– Тогда сегодня, после ужина, я приду к вам, Эверт!

– Очень буду ждать, любимая! Приходи скорее. – И он поцеловал ее в губы.

– Охраннику скажете, что графиня назначила вам аудиенцию на шесть часов.

– Так и скажу!

И вдруг гения сыска осенило. Он задержал руку Герды в своей:

– Ты, пожалуй, ничего обо мне хозяйке не рассказывай, а передай ей записку, которую сейчас напишу.

Гений сыска сел за стол, обмакнул в чернильницу перо и размашисто начертал по-французски:

«Ваша светлость, Мария Александровна!

Я прибыл к Вам по поручению высокого лица, которому Вы писали. По сей причине прошу аудиенции. Готов посетить Вас нынче же в шесть часов пополудни.

Примите уверение в моем почтении, Ваш покорнейший слуга, торговец вином из Берна барон Эверт фон Вестгоф».

Записку он заклеил в конверт, протянул Герде, улыбнулся:

– Письмом просить встречу гораздо приличней! Только спрячь его подальше.

Она ушла легкой походкой, чуть покачивая бедрами.

Соколов думал: «Как часто наша жизнь зависит от какого-нибудь пустяка! Стоит этой Герде передать письмо Вейнгарту, и моя голова скатится с плеч. Самое ненадежное – кому-либо доверять свою жизнь. Я поступил рискованно. Но это лучший ход!»

Соколов подошел к окну и следил за Гердой, пока девушка не скрылась из виду.