Предсмертные признания

Соколов появился с пузырьком в гостиной. Зинаида протянула руку:

– Дайте скорее, жажду успокоения…

Соколов протянул ей пузырек, на дне которого осел белый порошок. Зинаида поставила на донце кофейную чашку и налила ее с верхом, предварительно поболтав пузырек.

Она дрожащей рукой поднесла чашку к губам и застыла, тяжело о чем-то размышляя. Соколов с интересом наблюдал за ней.

Наконец Зинаида глубоко вздохнула, как перед прыжком в глубокую воду, перекрестилась и махом осушила чашку.

Она откинула голову на спинку кресла. По ее щекам покатились слезы. Зинаида взглянула на Соколова:

– Спасибо вам, Аполлинарий Николаевич! Вы избавили меня от страданий.

Соколов изобразил недоумение:

– Каким образом?

– Вы дали мне выпить яду. Мне осталось жить несколько минут.

– Что вы натворили?

– Да, прощайте все, я умираю. И я глубоко раскаиваюсь в своей минутной слабости… Ой! – Она схватилась за грудь. – Какая резь! Надо успеть сказать вам…

Соколов дал знать писарю:

– Царапай, не отставай! – И к несчастной: – Облегчите душу, Зинаида Васильевна! Кто вас подбил на предательство?

Зинаида тяжело дышала, щеки ее все больше бледнели.

Прибежал Мартынов. Он увидал пустой флакон, не сдержался, страшными глазами посмотрел на Соколова:

– Что с арестанткой?

Соколов, самолично заливавший в пузырек смирновскую водку и опускавший толченый мел, несколько усомнился: «Что ж такое? Может, на краях бутылки яд остался? Ведь и впрямь будто умирает!» Вслух произнес:

– По ошибке вместо лекарства от сердца дама приняла яд. Умирает! Так что, Александр Павлович, попрощайтесь с этой замечательной женщиной, которая по воле злого рока уходит от нас во цвете лет.

– Я же сказал: вылить в унитаз! – затопал ногами Мартынов.

Соколов беспечно отвечал:

– Произошла ошибка, и вот, – показал на Зинаиду, – выпила яд и сейчас умрет.

Мартынов по-французски крикнул:

– Граф, вы пойдете под суд – военно-полевой. Это настоящее форменное пре-ступ-ление!

Соколов усмехнулся и ответил по-французски:

– Подполковник, с таким голосом только коров пасти – по всей округе будет слышно!

– Доктор! Скорее сюда! – закричал Мартынов.

Соколов жестко сказал:

– Не надо доктора!

– Почему?

– Желание дамы для меня священно!

Мартынов разинул рот, чтобы начать истерику, как Зинаида, владевшая французским и слыхавшая диалог сыщиков, продолжая полулежать с закрытыми глазами в кресле, слабым голосом пролепетала:

– Граф, Аполлинарий Николаевич, я так благодарна вам! Дайте вашу руку.

Соколов протянул свою ручищу. Зинаида прижала ее к своей щеке.

– В благодарность я все вам расскажу, только пусть ваш начальник не орет так – у меня в ушах заложило.

Мартынов раздраженно произнес:

– Вы много на себя берете, задержанная!

– Нет, – со слезами на глазах произнесла Зинаида. – Я уже не задержанная, я самая свободная, даже от самой жизни.

Соколов тяжелым взглядом смерил Мартынова:

– Ну?!

Тот поднялся и быстро пошел к дверям. Соколов едва сдержал смех: начальник охранки не ушел, а встал за тяжелой портьерой, из-под которой виднелись его сапоги.

* * *

Зинаида перевела дыхание, продолжила:

– Я к вам чувствую симпатию, Аполлинарий Николаевич. Дайте вашу руку и примите мою исповедь. Да, через две-три минуты меня не будет. Тошнота подкатывает к горлу, отчаянно кружится голова. Знайте – меня сгубили легкомысленность и амурные страсти! С Генрихом Гершау я познакомилась еще лет семь назад, когда совсем девочкой впервые пришла на рождественский бал в Дворянское собрание. Он ловко танцевал со мной, говорил приятные слова. Позже я его иногда встречала на разных балах, но дальше одного-двух танцев наши отношения не заходили. В тринадцатом году, вскоре после моей свадьбы с Отто Ивановичем, Генрих стал заезжать к нам домой. Чаще всего это было днем, когда муж находился на службе. Генрих привозил мне цветы и конфеты. Узнав, что я коллекционирую марки, несколько раз дарил редкости. – Закашлялась. – Ах, какая страшная сухость во рту…

«Черная пенни»

Соколов протянул стакан с водой. Зинаида жадно приложилась к стакану, утерла платочком уста, замолкла.

Соколов спросил:

– Теперь, Зинаида Васильевна, для вас это значения не имеет, скажите, у вас были близкие отношения с Гершау?

