В храме музыки

Денек у Соколова выдался бурным. Поймав на улице лихача, Соколов подбодрил его кулаком по спине:

– Гони, кобылий командир, на Большую Никитскую!

Через пятнадцать минут сумасшедшей гонки остановились у детища Николая Рубинштейна – консерватории. Сыщик направился в класс скрипки к легендарному педагогу – Гржмали. Протянул фото:

– Вам лицо это знакомо?

Старый Гржмали, близоруко щурясь, вгляделся в тюремное фото и удивился:

– Батюшки, никак это Казарин? Почему полицию интересует этот прекрасный юноша, питомец самого Ауэра? Вениамин Казарин закончил, вы знаете, Петербургскую консерваторию. Закончил с блеском! Леопольд Семенович Ауэр ставит его в один ряд с такими яркими талантами, как Полякин, Хейфец, Эльман, Цимбалист. У нас Венечка давал концерт в нынешнем мае. Успех полный! Скажите, а вы не родственник того самого Соколова – знаменитого сыщика? Ведь о нем та-акие истории вся Москва рассказывает!

– Однофамилец, жуткий человек.

– Ну и хорошо. А Казарин переехал к своей юной супруге в Саратов. Там хочет консерваторию открыть. Вениамина пригласили преподавать. Кстати, у нас сегодня будет вся Москва, играет соученик Вениамина – Ефрем Цимбалист. Ах, прекрасный дар!

Соколов надолго задумался. Потом решительно произнес:

– А нам два кресла, Иван Войцехович, найдете? Я хочу прийти с Казариным.

– О, в таком случае отдаю два своих места в директорской ложе! Начало ровно в девять.

Соколов вновь помчался в Бутырскую тюрьму.

Признание

– Забираю у тебя своего подследственного! – заявил Соколов Парфенову. – Давай запрос напишу.

– А кто конвойные? – удивился начальник тюрьмы.

– Разве я не сойду за них? – хохотнул сыщик. – Прикажи доставить сюда заключенного, да живей!

…В канцелярию привели Казарина. Лицо его сделалось серого цвета, какой обычно бывает у тюремных сидельцев, а сам он был погружен в глубокую меланхолию.

Соколов бодро проговорил:

– Вениамин Александрович, вы получаете увольнительную. Пошли!

Заключенный вздрогнул, услыхав свое имя.

Но он не сдвинулся с места, словно парализованный своим разоблачением. Парфенов грубо толкнул Казарина в спину:

– Чего кочевряжишься? Иди, коли приказано!

…Для начала сыщик привез Казарина на Петровку, 2.

Здесь в громадном универмаге «Мюр и Мерилиз» Соколов подобрал для скрипача приличный костюм, дорогую рубаху, модный шелковый галстук. Арестант тут же переоделся, зайдя в кабину для примерок.

Соколов выдернул из жилетного кармана золотые часы «Павел Буре»:

– Через полчаса, Вениамин Александрович, мы будем наслаждаться игрой вашего приятеля Цимбалиста! Так что до консерватории успеем дойти не спеша, порадоваться видом вечерней Москвы.

Казарин оторопело взглянул на сыщика. И вдруг впервые за все дни заточения произнес слова – хриплым, застоявшимся голосом:

– Зачем, зачем все это – костюм, консерватория? Чтобы мне было трудней уходить из этой жизни? – Он опустился на чугунную тумбу коновязи.

Соколов терпеливо молчал. Потом он поймал на себе взгляд Казарина – растерянный и страдальческий. Казарин вдруг вскочил с тумбы, в каком-то стремительном порыве схватил громадную руку Соколова.

– Я все, все вам расскажу! Эти люди разбили мою жизнь, они опозорили меня и моих детишек – Инессу и Татьяну. Да, я дал клятву молчания, но… – Он рванул ворот рубахи, ослабил узел галстука. – Но они обманули меня.

Прохожие стали оглядываться на эту бурную сцену. Соколов взял спутника под локоть, они пошли в гору – по Кузнецкому переулку.

– Да, я все расскажу вам, история короткая и глупая! – уже спокойно произнес Казарин. – Лишь один вопрос: как вы узнали, что я скрипач?

Соколов расхохотался:

– А вот это пока будет моей тайной. Я ведь вроде фокусника, которому не стоит разоблачать свои секреты. Объясню все позже. Слушаю…

Казарин говорил спокойным, будничным тоном, будто повествовал не о себе, а ком-то другом, совершенно ненужном и скучном человеке:

– Все случилось из-за скрипки работы Батова. Не слыхали о таком? Гварнери, Амати – это знает каждый! Но Иван Батов – чудо из чудес, его скрипки менее знамениты, но нисколько не хуже. Первым стал на Руси инструменты дивной работы создавать! Только в пятьдесят пять лет от крепостной зависимости освободился – при Александре Благословенном в 1822 году.

