Прерванный сон

В полдень, съев обед, который приносил лакей из соседнего трактира «Палас», Бормотов громко зевнул, перекрестил рот и наставительно обратился к приказчику – зеленому юноше в клетчатом пиджаке и прыщах на лице:

– Мой дед Фрол Сидорович, царствие ему небесное, говорил: «Сон до обеда золотой, а после обеда – серебряный». До обеда хлопоты спать не дают, а теперь сам Бог велел предаться. Ты, Никита, человек еще незрелый, навсегда запомни: после обеда меня можно будить только в одном случае. – Пытливо взглянул на слушавшего в оба уха приказчика. – Ну-ка, ответь, в каком случае?

Приказчик бодро отвечал:

– Если земляное трясение произойдет?

Бормотов укоризненно покачал головой.

– Ну и дурак ты, Никита! Какое такое трясение? – Хотел отвесить приказчику науки ради «леща», но не стал – руку поднять лень было. – Ты должен меня разбудить, если, не приведи господи, – осенил себя двуперстием, – пожар запылает. А так – ни-ни!

– Слушаюсь, Максим Михалыч!

– А знаешь, Никита, почему про царя Димитрия в старину догадались, что он ложный?

– Не могу знать, Максим Михалыч! Скажите, Христа ради…

– А ложный царь Димитрий не ходил в баню и не спал после обеда. Тут все и поняли – не русский он, а немец. Ну, голову и отсекли. А на трон посадили природного русского. Так-то, мил человек!

– Какой вы умный, Максим Михалыч!

Бормотов степенно молвил:

– С мое поживи, и ты поумнеешь! Ну, заговорился с тобой. Торгуй лучше – лишнего не клади, за недовес не попадайся – пригвожду!

Еще раз зевнул и, верный замечательной привычке, уединился в задней комнатке – поспать часок-другой. Вкусно пахло корицей, мандаринами и мускусом…

Едва прилег на мягкую, тщательно взбитую перину, как очи тут же смежились. Пришел глубокий, облегчающий все человеческие страдания сон.

* * *

Сладкий сон был нарушен: в дверь раздался тревожный стук. Купец услыхал взволнованный голос приказчика:

– Максим Михалыч, а Максим Михалыч, прибыл пристав, вас требует видеть.

Купец быстро облачился и вышел в кладовую. Тут, подтянутый, стройный, стоял молоденький офицер. Он приложил руку к лакированному козырьку:

– Поручик охранного отделения Козляев. Попрошу незамедлительно следовать за мной.

Бормотов так и обмер. Торговал он честно, своего не упускал, но и чужого не брал. И вот на тебе: охранное отделение! Спаси, Господи, и помилуй! В пояснице страшно заныло – ни выпрямиться, ни вздохнуть.

– Куда следовать? – вмиг осипшим голосом спросил купец.

Любимец Мартынова, поручик Козляев, мог бы успокоить почтенного купца, объяснить, что в его доме хотя и будет сейчас произведен обыск, но к нему, Бормотову, это прямого отношения не имеет. Искать главным образом будут у жильца со второго этажа Отто Дитриха.

Но Козляев от природы был вредным. Он ничего не сказал купцу, лишь сквозь стиснутые зубы злобно прошипел:

– Узнаете, когда приедете! – и уставился свинцовым взглядом. – Вину за собой ведаете? Лучше сейчас доложите.

Купец побледнел еще больше:

– Господи, грехи, оно, конечно, имеем, потому как люди пока живые. Но чтоб чего против закона – ни сном ни духом…

Коляска понеслась через всю Москву, во 2-й Коптельский.

Народная молва

Соколов, едва свернул с Грохольского переулка, увидал у дома купца Бормотова оживление. Возле массивных, почерневших от непогод и времени резных дубовых ворот, которые, кажется, помнили времена Елизаветы Петровны, стояли лакированное авто Мартынова и две казенные коляски.

Тут же прохаживался городовой, осаждавший толпу любопытных:

– Куда прете? Извольте поддать назад!

Неслись возбужденные голоса:

– Что это народ собрамши?

– Разно талдычат: кто говорит – бомбу ищут, другие брешут – за печатание фальшивой монеты Бормотова арестовывать прибыли.

– Эх, грехи наши тяжкие!

– То-то Бормотов лощеный ходил да на двойке караковых по ресторанам разгул себе давал. А у него в доме гнездо выявили…

– Это вы напраслину порете! Такой был человек задушевный, всегда милостыню подавал. И что же теперь с ним будет?

– Известно чего: выбреют лоб, в кандалы и этапом в Сибирь.

– Чего не знаешь, того не мели: этапом давно не гоняют. Теперь со всем удобным канфортом на поезде доставляют и арестантов по квитанции, как багаж, сдают. Называется – цывылизация-с!

