Глава XI

Козни Юсупова

Народный герой

Пришел час театральных разъездов. Улицы вновь оживились движением.

Возле «Яра» суета кипела вовсю. То и дело подлетали лихачи на рессорных, мягко покачивавшихся колясках. Со скрежетом тормозили автомобили. Два рослых бородатых швейцара то и дело сдергивали со своих голов расшитые галуном фуражки, низко, словно артисты на сцене, кланялись:

– Милости просим в наше замечательное заведение!

Красиво одетые дамы, стройные важные господа исчезали за предупредительно раскрывавшимися тяжеленными дверями.

Соколов вошел в громадный зал легким, словно летящим шагом. Голод он испытывал совершенно ужасный – с утра во рту маковой росинки не лежало.

Фока Спиридонович, метрдотель, с круглым, выпирающим из-под фрака пузом, подкатил к почетному гостю, расшаркался:

– Счастливы видеть вас, ваше сиятельство, и потрафлять со всем своим усердием-с! И Федор Иванович, и Григорий Ефимович, и прочие благородия вас давно ожидают. Вон, вдали отсюда, к эстраде ближе. Позвольте вас проводить, чтобы какая сволочь с подносом от усердия на вас не налетела.

– Юсупов-сын тоже гуляет?

– Никак нет, они нынче не появлялись. Что особенного желаете кушать?

– Прикажи стерляжью уху сварить!

– На шампанском редерере не побрезгуете? Самолично бегу на кухню – одна нога здесь, другая уже там! Поварам прикажу и сам трижды подгоню. А вы, ваше сиятельство, Аполлинарий Николаевич, пока позвольте себе водочки выпить под закуски – холодные и горячие. А там ушица в самый аккурат и поспеет-с! – Ткнул пальцем в сторону лакеев, застывших вдоль стены: – А эти три номера нарочно дежурят для вашего стола.

* * *

Шаляпин облапил Соколова, ласково прогудел:

– Давно не встречались, Аполлинарий Николаевич! Только и слышно: «Невероятные подвиги гения сыска!»

– Это все фантазии газетчиков. Готовы из простого сыщика сделать Геракла! А в жизни, как в любви, – все проще и жестче.

– Не согласен с тобой, граф! Народу нужны герои – для доброго примера. Сейчас, поди, опять вернулся, граф, после раскрытия какой-нибудь ужасной истории?

– Да, Федор Иванович, но о службе во время отдыха говорить не люблю.

Распутин опрокинул в себя мадеру, поднялся во весь долгий рост, потянул за рукав Шаляпина:

– Ну-кась, Федя, отойди! Жажду графа бесстрашного облобызать! – Большими выразительными глазами посмотрел на Соколова. – Спасибо, что пришел. – Вздохнул. – Горе, понимаешь, ужасное – погубили мою ненаглядную Эмилию. На святое существо руку подняли! – Погрозил в потолок пальцем: – Злосмрадные шакалы, лайно собачье, падет гнев Господа на ваши головы!

Тут же суетился вечный прилипала Распутина Николай Соедов. Он подкрутил кончики крошечных усиков и протянул руку:

– Позвольте, неустрашимый вы наш герой, приветствовать вас путем рукопожатия! А мы вас заждались. Только и выпили по рюмке…

Тяжелые предчувствия

Распутин продолжал:

– Ведь какие времена жуткие пришли – мучениц невинных в колодцах топят! Слабоумием и жестокостью мир объят, дни последние наступают. – В недоумении развел руками. – И кто убийца? Ейный муж, полковник! Нет, скоро вся земля перемешается с кровью. – Опустил голову, глубоко задумался. И вдруг на Распутина нахлынуло вдохновение, он воздел вверх руки, с искренней печалью воскликнул: – Вот ведь как – барынька эта была для меня вроде бы посторонней, а отошла от земли – так меня всего страх объял, ибо сознаю ту безотрадную пустоту, кою Эмилия по себе оставила. Воображения человеческого не хватает, дабы уразуметь истину: такая красота вожделенная вмиг по воле злодея обратилась в прах. О-хо-хо! Точно реку: конец света близится… Эй, лакей! Что хайло раззявил, не смотришь за рюмками? Милые вы мои, давайте еще по одной, по горькой – за светлую память невинно убиенной барыньки Эмилии Гершау!

Выпили. Шаляпин крякнул, закусил шляпкой белого гриба, вопросительно взглянул на Распутина:

– Стало быть, конец света? Нет, не верю! Убивали и во времена Клеопатры и цезарей, убивать будут и после нас. И все же земля прекрасна, и она будет вечно дарить свои радости – любовь, вино, наслаждение природой и искусством.

Распутин взглянул на Шаляпина какими-то потемневшими, полными страдания глазами и медленно глуховатым голосом сказал:

– Меня давно замыслили жизни лишить… Запомните, братья во Христе, что скажу вам, что прежде говорил русскому папе, что говорил русской маме. Дни мои остались недолгие. – Помолчал, опустил на грудь голову, глаза по-особому заблестели. – Ведь убьют не за кошелек разбойные грабители! Эти еще могут ведать сострадание. А убьют злодеи, вознесенные к подножию трона, безжалостные, озверевшие, чтобы самим властвовать, чтобы стяжать сокровища неправедные. И содрогнется от ужаса Русская земля, реки кровью наполнятся.

Распутин, возвышаясь над столом, тяжело дышал. Крупные слезы катились по его вдруг озарившемуся каким-то вдохновением лицу. Прижал руки к сердцу.

– Когда звон колоколов возвестит о моей смерти, знайте: меня убили родственники царя. Те самые, что самого папу замышляют с трона низвести, чтоб в нашем Отечестве безо всякого пути и порядка распоряжаться и грабить. И тогда царские дети не проживут и двух лет. Их убьют те, кто будет называть себя русским народом, но таковым не будет, а народ наш станут те убийцы люто ненавидеть, сеять повсюду смерть и Православную церковь унижать, поганить и с лица земли стирать.

Соколов внимательно слушал Распутина и не проронил ни слова.

Соедов поддакнул:

– Ты, святой отец, провидец, все века насквозь прозреваешь.

Распутин ласково взглянул на Соколова.

– Суд Господа справедлив, но долог, а ты, граф, силою Создателя, убийц Эмилии покараешь нынче же. За то тебе поклон низкий! – Распутин наклонился, а руки через стороны смешно задрал вверх. – Выпьем, друзья мои, за гения сыска, ибо не отвернулся от моей униженной просьбы, склонился на мольбы и разоблачил вражьи козни.