– Да, мужчина цветами и подарками всегда покорит женское сердце – я исключением не была. Однажды – это случилось вскоре после нового, 1915 года – он спросил меня: «Вы, Зиночка, хотите иметь „черную пенни“ и полный набор земских марок?» Я думала, что ослышалась. Воскликнула: «Кто не хочет иметь их? Но ведь это безумно дорого! У меня нет таких денег!» Но Генрих возразил: «Вам это не будет стоить ни копейки! Ваш муж, мне известно, берет со службы домой бумаги, он работает с ними». – «Да, приносит что-то и корпит над ними по вечерам». – «Мне для одной коммерческой цели надо бы знать кое-что о поставках фуража в армию, хочу скупить овес будущего урожая». – «Я спрошу мужа, думаю, он мне не откажет, ознакомит вас». – «О, нет, нет! Мы поставим Отто Ивановича в неудобное положение. Давайте сделаем, как в детской игре – скрытно». Ах, все горит внутри!.. Дайте, господа, еще попить воды…

* * *

Портьера вдруг раздвинулась, появился Мартынов. И он насмешливо произнес:

– И вы, конечно, ради почтовых марок не устояли? Зинаида с удивлением взглянула на него:

– Ах, вы здесь? Тем хуже для вас. Я отвечу: вы – не коллекционер, вам не понять меня. А вот граф Соколов меня понимает. Ведь это такая страсть – сильней любовной…

Соколов сказал:

– Как жаль, что я прежде не знал о вашем увлечении марками. У меня есть редчайшая подборка марок, выпускавшаяся полицией. Это Московской и Петербургской полиции – разных номиналов и красок – и прочих. Я вам их подарил бы.

– Спасибо, это очень интересно, но, увы, поздно…

– И что было дальше?

– Вам это известно. Когда муж уходил на службу, ко мне по черной лестнице тайно поднимался Гершау. Я доставала ключ из ящика письменного стола, мы открывали сейф, и Гершау что-то фотографировал. Я не придавала этому большого внимания. Разве какие-то ничтожные бумажки, как мне казалось, могут сравниться с «черной пенни»? Но тут дворник Матвей насплетничал мужу, что ко мне зачастил посторонний мужчина. Мой Отто устроил сцену ревности и грозил отправить меня к своим родственникам в самарскую деревню.

Зинаида тяжело задышала, казалось, вот-вот отлетит ее дух.

Соколов взял ее руку: она была холодной, пульс учащенным. Участливо спросил:

– Может, вам кофе приготовить?

– Если успею – выпью!

Соколов сказал Гусакову:

– Коля, пройди на кухню, приготовь кофе для всех нас. – И к Зинаиде: – Это так любопытно и поучительно – сюжет для Артура Конан Дойла. Так что было дальше?

Зинаида глубоко вздохнула и слабым, едва слышным голосом продолжила:

– Гершау передал мне камеру, которую вы нашли, пленки и научил обращаться – это несложно… Ах, как больно! Я все делала, как просил Гершау… Он отдал мне «черную пенни» – бесценное сокровище, передал сорок земских марок, обещал остальные… Ик! Дайте мне спокойно умереть… Я все сказала. Кажется, сердце останавливается.

Мартынов вновь озабоченно произнес:

– Где доктор? Срочно пригласить доктора!

Соколов философски заметил:

– Тому, кто искренне решил умереть, уже ничто не поможет. Не надо доктора! А вот и кофе. Попейте, Зинаида Васильевна, легче станет!

– Мне уже ничего не поможет! Яд сильнодействующий… Что я наделала!

Соколов женские излияния направил в нужное русло:

– И что произошло, как вы бежали от мужа?

– Однажды муж уехал утром на службу. Я влезла в сейф, стала переснимать какие-то бумажки. Вдруг неслышно вошел муж – вернулся с дороги, он забыл дома что-то… Он меня – ой, резь! – ударил, обещал сдать в охранку самому Мартынову. Когда муж отправился на службу, я бежала к Гершау. Благо его жена уехала куда-то в Тулу к родственникам. Уехала на неделю, а вернулась через пять дней, без предупреждения, без телеграммы. Видимо, решила проверить верность мужа. А мужей проверять никогда не надо, кроме беды, ничего от этого не бывает. Она застала нас в постели. Эмилия громко скандалила, Генрих хотел ее успокоить – ничего не выходило. Распаленная ревностью, Эмилия отвесила мужу пощечину и крикнула: «Я доложу в охранку о твоей шпионской деятельности! Ты – гнусный предатель и подлец!» Эмилия, может, ничего и не доложила бы, но Генрих очень перепугался. Он бросился догонять Эмилию. Вернулся минут через пятнадцать, был очень бледен и испуган. Сказал, что покончил с Эмилией, – выхода, дескать, другого не было. Теперь я могла пожить у него, только нельзя было выходить на улицу и даже во двор. За день до моего ареста он пришел весь сам не свой, сказал: «За моим домом следят! Я пропал». Утром Генрих уехал, и я больше его не видела.

Соколов кивнул согласно головой:

– Это очень трогательно. Но куда он мог спрятаться?

– Я совсем не знаю круг общения Генриха… Да и не хочу, чтобы его схватили. Теперь я облегчила свою душу, все высказала вам, Аполлинарий Николаевич. Будь я Клеопатрой, я провела бы ночь с вами, а потом мы ушли бы из жизни вместе – как трогательно!

Соколов улыбнулся:

– Нет, Зинаида Васильевна, давайте лучше жить – долго, с наслаждением, занимаясь любимым делом!

– Зачем смеяться над той, чьи минуты сочтены?..