Каждый скрипач мечтает играть на хорошем инструменте, да мне о многом думать не приходилось – родители бедны, кстати, живут в Москве за Крестовской заставой. Спасибо, что помогли консерваторию закончить. У меня самого семья – жена Валентина, милейшее и добрейшее существо, да две дочурки-близняшки, совсем крошки.

И вдруг два случая подкатили, и оба невероятных. Недели три назад ко мне вдруг пожаловал один дядя, назвался местным помещиком Кузьмой Шалаевым. Фигура уморительная: ростом и повадками – истинный медведь, косолапый, ручищами за все зацепляется, цвет лица каленый. Точно Собакевича Гоголь с этого дяди писал. В руках Кузьма держит футляр скрипичный. Объясняет:

– Имел честь слыхать, что вы умеете на скрипке играть. А у меня, извините, иная слабость – картишки-с. Тут с одним разбойником сразился, так тот, мошенник, все мне спустил, в том числе и вот это, – протягивает мне скрипку. – Вещичка старинная, пять тыщ тянет. Взять не желаете? Позвольте заметить, что у них это семейная реликвия. И мастера фамилия, – полез гость в карманы, долго шарил, бумажку вытащил, прочитал: – Иван Андреич Батов, стало быть. Берете? А то в Питер отвезу, там с руками оторвут.

Взял я скрипку – и впрямь клеймо Батова. Он из крепостных графа Шереметева. Родился в начале царствования Екатерины Великой. Современники называли Батова «московским Страдивари». Итак, прошелся я по всем регистрам – звучание мощное, чистое, необыкновенное богатство обертонов. Настроил, заиграл – прямо-таки живой человеческий голос звучит. Живая, истинно говорю, живая скрипка, душа у нее есть! Решил: все отдам – скрипку не упущу! Дядя согласился месяц ждать. Да где капитал собрать? Заложили дом. Валюшка продала колечки-браслетики золотые, подписал я кучу контрактов на концерты – вдоль по всей матушке-Волге. Все равно на скрипку не хватает! А из головы не выходит она у меня, каждую ночь снится: вдруг ее кто другой перехватит или дядя этот сам в карты проиграет? Вообще, род помешательства.

Приехал на концерт в Царицын. Успех совершенный! Познакомился с девицей. Мария Школьникова зовут ее. Тоже моим талантом восторгается. Говорит:

– Это хорошо, что вы из Саратова! Мы с братом там хотим на некоторое время обосноваться. Не подскажете ли, кто сдает там домик? Я хочу на химика учиться, брат поможет готовиться.

Я возьми да ляпни:

– Да у нас второй этаж пустует. Если деньги вперед за три месяца внесете, то занимайте.

Она на другой день после меня приехала, деньги отдала. Поставила условие: «К нам не поднимайтесь, чтобы чистоту опытов не нарушить!» Прикатил и брат Марии – толстый, курчавый. Целыми днями они опыты ставили. Изредка мы вместе чай в беседке пили. Мария узнала о скрипке, говорит:

– Пятьсот рублей желаете заработать? – И объяснила, что следует в Москву срочно две банки реактивов отвезти. – Это очень ценные реактивы. Я не могу доверить их случайному проводнику. Да вам ведь все равно в Москву по делам ехать, что ж от хороших денег отказываться. Не резон!

Согласился я. Мария предостерегает:

– Только осторожно – чтоб стеклянная тара не разбилась!

– А кому отдавать?

– Как приедете в Москву, сразу же на извозчика садитесь и поезжайте на Ходынку. Около Царского павильона – это рядом с летным полем, вас будет ждать человек. Он сам подойдет к вам и заберет у вас чемодан и даст полтысячи рублей.

– А как он меня узнает?

– По чемодану!

– Имя человека?

Мария подумала и недовольно поморщилась:

– Захаром зовут, да какое это имеет значение! Самое главное – осторожно доставьте и никому о нашем деле не говорите. Даже Валентине.

Потом Мария помялась и заявила:

– Деньги вы получите хорошие, и мне нужна гарантия.

Удивился я:

– Какая гарантия? И зачем такие предосторожности?

– Это уж мои заботы – «зачем»! Поклянитесь вашими детьми, что никогда и ни при каких обстоятельствах не скажете про наш уговор!

Удивился я еще больше, но твердо сказал:

– Не беспокойтесь, даже под страхом смерти не скажу, раз вам так хочется. Ну, клянусь. Честное благородное слово!

Казарин тяжело вздохнул.

– Ну а дальше вы, Аполлинарий Николаевич, все знаете.