Бегство

Зал ликовал. В ложу к Соколову вошел Жеребцов. На его бесхитростной физиономии была написана озабоченность. Наклонившись к уху сыщика, Жеребцов взволнованно задышал:

– Аполлинарий Николаевич, у входа жандармы… вас ждут, хотят арестовать. Я вышел покурить, а среди этих… мой знакомец, вместе когда-то служили. Вот, сказал мне. Что будем делать?

– Много их? – В голосе Соколова зазвучал азарт.

– Десятка полтора, пустяки, отобьемся.

Соколов перебил:

– Это не беда, отобьемся и прорвемся, да куда девать нашего виртуоза? Надо и о нем подумать. Если мы заварим бучу, то его никак не спасем.

Жеребцов, мечтавший о драчке с жандармами, несколько разочарованно произнес:

– Тогда сейчас же забрать нашего каторжника и – аля-улю! – через черный ход на Средний Кисловский. Оттуда – на Новую Басманную.

Соколов удивился:

– Что там?

– Моя невеста, генеральская дочь, живет – Танюша. Я говорил с ней, она будет рада приютить вас на несколько дней. Там искать не догадаются. А потом я достану всем фальшивые паспорта, и мы, – Жеребцов вздохнул, – уедем жить за границу.

– Нет, братец, захолустная Швейцария или шумный Париж – узко там моей натуре, как в клетке задохнусь! Вот, Вениамин кончил играть – пойду встречу его за кулисами, если уже с наручниками моего маэстро там не поджидают.

Соколов поднялся с места, шепнул Жеребцову:

– Мне есть где спрятаться, не беспокойся! Кошко на концерте? Прекрасно! Найди его, скажи, пусть незаметно сегодня в «Париж» придет. Коридорный поможет ему меня отыскать! Не волнуйся, отобьемся и прорвемся, – повторил Соколов понравившуюся ему поговорку.

Погоня

Пока жандармы простодушно поджидали Соколова со спутником у выхода из консерватории, те пробрались к дальним дверям. Ошеломленный нежданным успехом Казарин мыслями пребывал еще на сцене, крепко прижимая к груди охапку цветов.

Они наконец оказались у массивных дверей, ведших в Средний Кисловский переулок. Соколов толкнул дверь, она была закрыта на внутренний замок. Сыщик раздраженно сказал:

– Да бросьте эту зелень, не до этого сейчас! Вот, как в мышеловке оказались.

Он подергал дверь, покрутил в замочной скважине гвоздем, который поднял с пола, – все тщетно. Вдруг Соколов поднял вверх палец.

– Тсс!

Где-то в коридоре, которым они прошли, в отдалении слышались сдержанные голоса – то погоня шла по следу. Голоса приближались.

Соколов выдернул из кобуры револьвер, вставил его в замочное отверстие. Грохнул выстрел, полетела пыль, Казарин испуганно сжался. Сыщик с размаху высадил дверь, и они оказались в едва освещенном переулке. Здесь, рядом с шумными улицами, царила провинциальная тишина. С Верхнего Кисловского свернула запряженная парой коляска. В ней сидел загулявший человечек, весело горланивший недавно вошедшую в моду песенку:

 

Наверх вы, товарищи, все по местам, —

Последний парад наступает!

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не желает.

 

Соколов выскочил на дорогу и страшным голосом гаркнул:

– Стоять! Полиция!

Испугавшийся горлопан тут же замолк, а возчик еще сильней хлестанул лошадей. Соколов с опасностью для здоровья уцепился на ходу за коляску, чуть не перевернув ее, треснул кулаком по голове возчика:

– Стоять, сукин сын! – и сам натянул вожжи.

Кони захрапели, встали на дыбы, но Соколов сдержал их. Он вытряхнул пьянчужку из коляски, подхватил Казарина и крикнул:

– Но, шалые, пошли! Гони, говорю!

Жандармы, выскочив вслед за беглецами, увидали лишь удаляющуюся на бешеной скорости коляску.

* * *

Через три минуты скачки они выехали в Охотный Ряд. Соколов вынул из кармана какую-то ассигнацию, швырнул возчику:

– Пошел прочь!

Еще через минуту они вошли в гостиницу «Лоскутная».