– Послушаю вас и сразу вижу: до чего теперь народ глупый пошел. Разве человек может багажом быть? Он хоть и арестант, хоть и в кандалах, да теперь полголовы не бреют и в удобных местах расселяют на полной свободе, чтобы сам себе учился честное пропитание добывать. И кто хорошо старается, тех прежде намеченного срока домой отпускают. Так-то! А ты – багаж!

– Это точно – человек нынче сырой пошел. Сторона наша дикая, непробудная!

Увлечения

Соколов поднялся на второй этаж по крутой, скрипевшей под его могучим телом деревянной лестнице. Квартира Дитриха не была обширной, обычное жилье буржуа средней руки – прихожая, гостиная, кабинет, столовая, спальня, кухня, кладовая.

Зинаида вела себя спокойно. При виде мужа, лежавшего в спальне с пиявками на затылке, улыбнулась, чмокнула его в щеку:

– Отто Иванович, как ваше здоровье?

Полковник Дитрих ничего не ответил. Он с ненавистью резанул взглядом супругу-беглянку. Сомкнув уста, полковник уставился в потолок.

Сидевший рядом на стуле врач, сухой, пожилой старичок с козлиной бородкой, строго произнес:

– Пожалуйста, не беспокойте пациента!

Но пациента все же побеспокоили: подняли с кровати, которую тщательно обыскали, но ничего не нашли.

Мартынов вежливо сказал:

– Простите, господин Дитрих, это было необходимо.

Начальник охранки, не снимая плаща, прохаживался по помещению, похлопывая по ладони перчатками и наблюдая за обыском.

* * *

Обыск шел третий час. Искали предметы, которые могли обличить Зинаиду, а возможно, и ее сообщников.

Сотрудников охранки было восемь человек (не считая Соколова и Мартынова, которые лишь наблюдали за обыском). В помощь взяли и знаменитого филера Гусакова-младшего.

Обыск проводили тщательно: осматривали пол, паркет, плинтусы, подоконники, стены, потолок.

В сейфе, стоявшем в углу кабинета, служебных документов не было. Там сыщики обнаружили всего лишь немного денег – около двухсот рублей.

С мягких кресел, козетки и диванов осторожно сняли нижнюю обшивку, искали в пружинах и волосяной набивке.

Не поленились сдвинуть мебель. Столы и шкафы перевернули основанием наверх – не устроены ли в днищах потайные места? Исследовали даже ножки мебели и столешницы. Не обошли вниманием комод со спальными принадлежностями, киот с иконами, скрипку и ее футляр – сам Дитрих был изрядным музыкантом.

Больше всего доставила хлопот библиотека. Каждую книгу – а их было несколько сотен – встряхивали, заглядывали на просвет в корешок.

Все было тщетно.

* * *

Зинаида под присмотром Гусакова сама приготовила себе кофе. Теперь, сидя за журнальным столиком, она в непринужденной позе потягивала душистый напиток, читала газету и курила папиросы «Дюшес».

Соколов все время незаметно за ней наблюдал. Но Зинаида казалась совершенно равнодушной, не проявляла ни малейшего беспокойства.

Филер Гусаков открыл потайные ящички в секретере – там лежали несколько золотых монет и десятка три редких почтовых марок.

Зинаида отложила кофе и резко заявила:

– Осторожней, любезный! К маркам нельзя прикасаться пальцами – только пинцетом, да и то умеючи.

Гусаков вопросительно посмотрел на Соколова. Тот, заядлый коллекционер, знал толк в филателистических редкостях. Но он знал и другое: почтовые марки, приклеенные на конверты, порой служили шпионам для передачи информации.

Гусаков из нижнего ящика вынул альбом, протянул Соколову:

– Тут тоже марки!

Сыщик ахнул. В альбоме хранилось всего с полсотни марок. Но каких! Это была самая первая в мире марка – «черный пенни» с профилем королевы Виктории. Марка вышла весной 1840 года в Лондоне – заветная мечта коллекционеров. Тут же лежали полными наборами первые марки Российской империи с декабря 1857 года по июнь 1875 года.

Соколов обратился к Зинаиде:

– Это ваша коллекция?

– Да, моя.

– Поздравляю, вы – обладательница потрясающих редкостей.

– А вы, граф, разбираетесь в марках?

– Не так хорошо, как в русских редких книгах, – эти я знаю все. Но и тут помню: тему «черного пенни» подсказал художник Чивертон, а все российские марки за первых лет тридцать создал Кеплер.

– Какой вы эрудит! – Зинаида с особой теплотой глядела на сыщика. Общие увлечения рождают взаимную симпатию. – А я с детских лет собирала почтовые знаки. Но лишь недавно твердо усвоила: пусть марок будет совсем немного, лишь бы они были редкостью.

– Согласен с вами! Но следует помнить: то, что нынче самое обыденное, завтра делается очень редким.

Между коллекционерами завязался небольшой профессиональный разговор, который был интересен только им двоим.