На первом этаже возле конторки Соколов увидал давнего знакомца, коридорного Афанасия Фунтова. Это был отпетый проходимец, любитель чаевых, балагур и вполне преданный полиции и лично Соколову человек.

Фунтов вскочил с табурета, быстро и низко кланяясь:

– Честь какая, сам граф Аполлинарий Николаич изволили пожаловать. Чем прикажете, ваше превосходительство, для вас нынче расстараться?

– Чего шумишь, глотка луженая? Скажи-ка, Афоня, угловой люкс свободен?

Обезьянья физиономия Фунтова изобразила гримасу, долженствующую обозначать улыбку.

– Дак была б люкса занята, для вас, Аполлинарий Николаич, мы б постояльцев оттедова вытряхнули! Провалиться мне на этом месте.

– Прикажи ужин в номер подать, а прибудет Кошко – к нам проводи! И ни одной живой душе – в штатском или военном – не докладывай, что я тут, иначе! – Соколов поднес громадный кулачище к носу Фунтова.

Заговор

Не прошло и часа, как явился мрачный Кошко. Он буркнул:

– Граф, чего ты чудишь? Зашиб Сильвестра Петухова – адъютанта генерал-губернатора, его в Лефортовский военный госпиталь отправили, а он, между прочим, племянник товарища министра внутренних дел Лыкошина. И вас, господа хорошие, ищут уже по всей Москве.

Соколов сграбастал в объятия начальника сыска:

– В поле ветра ищут! Как говаривал покойный Тургенев, для контенанса пропустим по рюмочке.

Они подошли к отдельному столику, на котором стояли сортов десять водки в запотелых бутылках и обычная закуска – омары, черная икра, селедка, сыры.

Сердце всякого истинно русского человека смягчается при виде уставленного едою стола. Вот и Кошко выпил «померанцевой», крякнул и умиротворенно сказал:

– Надо что-то придумывать, ведь тебя, граф, хотят под военный суд подвести. Гершельман не пожелает из-за тебя с Лыкошиным ссориться.

Соколов съел две столовые ложки икры – на закуску – и распорядился:

– Для почину – выпить по чину!

Выпил, блаженно вздохнул, продолжил:

– Все продумано! Эй, виртуоз, тоже слушай… – И он изложил план действий.

Кошко захлебнулся от восторга:

– Гениально!

Казарин, погруженный в безысходное горе, пил одну рюмку за другой. И вскоре, откинувшись на спинку кресла, крепко уснул.

Соколов отечески улыбнулся:

– Такой крутой поворот в жизни – не выдержал! Пусть немного поспит, а затем виртуоза смычка приведем в чувство и приступим к работе. Для торжества нашего справедливого дела требовалось, Аркадий Францевич, только одно – твое содействие. Теперь мы им заручились…

– И наша победа неотвратима, как восход солнца! – с пафосом воскликнул Кошко. – Это больше всего меня восхищает, граф, в твоем стратегическом плане. А куда поставили белые грибки? Вот они. – И начальник сыска нанизал на вилку шляпку.

– Но это только в том случае, – Соколов строго посмотрел на Казарина, – если юный маэстро исполнит свою партию без фальши. – Он подумал малость и хлопнул себя громадной ладонью по колену, отчего случился звук, как при стрельбе из мортиры. – А зачем нам искушать судьбу? Давай отправим Казарина в Саратов искупать вину перед Отечеством и лично передо мной: пусть поможет опознать террористов. И вообще, здесь ему негоже болтаться, как навозу в проруби. Кстати, Аркадий Францевич, в этот славный волжский город надо незамедлительно командировать бесстрашного жениха – Жеребцова, а в помощь придадим ему многоопытных Ирошникова и Павловского.

Казарин, вдруг пробудившийся окончательно, впал в меланхолию:

– Что я наделал? Может, развязать этот тугой узел сразу – пулю в лоб?

Соколов строго, как директор гимназии нашкодившему учащемуся, погрозил пальцем:

– Насчет стрельбы ничего сказать не могу, но выпороть, сударь, вас придется!

Казарин обиделся:

– Это вы, Аполлинарий Николаевич, в каком смысле – «выпороть»?

– В самом прямом – по заднице!

Соколов открыл двери, гаркнул так, что электрические лампочки заморгали:

– Эй, Афоня! Фунтов! Тащи быстро бумагу да чернильницу.

…Вскоре закипела горячая канцелярская работенка.